Крым медленно вторгается в сердце. Сначала покупаешь пену для бритья - хорошую, которой давно не было, и, нахлобучив перед зеркалом на щёки пенные бакены, ловишь крымское дежавю. Почему хорошие ароматы прочно связаны с южным берегом? Потому что в Крым всегда спешишь, потому что в Крым обычно ненадолго, и наконец потому что даже если Крым - это дача, везёшь на неё всё самое хорошее. На самом деле секрет, конечно, прост: когда собираешься на море, как-то само собой подворачиваются под руку пробники, ленты мелкорасфасованного шампуня (похожие на ленты презервативов) и миниатюрные гостиничные тьюбы зубной пасты, а всё это позволяют себе производить - ну, не последние фирмы. А у не последних фирм - достойные запахи, долго играющие в памяти.

Дальше - больше. Если ты безработный, но при этом Рысаков, то всё-таки у тебя есть одна маленькая завалящая работёнка, и ты на неё заглядываешь, а заглянув  и сделав на ней кое-какие дела, вдруг (у тебя всё - вдруг, ты же тёмная лошадка) принимаешь решение пройтись по Москве: по Автозаводской сперва, потом по Велозаводской - к широкой и одной из самых любимых тобою улиц с масонским названием Большие Каменщики.

Потому что куда от Автозаводской не иди, всё равно приходишь сначала к Терлецкому подворью, а потом к Новоспасскому монастырю, так заведено.

Вот прохожий останавливает, спрашивает, где Новоспасский переулок. Пожимаешь плечами. Настоящий московит никогда дорогу не покажет, по крайней мере правильно: он почти что масон, он сам её тайно знает.

Покупаешь мороженое "Магнат. Брюнет" за 44 рубля. Это традиция.

Одна бессознательная прогулка, случившаяся с тобой в прошлом году, когда ты искал по автомобильным магазинам наклейку RU, породила церемонию прощания с Москвой.

После этой прогулки ты уже вольноотпущенный.

Ездил в Хорошевский ЗАГС на улицу Народного Ополчения, в архив. Много грубил татарке (...), потом бегал менять деньги – оплачивать госпошлину в терминале. В результате, купив пену для бритья, опять менял десятирублёвые медяки в палатке у хорошенькой зеленщицы.

Погода милейшая, чуть ветреная. Стройки повсюду закончены, только бурлит работа на дорожных развязках. Район – родной, не был я здесь свыше 12-13 лет. Цветут каштаны, зацветает сирень, из автобочек поливают тротуары, много девственниц лиственниц, елей, берёз и акаций. На автобусных остановках продают петунии в кашпо и даже помидорную рассаду (25 рублей). Здесь я начал жить, улетев из родительского гнезда. Не удержался, зашёл во дворик между Маршала Вершинина и Маршала Соколовского. Посмотрел в окна. Чудом в округе сохранились домики, выстроенные пленными немцами. Чудом остался один из самых любимых моих московских – на Соколовского, с купольной крышей и мансардой.

Острая сердечная – и какая-то счастливая боль – о невозвратности тех времён и о том, что я когда-то жил очень неповторимо, спонтанно и ярко, дыша и питаясь одной поэзией. И от этой боли вдруг захотелось выпить – так, как никогда за последние два-три года. И сидеть до сумерек во дворе.

Не случайно, видимо нелёгкая заносила меня недавно на соседнее Ходынское поле.

В Тульской области под городом Донской, в шахтёрском посёлке Руднев родился мой отец. Благодаря отцу я стал Петровичем. В Рудневе по-прежнему живёт моя слепая бабушка. Вокруг посёлка - терриконы, шахтные отвалы. Большинство мужского населения посёлка - из того населения, что не вымерло, - работает в Москве охранниками. Думаете, туда не добрались басмачи? Есть там и басмачи. Они дело делают, пока мы водку пьём и про особенности национальной охоты смотрим.

На перегоне подземки, на одном из самых протяжённых перегонов, промелькнуло в сознании: а ведь в том эпизоде любви-то не было... Не было. Впервые прозвучало это во мне без вопроса. Без душевного всплеска. Параллельной мыслью.

