Словно бродячий артист из прошлого, он стоял у входа в ливадийский дельфинарий.
Трудоспособного вида, с бородой, на плече сова со взъерошенным взглядом.
Я знаю его тариф: пятьсот на свой, триста на ваш.
Несмотря на полдень, яйла ещё не сбросила утренний туман. Слева от входа на скотном дворе спали в пыли чёрные кабаны, и петух, стреноженный собственными шпорами, впадал в сон в тени декоративной телеги.
Звучала музыка, на водной арене завершалось представление.
Я изучил пламенеющий куст жимолости за изгородью частного сектора, перевёрнутый дом-аттракцион и теперь следил за ним, выпивая вторую чашку кофе.
За соседним столиком семейная пара ожидала детей: сэкономили на билетах. Женщина сменила, перекинув на другую, ногу и показала на коленке засиженный красноватый след. Мороженщик медитировал в плеере.
И вот хлынули зрители, все мимо него. Грянули дети. Зашуршали колёсами по каменистой дороге такси.
Все разъехались.
«Опять мы сегодня ничего не заработали, Феликс, – быть может, скажет он поздним вечером своему единственному другу. – Давай на боковую, посмотрим, что завтрашний день нам даст».
Я сговорился за двести. Мне вредны такие сцены для глаз.

Чёрная кошка перебежала мне дорогу, когда я сдавал назад в тесных дворах. Что-то случится в прошлом

Каждый раз включаю неизвестный мне фильм примерно на одном и том же месте - ужине на четырёх персон.

А выключаю после сцены, где Ален Делон топит голубоватого джентльмена в бассейне.

Типовой загородный домик, как в "Укрощении строптивого". Бледнолицый Ален Делон весь вечер убедительно напивается. Такими подлецами могут быть только красавчики. В белом свитере пушистой вязки. Вроде бы его герой влюблён в 18-летнюю дочь утопленного джентльмена.

Развязка это или начало интриги - не знаю.

Ужин затянутый, с японскими палочками, многозначительными репликами, взглядами, смысл которых мне непонятен, потому что я не знаю, о чём кино, да и мне в общем-то плевать на это, я давно не дочитываю книг до конца и не досматриваю фильмы.

Я не могу позволить себе такую роскошь, как полнота восприятия.

Сказывается реализованность на работе. Не дай вам бог реализовываться на работе.

 А если у тебя их даже две, то между одной и другой ты, например, по-холостяцки рассуждаешь: какие они разные, девушки из офисного центра и, скажем, из министерства правды. Пожалуй, девушки-клерки всё-таки привлекательнее службисток. Но есть, конечно, общее - снобизм. Канцелярский он ничем не отличается от снобизма командно-административного. Поэтому совсем другое дело - мануфактурщицы...

Но не будем отвлекаться.

Ибо когда в сцене ужина я вижу Romy Schneider, невольно смотрю на её руки. 

Однажды Х. сказала о ней: "Она красавица, но у неё такие руки! Они её портят".

"Какие руки?" - удивился я, когда это услышал. И получил ответ: "Ты не заметил? Обрати внимание на кисти. У неё руки как у прачки".

 

Под вечер высыпало много снега и наступила зима, я поменял летние дворники на зимние, сработал низкозамерзающую жидкость и залил вместо неё ещё более низкозамерзающую, которая пахнет можжевельником даже в герметичном салоне. 

Год прошёл хорошо и незаметно. Правда, где я провёл его первые январские дни, не упомню - то ли в Павловске, то ли в Вышнем Волочке. Время бежит так быстро, что если во всякие зимние каникулы подаёшься на север, - когда был Павловск, а когда Вышний Волочёк, с кондачка не скажешь. Постой-ка, при таком раскладе когда же был Ярославль, спрашиваю я себя и нарошно пытаюсь не вспомнить, иначе совсем закопаюсь.

Но я не страдаю от того, что не обладаю ярко выраженной горизонтальной или вертикальной памятью, то есть хронологической или ассоциативной, упорядочение памяти для меня акт волюнтаристский. Я убеждался неоднократно: прошлое консервируется лучше, если порядочно забывается. Следовательно, если есть какая-то технология оригинальной реконструкции события, то она как раз в мастерстве забвения.

Мой волюнтаризм готовит уже прожитое событие к тому, чтобы ему сбыться. Вот только показалось, что всё быльём поросло, высохло быльё, но заалел среди былья бессмертник - и завертелось прошлое в голове как метель.

