Если в жизни часто приходится говорить себе: "Немного неловко получилось с той" или "Всё же некрасиво обошёлся с этой", то подобные мысли, скорее всего, результат не какой-нибудь нравственной чувствительности, а объективной досады на недоскональность влияния. Проще говоря, всякую хочется довести до ума прежде, чем до койки (усовершенствовать её кулинарный и эстетический вкусы, произвести подгонку под собственный менталитет, освободить от мультикультурных предрассудков), потому что без подгонки, освобождения и усовершенствования она не будет казаться такой вкусной, элегичной, прикосновенной.

Наконец, этот поначалу выверенный и теперь похеренный проект, не контролируемый твоим властным мужским ресурсом с элементами педагогизма, начинает уязвлять - не упущенной выгодой, конечно, а тщетностью вложений, надолго консервируется в сети, а потом, с течением времени, по закону самосохранения оживает, подчинён другому ресурсу, более, может, кулинарно и эстетически нетребовательному: вот этот проект начал выезжать за границу, вот он, скажем, выполняет свою билогическую программу, вот честно занимается самосовершенствованием и домоводством... Но это уже не тот проект, это симулякр, осыпающееся воспоминание о неосуществлённом проекте.

Страдания человека с современным диагнозом "перфекционизм" - это страдания от недоведённости коммуникации до совершенства, тогда как оптимизм предшествующих поколений во многом объясняется несовершенством связи, которое есть счастливое незнание.

Началась серия предновогодних встреч, настолько коротких, что кажется, будто твой визави встретился с тобой не без умысла переждать после работы пробку.

То есть сидя с тобой в кафе, он смотрит в дождливое декабрьское окно: не рассосалось ли?

Утром влезаю в тайские штаны и еду, рассекая лужи, на бахчевой базар покупать у басурман ёлку.

Прогрессирующая домовитость изживает во мне остатки радикализма. Жизнь налажена, и в ней всё меньше драйва.

Даже плевать на хлынувшие в сеть потоки контреволюционной лжи.

Что мне ещё не хватает в этой жизни? Может, чтоб понравился мужчина? Вроде того щетинистого типа в чёрной коже и жёлтой кофте на голое тело, на "Охотном ряду"? Или напиться? Или примкнуть к марксистам?

Фонтаны Москвы струятся огнями светодиодов. Всё те же сбербанковские шары на столичных елях. Всё тот же скрипач Березовский на афише. Я показываю mein fraulein дома в эскизных электролиниях. По бульварам шныряет атлантический ветер. Мы вспоминаем греческую таверну, ныне вытесненную банковским офисом. Когда-то из этой таверны, после портвейна и, кажется, Милоша Формана, мы отправились в её коммуналку жить.

Но ретроспекции стали скушны. Шквал переходит в шторм, эта перемена способствует стихосложению. Значит, скоро будут стихи.

Если бы я рассуждал аморально, то номер один, конечно же, Фукусима.

Я успел позабыть её, хотя всегда помнил, что в мире широких возможностей протоптаны чрезвычайно узкие тропы.

Случившийся между нами разговор, впрочем, выявил либо её ординарность, либо скрытность.

Он разочаровал меня. В конце концов, в ней мне нравился только её профиль, и то на определённом расстоянии.

Не как фигура речи, а как абрис лица. У меня всегда было, подчёркиваю, только эстетическое отношение к Фукусиме. 

Но странно, что она вытесняет из моей системы пять других платонических фавориток, скажем больше - упраздняет всю систему.

Странно, потому что я не испытываю ни лёгкости, ни бойкости, ни простоты, расходясь с ней на упомянутой тропе, не получаю от неё обыкновенных грубых женских сигналов, мне в голову не приходит постучаться к ней в аську и если и хотелось бы пригласить её поужинать, то только так - поужинать, и я вижу, что на её лице при виде меня промелькивает испуг, хотя точно знаю, что не имею предпосылок вызывать у кого-то страх.

Она серьёзно понизила рейтинг Дапкунайте - из её же, между прочим, отдела. У Дапкунайте крупная голова и тонкая шея, и это приводит меня в неистовство, потому что при том раскладе, что в общем-то все женщины в моём вкусе, крупная голова вызывает у меня повышенный интерес - то ли из-за школьной фантазии, навеянной иллюстрациями к "Арабескам" Гоголя, то ли оттого, что у меня самого маленькая голова. Дапкунайте, чёрт подери, одной своей походкой раздаёт больше авансов, чем лихорадочный румянец Фукусимы... 