Что такое параллельная мысль? Она возникает, когда смотришь в зеркало утром - это раз. Когда в транспортном средстве всецело поглощён процессом движения - два. Три: когда зимой стоишь у крыльца дома и смотришь на сугробы, стену леса, луну и звёзды, на падающий снег под фонарём. Во всех случаях, казалось бы, не отыскать общее ядро: сознание может быть и беспокойным, и непоколебимым, может быть болезненно обострено или настроено сугубо реалистично. Но ядро это есть: название ему - яркое переживание механистичности бытия.

Гримаса машинерии: опять ты, опять такой же в зеркале, опять эти люди, опять звёзды и падающий в конусе света снег: всё знаемо наизусть.

И во всех случаях, какая бы ни вертелась обывательская мыслишка в голове, вдруг сквозь душу сквозняком пройдёт мысль параллельная, догматичная, априорная, шизофреничная, как дежавю, как воспоминание, как признание Провидения.

Так в повседневной монотонности проступают признаки медитации.

Под колёса этой машинерии попала и она. Из додневниковой моей эпохи.

Не задавался я, как обычно, вопросами: любила ли она? любил ли я?

"Любви не было" - снимало эти вопросы и звучало непреложно, как факт.

А что было? Экзальтация, синдром неофита - новообращённого: не то чтобы сбившегося с пути, а поверившего в иную религию.

Человек не машина, он изнашивается быстрее от механистичности бытия. Им движет чувство прекрасного. Если он - житель мегаполиса, рано называть его конченым урбаном. Он стремится поменять обстановку. Выехать на природу. Ему, как Челентано в "Укрощении строптивой", иногда хочется помахать топором. Попробовать шоссейный кар на ледовой распутице (именно так можно назвать состояние подмосковных дорог в этот уик-энд), даже если это чужой кар и он свернёт на нём зеркало о ворота соседа. Скажем, он нуждается в острых ощущениях и контролируемом экстриме. В кругу семьи.

Пусть в его коттеджном, дачном или деревенском мире нет ни журавля-колодца, ни поющих петухов на заборе, ни ночного громыхания увесистого борова в сарае. Пусть быт в его загородном доме хорошо, даже олигархически устроен. Пусть он покупает дрова в "Letoile": может быть, он собирает чеки, чтобы избежать уголовной ответственности за покражу леса, куда он иногда наведывается с бензопилой.

Пусть во дворе его резиденции декорации католической сказки: туи - карликовые северные кипарисы по обеим сторонам дорожки, ведущей к крыльцу с фонарём, в окнах шторы с ламбрекенами и аксельбантами и горят гирлянды.

Овальный стол перебрался с просторной летней веранды в гостиную. Бабочка-люстра на потолке. Проснулись мухи, перепутав зиму с летом. На столе: селёдка под шубой, крабовый салат, греческий салат, "оливье", называемое за границей русским салатом, квашеная капуста с клюквой (от свекрови или тёщи), красная икра в тарталетках, хрен от Люси из Тюмени и манты. Манты, про которые в конце сказочной ночи захмелевшая хозяйка скажет: "Что ж вы, суки, манты совсем не едите?"

И пусть в эту ночь из-за проливного дождя отменилось катание на коньках - толкающее на промискуитет, если вдруг кто-то приехал с хорошенькой свободной подружкой. Пусть она не вцепилась в твой вязаный хэмингуэевский свитер, теряя равновесие на тонком льду пожарного пруда.

В эту ночь не цепляет ни "Прожекторперисхислон", ни интернет, ни литературные итоги года. В эту ночь, даже если ты поклонник трэша, цепляет "Дочка, мама, ты и я".

"Ой, что ни вечер".

"Мы вдвоём по полю идём".

Или что-нибудь окуджавское про виноградные косточки.

За воротами - хвост автопоезда гостей. В прихожей - выбивающейся из домашней гармонии офисный кулер. Пахнет влажными шубами. Прекрасная половина гостей - в унтах, угах, чунях и валенках со стразами. На полу в углу - топор, который позволит тебе сегодня почувствовать себя мачо.

А потом, вернувшись в столицу, заехать, конечно, в "Золотой Вавилон", чтобы, поддерживая своё реноме всеведающего человека, посмотреть фильм "Аватар". И уважить режиссёра, трудившегося над ним 10 лет.

