Взял недельный отпуск, чтобы сдвинуть с места роман. До сегодняшнего дня – а сегодня ночь среды, в понедельник мой отпуск кончается – это не удалось. Я писал мало и дурно. Правда, я и на прошлой неделе уже был в состоянии упадка, но я не мог предвидеть, что станет настолько скверно. Дают ли эти три дня основание для вывода, что жить без канцелярии я недостоин?

...Умершие мученической смертью воскреснут в зобах зеленых птиц.

"Я старался соблюдать субботу и прятал носатое лицо в пазухах атласной рубашки, но с отвращением узнал, что женщинам нравятся гои, что славяне спят днем, едят кислую капусту и ткут деньги из воздуха. На моем столе мало гривен и левов (с Мазепой и Стамболовом), чтобы удрать во Львов к невесте или в Полоцк к друзьям. Я чувствую себя козленком в молоке".

Ариадна старалась влюбиться, делала вид, что любит, и даже клялась мне в любви. Но я человек нервный, чуткий; когда меня любят, то я чувствую это даже на расстоянии, без уверений и клятв, тут же веяло на меня холодом, и когда она говорила мне о любви, то мне казалось, что я слышу пение металлического соловья.

"Я обвиняю себя в расизме по отношению к дурнушкам".

И еще одна, по памяти:
"Радость холостяцкой жизни в том, что когда срешь, не надо кашлять, чтобы заглушить плюх".

***
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
Слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
Время покажет "кузькину мать", руины,
Кость посмертной радости с привкусом Украины.
То не зеленок - виден, траченный изотопом,
Жовто-блакытный Ленин над Конотопом,
Скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене.
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
С сальными глазами жили как каторжане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго:
Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
По адресу на три буквы, на стороны все четыре.
Пусть теперь в мазанке хором гансы
С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая в чаще,
А курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит.
Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набиты,
Отторгнутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом, вашего хлеба, неба
Нам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду,
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях покопом.
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом,
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает, вам, калунам, покоя.
Ой, ты левада, степь, краля, баштан, вареник,
Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза
Нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, царапая край матраса,
Строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Наш век, если он вообще достоин специального наименования, следует назвать веком проституции. Люди в нем перешли на жаргон публичных девок. Как-то я встретил Зоммервильда после одного из телевизионных диспутов... он спросил у меня: "Как я вам понравился? Я был хорош?" Потаскухи, обращаясь к своим отбывающим клиентам, говорят то же, слово в слово. Для полноты картины не хватало только, чтобы Зоммервильд сказал: "Порекомендуйте меня вашим знакомым".

Вот и схлынула жара, по крайней мере в эти утренние часы, и т.н. бессонницу - не нежелание сна, а его отсутствие, - превозмогаю внутренним монологом. Потому что скрип таджикских тележек, потому что щекочущий шум метлы по асфальту, потому что скоро, совсем скоро, наверху - Элла Фицжеральд, бас виолончели съежит мозг: не спастись подушкой. Потому что душно уже не потому, что июль, а потому что жить - поздно. Утро ведь. В мизинце заноза. Жизнь началась и кончилась. А хочется забраться на сеновал, вложить в уста травинку, достать какую-нибудь книгу и упоенно читать.

Я Соколова прочитал и теперь влюблен в Распутина. Странно: я открываю любимых авторов через любимых женщин или с которыми хоть раз гульнул (не надо понимть плоско). Распутина мне подарила О. Окрыленный им, я вижу даже прекрасное предзнаменование в том, что прочитал в ЖИВИ И ПОМНИ про оборотня. Сладко и вкусно, пахнет полынью. Как Шолохов. Надо прочь бежать от постмодернизма и захлопнуться в этом: где душевный уют, дубленая кожа, где ветер, вода, где русского разума всполохи. Где запахи, запахи, запахи.

Тоскующих женщин. С которыми, как слепым, пронзительно угадывать друг друга.


"Мало что понимая, она спохватилась: а муж ли? В темноте разве разберешь? А они, говорят, могут так прикинуться, что и среди бела дня не отличишь от настоящего... И замерла от предательской мысли: а разве не лучше, если бы это и в правду был только оборотень?"

От агонизирующего мира загородился Распутиным.

"Настена с трудом помнила себя.. Все, что она сейчас говорила, все, что видела и слышала, происходило в каком-то глубоком и глухом оцепенении, когда обмирают и немеют все чувства и когда человек существует словно бы не своей, словно бы подключенной со стороны, аварийной жизнью".

Гибнущие государства и созревшие для гибели люди... не лишены музыки, но их музыка не радостна. Поэтому - чем бурнее музыка, тем грустнее люди, тем большая опасность для страны. В сказочном Китае древних императоров... музыке отводилась главенствующая роль, благосостояние музыки отождествлялось с благосостоянием культуры...