Конечно, и Фукусима использует определённые приёмы, ту же сомнамбулическую непроницаемость джокондовского образа; но разве я на это покупаюсь? Да ни разу. Я покупаюсь разве что на её метафизическое сходство с Джульеттой Мазиной.

Но увы, скорее всего, она относится к категории царевн-несмеян, способных временно и за чужой счёт оживляться, но неспособных надолго и бескорыстно оживлять.

Как хорошо и удобно быть моральным: не требуется рассуждать так, как сейчас.

Начиная с мая их было не менее пяти - да, пять платонических фавориток: первая, конечно, Фукусима, вторая - та, что возымела на меня действие восемнадцати Фукусим, но действие скоропалительное, третья... не по значимости, а по произвольному перечислению, - пожинающая мой прошлогодний восторг перед её ночным появлением на даче, когда я мешал бетонный раствор, четвёртая свежеиспечённая, пятая сама не лишена немного лицемерного пиетета ко мне. 

Острее всего чувствуешь, как любишь жизнь, летним утром в разгруженной столице: оказывается, утром свежо и прохладно. Дороги пусты. В стороне от дорог слышно птиц. И хотя выезжаешь хмурый и, зная тебя, она присмирела на пассажирском сидении, на душе безоблачно-тихо.  

Хорошо водить спросонья, когда точность и чистота движения достигаются только мускульной памятью, а солнце не режет глаза. Давно не садился за руль. Давно не был с ней. 

Разворачиваешься на Дурова - и, чуть урезонивая себя, держишь сто под Иглесиаса - в противопотоке до Северянинского моста; в зеркалах уменьшаются внедорожники, у которых давно уже дамский робкий характер.

В доме пахнет укропом - это запах детства, бабушкин запах, и нежная мелодия из "Эммануэль" - тоже из времени, когда томление было ещё целомудренным.

Пить кофе из коричневой чашки - всё равно что курить в темноте. Или держать себя за пенис. Неинтересно. Неконтрастно.

Запил Хельмгольц. Контора закрывается. (...)

А Фукусима? - спросите вы.

А что Фукусима. Тоже непрофильный актив.

Люди выходят из домов с заплечными рюкзаками, а ты всё молишься своему бложику.

Или ждут поезда, на который у них нет билетов, - ты же пестуешь свою уникальность и Unglucklichkeit.

У каждого своя Фукусима - и она заливается водой из океана, а не пиздежом в древовидных комментах.

Люди выходят на Манежную - танцевать как президент, теперь - в специально заказанных в полиграфической фирме маечках.

Ты выходишь на рынок за ливанскими грушами и краснодарскими яблоками. 

Люди поглаживают рукояти ножей с выгравированными минаретами или свастиками.

Ты читаешь в ленте друзей, что у Наташи небритые ноги.

Люди входят в доверие других людей, чтобы обеспечить безопасность мультикультурного пространства.

У каждого свой род деятельности и разная степень животности.

Ты думаешь о том, что надо что-то делать с духовным метеоризмом.

Последняя ночь зимних каникул, пронзительная ночь. Опустевшая гостиная, потухшая свеча, летучий аромат которой уже не слышен - окна открыты в оттепель; ёлка на пониженном токе горит в углу тихими огнями. Немного пахнет мандаринами.

Последняя ночь зимних каникул нравоучительна: хорошо ли, правильно ли воспользовался данной тебе свободой?

Многодневная щетина, запущенная в дороге, напоминает о Ван Гоге и что год назад в это время запил.

Просто так запил. Побаловаться, поблатовать, протестировать свой звон на стеклянность/хрустальность.

А может - и не просто. Уже не помню. Может, скука или боль. Может, Лиза. Кому что надобно услышать - то и было.

Не потому что кладбищенские огни над городом императоров.

Не потому что он словно ниже уровня моря и самый предумышленный из всех городов.

И не потому что мрак Васильевского острова, кенийский чай на Кадетской линии и дом, где вела свой блог Таня Савичева.

В этом году скуки не было. Была единственная, когда Кремль в эфире и маленький человечек, словно надышавшийся гелия из воздушного шарика.