И уже здесь, в московском доме, ноющие трёхглавые мышцы только помогают вспоминать о прекрасном.

Одной напасти спасёшься - подступает другая. Под конец года я впал в нищету и через два дня стану временно - на 16 дней - безработным. Что такое нищета? Это когда пельмени украшаешь лавровым листом, а про отсутствие белого хлеба думаешь: чёрный вроде как полезней. Когда огорчает тающий в ванной обмылок.

Раньше я хотя бы мог подзаработать установкой унитазов и электрических розеток.

А тем не менее нужно подытожить некоторые результаты года.

С чего начался мой благословенный 2009-й? С сильнейшего разочарования. Я выпил всё, что горит, в своём золотовском доме. Крайне подозрительная водка с этикеткой, достойной ретроаукциона, была у меня отнята Х. На летней кухне в полках - заледеневший одеколон "Гвоздика". В соседней деревне - Марина, чёрный лёд пруда, коньки, иллюминация и глинтвейн под её бессердечным присмотром: так, на этой голимой микстуре, через сауну и постпраздничную опустошённость, неожиданно прекратилось всё.

Я вышел на работу, занялся разведением цветов. Очень кстати меня в этом поддержала М. Череда увольнений: убрали Вард(ля, Овчин(((ова, Решет(((ова и, главное, Прибалта. Мне было плохо некоторое время без С., особенно потому, что она ушла, ничего мне сказав на прощанье, хотя в тот день, когда подошла ко мне, явно хотела что-то сказать. Её хлорофитум я вижу по-прежнему в большом редакционном зале и мне больно. Ушедшая Н. мне не доставила столько боли, потому что допустила, чтобы я узнал о её встречах со Шмидтом. Интересное дело: неужели женщины думают, что мужчины менее болезненно реагируют на свою неединственность, чем они? О нет.

Потом была трудотерапия в Золотово, я перебрал тонны грунта и словесной руды и потерял Артаксеркса. Я потерял своего кота. Сегодня, доставая с антресолей тайскую ёлку, которая служит уде несколько лет - со светлячками из оптоволокна, я почувствовал запах его мочи.

Потом был мерный стук колёс и тишина. И солнце в лицо. Я проспал город Z.! Нет, я не проспал ни город Z., ни знание о том, что в этом городе есть трамваи и внимательная читательница Рысакова и Мариенгофа.

Потом был трекинг - путешествие в предгорья Ай-Петри. Полные восхищения мысли о романе Иличевского - с героем сколь правдоподобным, столь и мужественным - таких встречаешь редко, почти никогда.

А ещё: "Пронеси меня, Господи" (на фото), Балаклава (грот Дракон), Севастополь (не попал на толстовские редуты).

Потом ноябрьские безосновные страхи, раздражение редакционных пьяниц на моё выбывание из их рядов; осуществление самой удачной негативной медитации - в отношении одного гопника; пустота снов, угрызения совести, встреча с антрепренёром, вождение и селянка, бросившая курить.

Она называет меня cтарым ловеласом. У неё манера беззвучно отвечать: "Да" на вопрос - "Ты меня любишь?"

Она говорит: "У тебя глушняк что ли?" - когда я повторяю свой вопрос.

Потом была база для ёлки у Зоопарка. Потом уже и ёлка на базе.

Потом, всего несколько часов назад, я чуть не поскользнулся в переходе.

А всего несколько секунд назад - мысль о том, что всё время забываю, как это пишется: поскользнулся или подскользнулся?

Вот, собственно и всё. 

Иногда в дневнике делишься сокровенным, но с дальним прицелом, отыскивая точку G коллективного бессознательного. Иногда - хрипишь сквозь скрежет зубовный, чтобы ничем не поделиться и себя не выдать. Иногда, стоя на одной ноге, стремишься запечатлеть волну, перехлестнувшую сон, дёрнув наугад затвор перед её осыпающимися брызгами.

Сегодня по радио "Классик" только Александр Блок. Всё тот же бессмысленный и тусклый свет.

И - с реагирующим на движение фонарём - двор, наполненный то ли безжалостным криком боли, то ли сверхзвуковой немотой - чем-то, достигающим ещё твоего слуха, когда уже унёсся прочь не на такси, а навсегда.

