Сальвадор рассказывал о дачниках, которых мне предстояло увидеть летом; их имена - Петька, Васька, Володька - напоминали имена кучеров, нахлебников и лакеев из старорежимных пьес. Он твёрдо обещал, что у меня хорошие соседи, а скопидомы, скряги, бобыли, гобсеки, живущие, по обыкновению, на краю деревни, - лишь исключение из правил. “Где ты покупаешь дрова?” – спросил я, в надежде брать с ним напополам машину и тем экономить (я сильно поиздержался в последнее время). Сальвадор добродушно улыбнулся и показал на лес. На мой вопрос, не возникают в связи с этим у него трения с лесничеством, он ответил, что было как-то дело, приходила бабушка-одуванчик, грозила штрафом, но для таких случаев он держит чеки из столичного магазина, торгующего - для держателей каминов - берёзовыми поленьями.

Я перемахнул через забор к соседу, при этом он немало удивился - ведь на мне было длиннополое пальто - и даже потянулся мне помочь...

В такой тишине, которая была вокруг, даже портсигар мой щёлкнул необычно. Впрочем, портсигар был новый, а в городском шуме я не успел в чистом виде расслышать его заправский щелчок. Мы закурили. Сосед назвался Михаилом (здесь и далее я буду стараться приводить подлинные имена), хотя для себя я определил ему имя как Сальвадор. Почему? Моя логика в подобных случаях очень проста. Рассказывая о здешних местах, он на минуту отвлёкся на звонок телефона и поговорил с женой, которую звали Галя. Выходит, и данное себе обещание о подлинных именах я не отменяю, и сохраняю за теми людьми, которые встречались мне в дальнейшем в этой деревне, имена, соответствующие их миссии - а для меня не было никакого сомнения в том, что эти люди - местные ли, пришлые ли - скорее уполномоченные судьбой проводники мне, чем просто попутчики.

Мы стояли на холме как на подмостках, освещённые светом далёкого прожектора, бьющего в самом начале улицы, и время от времени поворачивались от света или, наоборот, к свету, чтобы увидеть лицо визави и своё показать в разном, так сказать, тенеположении, или же затемнить выражение глаз, когда разговор принимал вдруг скучный характер. Последнее, вероятно, касалось больше меня, ибо Сальвадор был пьян (как он сказал, в свой вечерний моцион он зашёл к бывшему председателю Петровичу и пропустил с ним по рюмке) и вовсе не так, как я, избегал слепящего света сюрреалистического софита.

Тут за забором, где я собирался посадить куст жасмина, мне показался огонёк сигареты: кто-то стоял на дороге. Я крикнул "Здрасте" прямо с крыльца, успев догадаться, что это деревенский сосед, и поторопился сказать ему, что не справился с замком и пришлось перемахнуть так. Я здесь новый хозяин.

"А-а, - ответил он. - А я смотрю - свет горит. Раньше не горел, а теперь - странно, думаю, дай-ка посмотрю".

Было неловко разговаривать с ним через забор, а тем более чувствовать его настороженность. Ведь деревня, освоенная уже много лет зажиточными городскими дачниками, зимой пустует. А учитывая, что ряд дворов её стоит вплотную к высоченной стене, если можно так сказать, очень неблагонадёжного русского леса, в такую ночь невольно с подозрением присматриваешься к чужакам. Я коротко описал историю приобретения дома, упомянув несколько имён, в том числе и бывшей хозяйки, чтобы, перестав быть для соседа загадкой, выведать что-нибудь и для себя полезное: до тайн Золотово я был всегда голоден.

Возвращение

Скважина пропускала ключ, ключ вращался, а затвор замёрз. Но я без труда перелез через забор, хотя на мне было длиннополое пальто, и рухнул в сугроб.  Я лишь постарался не повредить штакетник. Войдя в дом, проехался по заледеневшему линолеуму в прихожей, посветил фонариком в гостиной, включил свет. В доме было всё по-прежнему: как я оставил его после рождественских каникул. Только не встречал меня на диване кот, впрочем, до того ко мне всегда равнодушный, что клацни перед его носом зубами - он и ухом не поведёт. Я опасался, что в гостиной останется запах табака, но это опасение было напрасным: во-первых, несмотря на то что в каникулы не щадя себя курил в кресле с книгой в руке, так же нещадно курил и восточные благовония, а во-вторых, предыдущая хозяйка когда-то расставила по углам комнат в мексиканских вазах пучки неизвестных мне трав и дом был наполнен устоявшимся полевым ароматом, впрочем, не приторным и не плоско-профилактическим, как аромат, например, засушенного зверобоя или ромашки.

