Съездил за новым паспортом (прежний был испачкан украинским штампом) в УФМС Москвы.(...)

УФМС (угрюмые менты с автоматами сидят в "Жигулях" у входа) - обшарпанное изнутри здание. У второй комнаты очередь из человек двенадцати из того же Самарканда, Ташкента и Ферганы, лица у всех грустные. Спрашиваю - кто за внутренним паспортом РФ? Поднялась какая-то мямля. Говорю: здесь написано, что за внутренним паспортом вне очереди. Мямля, брюнеточка, отвечает: я не прочитала. Зашли с ней, я получил паспорт первый и улетел под минорного Джо Дассена к себе на север. 

В минувшую субботу загерметизировал бункер.

То есть в пятницу проехал на четвёртой скорости по грейдерной дороге, чуть ни с гиканьем и свистом, потом въехал в наш посёлок, но рано обрадовался: остановился метрах в двадцати пяти от дома. Высунулся Мишка и сказал, что скидывались с соседом и вызывали бульдозер: замело дорогу. Я проигнорировал намёк, потому что мне пришлось откапывать эти 25 метров. Промочил ноги, и стал напоминать о себе отит, с которым проходил всю зиму. Плюс остервенелый ветер и какое-то тесное в рукавах оказалось - для работы с лопатой - пижонское пальто.

Мишка не поленился подойти, чтобы попиздеть, а я этого так не люблю. Понятно, что в посёлке больше не с кем - только внизу живёт молдаванин, шабашник, а Мишке надо. Между прочим, обещал он мне двухтарифный счётчик, однако что-то сорвалось - другого, чую, взял в пайщики. Надо искать самому эти счётчики и тарировать в Сергиевом Посаде.

Кое-как расчистил и поднялся в горку. Берёза после того ледяного дождя наконец выпрямилась. Это была вторая её зима, и я за неё почти не волнуюсь.

Мне очень много нужно быть одному.

Дом не открывался. Что такое? Сходил, открыл летнюю кухню, взял топор и ебанул по железной двери: открылась. А между тем ещё набрал снега в сапоги, и зуб разболелся.

Бросил брикеты в буржуйку на летней кухне (топлю брикетами - горят без золы, но и без угарного газа - можно топить чуть ли не с закрытой заслонкой). Ночевать решил в доме - там конвекторы и, конечно, в первую ночь шибко не прогреешь, но всё-таки в доме я чувствую себя спокойнее, словно в материнской утробе.

Без бабы спать плохо, но если вымотался за день, то вполне себе ничего. Можно и книжку почитать.

Да, перед сном посмотрел КВН с чеченской командой. В том смешном месте, где чечен с превеликой осторожностью вынес на сцену шашлык из свинины, мне стало физически плохо.

Мне иногда кажется, что я к концу дня теряю сахар. Потому что жру еду на работе, которую приносят из как бы ресторана. Еда как еда, но через пару часов сушняк и голод. К московскому дому подхожу в полуобморочном состоянии. Выпью сладкого чаю и вроде нормально. Аль Пачино становилось так же плохо в каком-то фильме - у него по сюжету был диабет - и он просил чего-нибудь сладкого. Может, у меня диабет? Или потому, что много курю? Или меня от чеченцев мутит? Хуй знает.

Всё-таки ещё эта весна, колени сотрудницы. На одной из работ. На другой - серые глаза бухгалтерши. Невыносимые, невменяемые  глаза бухгалтерши. Её ненасытная округлость и рост, просящийся мне под плечо. Но я давно уже завёл банковскую карту, и не склоняется уже она над маленьким сейфом, оголив татуированную поясницу, чтобы достать мне мой гонорар, не протягивает, зардевшись, бумагу для подписи.

Врач составил обычный перечень. Я по-прежнему волнуюсь за врача (он поднимается ко мне всё с большей, год от года, одышкой) и отрабатываю его лобби. Пью таблетки. Таблетки меня не берут - я и так спокойный.

Я давно заметил: когда всё вокруг становится буйным, я становлюсь спокойным и аполлонически-светлым.

Утром ожидаемого солнца не было. Погода разгулялась только к обеду. Снял утеплитель с ивы. Почистил дорожки и отмостку дома. Позавтракал муравейником. Торт я имею в виду.

Да, к обеду уже можно было скинуть телогрейку. Пролетел в тихом небе аэроплан. Где-то под сугробом журчал спрятавшийся ручей. Никого в посёлке. Только Мишка топит баню. И дорога заканчивается - напротив моего дома. Хорошо.

Расчистил всё перед бункером. Из бункера вынес и покидал в багажник летнюю резину. А из багажника перенёс в бункер циркулярку. Отец подарил - выбор был между ней и перфоратором. И наконец закрыл массивные двери бункера и запенил их монтажной пеной. На пару месяцев.

Потом мыл машину, счищал снег с крыши.