Разве все детали, например, подробности моей остановки в буранном отеле Волочка, я описал досконально? Разве больше ничего, кроме уже описаннного, не помню и эта остановка осталась лишь белым транзитным пятном на пути к Павловску? Нет, помню, и очень отчётливо,  готов повторить: и бездорожную улицу Фрунзе, и то, как я завяз и вышневолочанин - прохожий - этимологически вытолкал меня из снежной каши. И синие тени вокруг глаз девы за административной стойкой, непривычно яркие по столичным меркам. И фото селебрити в фойе. И местный банкет в ресторане и проч. Просто всё остальное, не записанное, не запротоколированное, ещё не произошло со мной.

Теперь собираюсь в Кострому, чтобы к уже не случившемуся добавить ещё не случившееся.

Сначала сделал финт и пошёл по Остоженке чётной стороной, которую прежде почему-то избегал, и улица вдруг вспыхнула как под софитами - так, что перед одним из павильонных домов я рот открыл и листья ссыпались со спины - банные листья после загородных выходных. Когда идёшь по непривычной стороне дороги, противоположной изученной, самонаблюдение становится слишком наглядным, почти кинематографическим. 

Дошёл до дворца Изящных искусств, вспомнил, что после Дали она изнамекалась про Караваджо, и позвонил ей, но подошед к воротам - ворота были закрыты, - не смог ничего прочитать на стенде, белеющем в глубине двора. Я стал плохо видеть в сумерках.

По понедельникам музей не работает, сказала она, заглянув в сеть.

Предложил ей встретиться возле "Армении" - по моему расчёту, это было ближайшей точкой нашего пересечения.

Шёл тёмными переулками мимо музея Рериха, потом между военными ведомствами на Знаменке, а потом по Гоголевскому и Тверскому бульварам - и снова по малохоженной прежде стороне. 

Дом журналиста, витрина здания ТАСС с фотопублицистикой, МХАТ с "Контрольным выстрелом" на афише. 

В результате ужинали у дома 302-бис, возле Триумфальной.  

Модерновый зал с коричневыми диванами и тёмным паркетом, окна на Садовое, снежный голос Эллы Фицджеральд. 

Никого народу, кроме длинного горластого англосакса с подругой, а также двух нацменов.

Последние то ли делились опасениями, что закроют границы, то ли сочиняли контрреволюционную агитку для населения. 

А у нас в Хотьково уже с месяц как зима: туи в девственных белых каймах и давеча прибегал сосед - говорил, у него горячая вода забила из скважины.

В декабре легко вообразить себя повстанцем. Возвращаешься за полночь с площади Восстания, потерявшей условность названия, - в небе северного сектора столицы барражирует вертолёт, и если ты живёшь не один, а с бабой, надеешься на ужин, а если нет, то всё равно надеешься - на наспех сварганенный, конечно, какая однако разница? Идёшь и думаешь, например... Что три рабочих недели до Нового года. Что дров наготовил совсем никудышных из спиленных московских тополей. Что звал друга поехать в Юрьев-Польский, а он говорит - ты что, в субботу всероссийская стачка. Идёшь по чёрному тротуару, по чёрным московским дворам, в чёрной-чёрной кожанке. В такие редкие мгновения - обыденного повстанческого одиночества, не жалеешь, что жизнь твоя пишется вчерне, потому что зимний воздух покалывает ноздри, а в воздухе этом слышится озон. Потому что кто-то не любит потрясений, а для тебя они - расширение сознания, озон. В твоей непредсказуемой стране ещё вчера не было слышно и шороха, а сегодня уже призрак Муаммара маячит у Иверских ворот.

Этим летом у меня появился свояк - да вы его знаете, это Акимыч! - гуляли в ресторане с этно-культурным компонентом "Павлин-мавлин". Измотанный караоке, уже поздно ночью у выхода я поджидал гостей - развозить их по домам. Вывалился огромный, как Голиаф, рыжеволосый и близорукий человек и направился ко мне, решительно заправляя на себе рубашку: "Ты, говорят, писатель?" 

Не с восторгом воспринимая подобные вопросы (потому что за ними следуют ещё более доморощенные), я тем не менее с достоинством кивнул.

"А я издатель, - радостно сказал он и в доказательство озвучил известную аббревиатуру. - Обращайся".

В дальнейшем мне доложили, что видели этого человека в бане, с вытатуированной звездой Давида на груди.