Как только я затопил печь, из детской комнаты влетел в гостиную проснувшийся мотылёк, я немедленно пришиб его одним хлопком. Вышел на крыльцо. Вокруг было темно, только прожектор внизу холма светил на дорогу.

Встал поутру, поцеловал спящих жену и сына, вышел на крыльцо: стоял молочный туман, в еловом лесу, тяжёлом от снега, тарахтел дятел.

Ярославка была пустая; но ментов было много и они тормозили всех без разбору. В московском доме съел то ли глазированный, то ли глазурованный сырок, взял портфель под мышку (исследователям этимологии: "под мышцу") и поехал на Зоопарковую работать.

Вчера на ночь прочитал рассказ По "Чёрный кот".

Так соскучился по своей деревне, что до трёх часов ночи искал всё о ней в сети. Ведь она прототип моей будущей литературной истории. А что до того, что я называю её Золотово вместо Золотилово - так это объяснять преждевременно.

После перевода в 1797 году Сергиевского Посада с округой из Богородского уезда в
Дмитровский селения вокруг монастыря были разделены на две новых волости: Митинскую и Морозовскую.

К Митинской волости относились: сельцо Митино, ставшее волостным центром, село Ахтырка, сельцо Горбуново и сельцо Жучки; деревни Абрамцево, Быково, Гаврилково, Ильино, Золотилово, Мутовки, Шапилово.

В состав Морозовской волости входили: сама деревня Морозово, деревни Бобыльская слобода, Комякино, Короськово, Машино, Подушкино, Репихово. В границы Морозовской волости был включен и Покровский Хотьков монастырь.

А как же ему не умолкнуть, если сегодня была самая длинная ночь в году, а до волшебного праздника остались считаные дни, и ничего уже не сделать, никуда не повернуть? Если найден, наконец, блок питания и ёлка горит в гостиной. На подоконнике мандарины, а в уме: купить фейерверки, свечи, шампанское, утку (утку? - почему утка? Ну, это экспромт). Со всех работ выбить деньги, оплатить кредит, обзвонить родных с приглашениями в Золотово. Позвать Проклова. Закупить свежей музыки ("Мираж" и "Битлз". "Лед Зеппелин", который преследует меня повсюду - в арбатском переходе, в редакции; короче, что-нибудь светлое и ностальгическое).

Наметить тех, кого поздравить, - если подумать, неплохо бы поздравить кого-то анахронично: письмом в конверте и уже с Рождеством. Для это разобрать архивы.

Может, следуя традиции, где-то поискать в Москве настоящий абсент. Приготовить инвентарь для демонстрации фокусов-трюков.

Гирлянду на живую ёлку. После сауны утром 1-го или, лучше, 2-го сходить в деревенскую церковь либо съездить в Посад. И пусть родится метель. И пусть будет ряд высокомерных голубей на карнизе привратного храма.

В такие рассветные часы, когда идёшь по дороге, а вокруг поля спят, индевеет трава и лес стоит зубчатой крепостной стеной на горизонте, - не думается об итогах года. Какие, к чёрту, итоги? Есть дорога, есть начало нового дня и нового года, и может быть, повезёт, и мимо, звеня бубенцами, промчится тройка с гуляющими, как это было в далёком и недавнем прошлом.

Много предстоит работы. Окна завалены кирпичом и зашиты. Сделать тёплый пол, камин, бросить медвежью шкуру. С оскаленной пастью пусть.

Всё кажущееся важным сейчас так скоро перестаёт быть важным. Ещё Кастанеда учил: расстаться с важностью. И таким образом наркотически синтезировал догматы всех религий, в том числе догмат постмодернизма, в котором ясно проступает буддистская созерцательная позиция: всё равно всему. Как в этом смысле поступить, если тебе уготовано - пусть не быть поэтом, но иметь поэтический взгляд на мир? Перестать бороться с богом, с вечностью, перестать бороться за бога, за вечность? Начать бояться и бога, и вечности?
Всего этого не позволяет русская душа. На плоскости моей родины, в этом безбрежном пространстве болот, степей и пустынь я лишний: туземец. Мне надобно уйти в леса.