Если мне удастся спасти бункер от паводковой воды, то этим летом приступлю к оборудованию кабинета и мастерской.

Циркулярка, тиски, электролобзик у меня уже есть. Постелю деревянный пол, в амбразуры вставлю пластиковые окна, поставлю печь.

Бункер спасёт меня от шума и информационных потоков. Я отремонтирую старый проигрыватель и начну слушать виниловые пластинки. На кожаном диване, который отпишу себе из какого-нибудь офиса, - читать бумажные книги. Просматривать на видео те кассеты с фильмами, которые ещё не посыпались. В бункере будет прохладно летом и тепло зимой. В бункере будет хорошо мечтаться о путешествиях по всему миру.

Но прежде я зайду к стоматологу.

Cостоялась моя первая родительская эвакуация с дня рождения сына. В этот знаменательный день я впервые в зрелом возрасте скатился с ледяной горки - в "Сокольниках" за 50 рублей. Вход в парк стоит 80, то бишь два евро.

Вначале была поездка в Быково - долгая, по дороге, словно в насмешку названной шоссе (Егорьевским). Я сказал ей: здесь поблизости моя малая родина, мы обязательно заедем. На обратном пути от гостей. Люберцы, Красково, Томилино... Хорошо прокатиться по нашей оголтело-тихой провинции. В которой живут вроде люди как люди, но ни сном ни духом не ведающие о борьбе с оборотнями, нанотехнологиях и ювенальной юстиции. Сосновые боры, магазинчики в электрических гирляндах, бараки, блиндажи сараев в пустеющих уже после девяти дворах.

Среди этих городков, среди аэродромов и хвойных реликтов начало биться сердце моё.

Здесь всё построено словно для рождественских комедий. И для пьес Вампилова, как понимаю это сейчас.

Но не попали мы на улицу Десантников, и на улицу Революции - где я сделал свои первые шаги - не поехали. А поехали в столичный японский ресторан.

Просто не во всех гостях кормят.

Но я не жалею. Конечно, я предпочёл бы сидеть на кухне и чистить воблу под "Балтику", чем поглощать эти суши, но с некоторых пор у меня такое правило: в выходные бабам угождать.

А бабы любят рестораны.

Она у меня ещё и спрашивает, нужны ли мне европейские приборы.

И рассказывает, что эта вот острая горчица кричаще-салатового цвета - для того, чтобы не завелись червяки от сырой рыбы.

Что тут сказать: рис по японским рецептам варят отменно, а ужинать с самой легкомысленной женщиной на свете - величайшее счастье.

А  вместе с тем я так осоловел и одурел от пробок, от невыразимой неудовлетворённости гостями и сорвавшимся визитом на улицу Революции, что думал, себя обнадёживая: суббота важнее, чем кажется. Важнее, чем на поверхности. И важнее, чем наличное существование.

Во-первых, ты окончательно убедился, что сформировался как слепок со своего отца. Может быть, более рельефный, но всё-таки слепок, а не слиток и не самородок. У тебя такая же дикция, скрадывающая гласные, мягкая походка и педантичный стиль вождения. Тот же примат семейных ценностей над индивидуальным гедонизмом - примат, который возник вне влияния Бэкона с медведевских социальных агитплакатов. Но ты продвинулся немного дальше. Он почти равнодушен к футболу - ты категорически индифферентен вообще ко всему, где проступает соревновательность. Он совершил блицкриг из шахтёрского посёлка в столицу - ты спасаешься от неё в бункере деревни Золотово. Он собрал библиотеку - в твоей голове Герострата зреют пламенные фантазии аутодафе.

Во-вторых.

В-третьих.

В-четвёртых, Мединский, насколько ты помнишь, в трактате "Мифы о русском пьянстве, жестокости и лени" упоминает о своем частично немецком происхождении, а по ряду формальных признаков можно догадываться, что он частично и поляк; таким образом, единоросс мог быть охвачен болезненными мстительными эмоциями в связи с подрывом польской репутации в смоленской истории - мистически окрашенной, с чем не поспоришь. Что же касается спекулятивности трактата, от которого ты поспешил однажды избавиться, подарив его своему личному наркологу, то она заключается уже в том, что автор на обложке написал "русские", а под обложкой - "россияне". Таких как Мединский, пишущих любезные ликбезы для титульного народа, развелось много, но русские не должны читать ничего из подобной апологетики, потому что даже патриотизм Мединских всегда был и останется головным патриотизмом.

Русские же и были и останутся склонны к пьянству, жестокости и лени, и я это провозгласил.

В-пятых.

В-шестых.

В-седьмых.

Думаю: что это с моей сотрудницей сегодня?

А это её Шмидт у входа с бордовой розой поджидает.

Декабрь - пятница года. В это время встречи офлайн стоят дороже, чем фейсбучные лайки и реверансы. Поэтому в декабре как-то погрязаешь в кабаках.

