хорошо, когда в чисто шагаловском смысле, но только в одиночестве, совершаешь прогулку над городом, смотря вниз, а не назад, на место, из которого вышел, за шаткие готические пики кипарисов; так, однажды проснёшься в городе, где нет верхней дороги - дающей полётное представление о городской купности, и подходишь к окну – за окном жёлто, всю ночь лил дождь, - стоишь и ломаешь голову - какой из известных тебе видов берёзы растёт за окном: бородавочный или пушистый, а потом, выйдя из дома, пахнущего другой ванилью – глинтвейновской, в город, в который, словно убаюканный баядерками в индийской гавани, ты не выходил годами; оказываешься в центре и понимаешь, что память твоя спасена, но спасена избирательно: ты не помнишь ничего из суетных дней в родном городе, не помнишь ничего недоброго в нём (а всё прошлое недобро), а помнишь только свои вылазки на крыши - иногда со спутницей, иногда с гашишем, иногда так, и тебе хорошо

другое - спасение монахов и уклоняющихся: ты бежал бы такого подвига, пока силён дразнить свои страсти, и тебя, наверное, можно отнести к гордецам, потому что одно дело – спасаться в выдолбленной горной нише, пробавляясь сбором лаванды и белладонны, другое – ввязаться в эту бесконечную тяжбу с каменным городом с его пабами, гортанными варварами и драйзеровскими соблазнами

и что с того, что ты продвигаешься тяжело и с оглядкой? ты куда-то торопишься? чтобы к вечеру успеть в другой центр – приморского города А. на свидание со своей фееричной феминой? Смотрите: идёт человек по правой севастопольской стороне дороги (левая – симферопольская), идёт не из полиса в полис, а из ладонного Зелёного мыса к возвышенностям белладонным, выкидывая пустую бутылку пива в заросли испанского дрога, сворачивая на все тропы, которые хоть сколько-нибудь могли бы сойти за еврейские, и некоторые из них ведут на кладбища, некоторые – на виноградники; он поднимается в горы, посматривая на часы, ибо: фемина

и точно так же идёт он по городу неладонному, и ему невдомёк, каким его – город – видят птицы, в мостовых у ресторанов вмурованы электрические светлячки; темнеет; он поднимается, например, по ступенькам Дворца изящных Искусств, чтобы увидеть в нём полотна художника Бидермейера, но на поверку оказывается, что бидермейер – не художник, а неоромантическое направление, и, как обманутый ребёнок, он сам хочет стать таким, как Бидермейер, – не художником, а направлением, и он уже на пути к этому подвигу, он не идёт даже, он – направление

и точно так же, как он не идёт – не идёт и время, а точнее, идёт в самое себя: существует же вещь-в-себе