В этом году не запил, но поехал в Питер посмотреть Шлиссельбургскую крепость.

По дороге остановился в странноприимном доме Вышнего Волочка, а именно в отеле - NO PR! - на улице Баумана.

Никогда не убираемый снег на улицах и эмоционально защищённые, как во всей нашей огромной провинции, люди.

Конспирологический поэтизм в топониме: не Верхний, а Вышний.

Прекраснолицая администратор упомянутого отеля (где останавливался, например, сам маэстро Ургант): приехав в Волочёк не волочиться, лучше не нервировать спутницу и не спускаться на reception среди ночи под предлогом купить воды.

...Если претят праздники (ты проводишь их с другими и для других и потом, как эгоист, в этом раскаиваешься), одно тебе утешение: праздники безальтернативно приводят к раскаянию.

И если ты наконец добрался до зимнего Павловского парка, тебе неизбежно вспомнится Брейгель.

В отличие от Большой и Малой Бронных Грузинские - Большая и Малая - не пересекают друг друга, а идут параллельно.

На Малой Грузинской (проработав на Большой несколько лет) я оказался впервые. Римско-католический собор - новодел из красного кирпича - не обдал меня ни  жаром снаружи, ни холодом внутри. Пришла пара и возложила Деве Марии цветы; он был с рюкзачком за спиной - такие вызывают во мне инстинкт скинхеда. Конферансье за чёрной мраморной кафедрой дежурно проехалась по плохим протестантам.

Билет стоит около 500 рублей и оформляется как взнос за благотворительность, и посему я рекомендавал бы специальным службам присмотреться повнимательнее к финансовой деятельности фонда  "Твори добро".

Слушал органный джаз, стараясь раствориться взглядом в "пламенеющей готике" витражных стёкол.

От джаза, как и от органа, у меня мурашки по коже. И слава Богу, говорил я своей спутнице по выходу, что концерт хоть немного настроил слушать что-либо кроме автомобильной волны Best FM.

- Мне кажется, что орган и джаз несовместимы, - сказала она.

- Даже в мессах Баха, по-моему, слышны диссонансы спиричуэлс, - не согласился я.

Моя девочка сама себе купила подарок к празднику. Нет, конечно, 8 марта она спросила, что я хочу ей подарить.

- Бельё, - не задумываясь, сказал я.

- Ты не представляешь, как ты угадал, я как раз об этом в последнее время думала.

И мы пошли в кружевные отдельчики. Там я приготовился держать её сумку и шубку у кабинки для переодевания. Но она даже не стала разоблачаться. Ей всё не понравилось.

Здесь много познавательного. Женщины приходят осведомиться о поступлении заказанного товара. Так и спрашивают с ходу, невзирая на меня: "Здравствуйте. Я за теми трусами, вы помните, я просила. Оставили для меня?" - "Я обзванивала всех, - растерянно отвечает товаровед. - Разве про вас забыла? Ах, как же... Нет, их даже ещё не завозили..."

Таким же тоном моя девочка спрашивает на рынке, завезли ли постные пироги. Она христианка.

Всё-таки это очень асексуально: женщины в бельевом отделе. Другое дело - моя девочка. Она подаёт знаки глазами, немного краснея, и шёпотом, почти не разжимая губ, говорит: "Мне самой нравится этот фасон, но к нему же нужен верх!", и добавляет : "Уйдём отсюда". Стыдливость очень украшает её.

В результате ничего и не купили. "Дорогое я куплю фирменное, а не никому не известное. А дешёвое мне не нравится".

Мы так редко друг друга видим, что однажды вечером она достаёт из коробочек купленное, растягивает в пальцах и загадочно прищуривается:

- Вот. Электрик.

- Мм.., - я соображаю над смыслом, кажется, знакомого слова: - Это модель?

- Цвет.

Не знаю, сколько ночей я уже не сплю. Бессонница преследует меня уже не только во время засыпания, но и утром, с другого края сна. Сегодня утром спать снова не удавалось, в дремоте я увидел её в этом белье. Она собиралась на работу. Я всю ночь ездил по району. На меня, одиночку, засматривались из патрульных машин сомнамбулические милиционеры.

Она говорит:

- У меня сегодня корпоратив, ты помнишь, надеюсь?

- Отличное решение: пойти в обновке.

- Это чистое совпадение, - смеётся.

Она ещё не ревнует меня к Авиа.