У отца в юности был основной друг грузин. Отец ездил к нему на свадьбу, кажется в Гори. Чем закончилась их дружба, не знаю, но она закончилась, и остался от неё русско-грузинский словарь, который, видимо, надо искать теперь на даче. У отца было немало жуирующих знакомых, но никого не осталось. То ли мама отсекла, то ли частые перемены жительства нашей семьи тому способствовали. Со временем он перестал читать газеты и выражать свою точку зрения по политическим вопросам. Сейчас он главным образом озабочен системой фильтрации воды, забираемой из скважины всё на той же даче на Горьковском болоте.

Отец мой очень интеллигентный молчаливый электрик, без чувства юмора, как это часто бывает у русских пролетариев. Я смотрю фильм "Возвращение броненосца" и вспоминаю о том факте, что прадед со стороны отца служил на броненосце "Потёмкин" в техслужбе, как сейчас говорят. Сам отец снимался, мы в семье всегда это знали, в "12 стульях" в эпизодах с шахматами - в том фильме, где играет Гомиашвили. Но однажды мы разговорились с братом о Кире Муратовой, и отец сказал, что он и у неё снимался. Учитывая, что я только недавно узнал о том, что Муратова совсем не юная девочка, я был удивлён. Отец по-прежнему фотогеничен, а тогда, чтобы носить клёш и битловские воротники, живя в общежитии при ЖБК (комбинате железобетонных конструкций) и обучаясь в училище, он зарабатывал статистом. Есть стимул пересмотреть всю Муратову.

В Москве чёрная вечная ночь преддекабря сменяется на несколько часов серым просветлением, о котором тотчас трубят в новостях, и твоя девушка, подойдя к окну, говорит: небо сегодня уже выше чем обычно; но и эта серость может быть так магически хороша, как в горах, видимых, например, и из окна дома в Улан-Баторе, в котором, по поверью местных жителей, живёт Гуррагча Жугдэрдэмидийн, единственный монгольский космонавт. В этом маленьком окне - всё школьное детство.

Из одноклассников третьей школы единственная, с которой я списался, как я уже говорил, - тоже монголка, живущая сейчас в Америке. Похоже, что её имя - близкое к: Ариуна. Она была противоположностью Оюон, т.е. смуглой, высокой и породистой. Не знаю, молчал ли или сказывался во мне "экстракт Достоевского", но она мне нравилась тоже, и, видимо, на протяжении уже зрелых лет мне продолжали эстетически нравиться именно эти два типа женщин, если позволительно говорить о типологии применительно к женщинам (среди мужчин, думаю, позволительно).

Помню Андрея Каплановского - прекрасная фамилия у человека. Помню маленького светловолосого Филиппка, которому мы в туалете засунули в карманы карбид и залили его (карбид) водой. Наверное в каждом классе в каждой школе есть такой Филиппок. Помню своего русского товарища, с которым сбежали после экскурсии в крупнейший в Азии музей В. Ленина, - имени его не помню. Гуляли по Улан-Батору, в речке видели сома. Помню и тебя - ты был замкнутым и молчаливым. Я уважал тебя, но общего языка с тобой не находил. Помню, одно время я был комедиантом, и на уроках физкультуры имел проблемы с поведением. Дрался с Аумаханом, которого мне было искренне жаль за то, что над ним издевался учитель ("Ау! ...махан" - ты должен это помнить).

Что касается Батзорига, то его детским кумиром был хан Батый, моим - Дмитрий Донской. Мне в жизни часто приходилось иметь тёплые дружеские отношения с националистами  - украинскими, израильскими, например. Я уверен, что Батзориг сейчас националист, по крайней мере тогда видел проступавшую в нём особенную фанатичность, которую ни с чем не спутаешь.

Интересно, что наиболее полно впечатления о Монголии я попытался использовать в рассказе про казахстанский город Жезказган (один мой приятель родом оттуда). Там из героев - дети с именами Смолов (Сергей Смольянинов, помнишь такого из старшего класса?), Полянский (Каплановский) и Чойболсан (Батзориг) - последнего редактор одного журнала изменил на Чуулундорж. Прочитай, если хочешь, рассказ называется "Материнская плата".