Например, в "Куршевеле" на Петровке, где под лестницей экспонируются коньки, на которых катался Хемингуэй.  

Но как после сладкого хочется солёного огурца, так после всех пафосных мест чувствуешь себя в своей тарелке - в подвале на Славянской площади.

Не в каком-нибудь "Китайском лётчике", а в "Просто". Здесь, конечно, много низкоранговой, но самой настоящей кремляди - маленьких сухоньких чиновников и чекистов - последние хорошо узнаются по выражению компетентности и всесильности во взгляде, а также по выражению усталости от профессиональной привычки поддерживать у других впечатление о собственной компетентности и всесильности.

Иными словами, чиновники и чекисты сидят за бутылкой запотевшей водки в заведениях Лубянки и Китай-города, стараясь не привлекать внимания, но привлекают его, потому что переговариваются так тихо, словно порцируют между собой кокаин.

В кабаках, замечено, из-за массового наплыва посетителей обслуживать стали очень дерзко.

Или официанты во время праздников злоупотребляют стимуляторами.

Таким образом, обходя кабаки, рисуешь примерный круг людей, с которыми не хочешь расстаться в следующем году.

Круг мелом среди свечей, островок безопасности. А за пределами его - плотоядные демоны с горящими глазами.

Но если хочешь позволить себе роскошь поужинать одному, без единомышленников, верных друзей и официальной подруги, едешь в Троице-Сергиеву лавру. Там суп фасолевый с постными блинами и досужие разговоры монахинь. Там встреча с самим собой - самая важная из всех резюмирующих встреч уходящего года.

(...)

Прошлая неделя началась с того, что, поставив на газ чайник, я выглянул в окно и увидел бегущего по дорожке суслика. Рассмотреть его через солнцеотражающее стекло, оставаясь незаметным, было удобно. Суслик бежал и оглядывался, как будто предчувствовал, что в доме вот-вот засвистит чайник.

В те выходные я законсервировал "мойдодыра" на улице, в минувшие выходные - вычерпал воду из обеих дождевых бочек, посадил чеснок, плакучую иву и стеснительную тую.

Эта неделя началась с колышущихся персей персиянки по дороге к метро.

Бывает - очнёшься, а рядом, прижавшись к тебе, спит какая-нибудь рыженькая, с накрашенными глазами. Думаешь: откуда такая? Наверное, из Симферополя. Этот цвет присущ только жительницам Симферополя, факт. И с чего ты всё время считал, что рыженькие не в твоём вкусе? Видимо, настало и их время. И потом, эти накрашенные глаза. Однозначно из Симферополя.

Фокусируешься дальше. На стене висит плакат - реклама проекта на радио 104,2 - "Детектор правды": брюнетка и негр лежат в кровати, брюнетка спрашивает: "Ты меня любишь?" Негр закатыват белоснежные белки: "Э-ээ..." А из-под кровати выглядывает улыбающаяся блондинка.

Осторожно, стараясь не разбудить, перелезаешь через рыженькую, а в ответ на её удивлённо хлопающие накрашенные ресницы - «Мне на работу. На "Баррикадную"».

На "Проспекте Мира", провожая её на эскалатор, по невинтажным сапожкам окончательно определяешь: "Факт, из Симферополя".

Эта отступившая жара, помимо того что вернула дух в брюзгливо-плодотворное состояние, ещё не переходящее, правда, в печальное осеннее томление, напомнила о почти забытой возможности спать в обнимку. Пусть даже с самим собой.

Утром - находить на кухонном столе стихи с отсутствующим мягким знаком в "не плач". Мыть голову шампунем для жеребят, добытым по знакомству у ветеринара. И, будучи пагубно универсальным, предаваться раскаянию за спонтанно вспоминаемые деяния - т.е. предаваться самой прелестной христианской слабости.

Я снился себе учителем русского. Во время перемены бродил по городу, думая о своих шестиклассниках. Возвращался воодушевлённый встречей с ними, несмотря на то что обратный путь в школу приходилось проделывать через яму с гастарбайтерами-копателями, довольно озлобленными.

Говорят, в городе угар и мэр не соответствует занимаемой должности. Но эта гарь - не гарь торфяников, пытаюсь вообразить себе я. Это чад с кухни этажом ниже, и стыдно спрашивать с мэра, в целом милого и симпатичного человека, только малость подкаблучника, за то, что стёрлась грань между приватным и уличным, и по ночам даже теряется, наверное, самообладание одиноких прохожих, когда они слышат доносящиеся из душных спален приглушённые женские стоны.

И если мэр совсем не заботится о горожанах, а только раздаёт пощёчины подчинённым, если не устанавливает на объездной дороге воздушные фильтры или ветровые пушки, то у нас всё-таки есть заботливый премьер, который тоном отца народов рекомендует нам в этот зной пить больше горячего чаю.