Бешеный Вильфанд,
шевеля скандинавскими баками,
насылает на город шторм.
Качаясь от сна, зажигаешь газ,
кофемолку путая с туркой.
Это месть за консьюмеристский угар:
взлетают щиты, крыши гремят литаврами.
Мы всего лишь космический мусор.

Из метро выталкивает вихрь весны.
Щёлкаешь зажигалкой, заряженной от USB.
Площадь Восстания, антипод паперти!
Был здесь случай по пьянке:
в подкове лошади
застряли ключи от хаты.
И она понесла…
А однажды в марте белым облаком
вскипела вишня возле вентшахты.

Особенно постигаешь, что дни веселья сосчитаны
и пора надевать вериги,
когда жизнь складывается,
как пирамида на Новой Риге.

Между Сциллой и Харибдой,
Баррикадной и Краснопресненской,
Крымским мостом и Таврическим
несётся корабль без ветрил.
«Жизнь конечна?» – кричишь в небеса демиургу.
«Конечно, конечно…» – эхом грома отвечает он.
Категоричный, как Шекспир
или сержант полиции.
Блещут иглы сталинского чертога,
бегут красотки с сердитыми лицами.
Сколько точёных ножек! –
видишь уже в столовке, впившись зубами
в ногу холодной курицы.

Если вспомнить то время, тот март,
ту наездницу – татуированное запястье,
информативный взгляд…
Не она ли сейчас снимает кэш в банкомате?

Белой ночью встаёшь, зажигаешь свечу,
чтоб хоть как-то обозначить сумерки.
Чтобы мысленно, например, побродить по Москве -
по Скатертному, по Остоженке,
где напротив Зачатьевского монастыря
вековечный бездомный спит на лавочке.
В липовый цвет ноздрями вмазаться и, словно проснувшись,
у дома с перевёрнутой рюмкой встретить шебутного поэта.
Спросить его:
- Как тебе, хорошо в июне?
Он ответит:
- Ещё бы! Отчаянно хорошо.
Но любить в эти ночи - всё равно что любить
в прозрачных зарослях аспарагуса.
От людей не скроешь свою оголтелость.

В эти ночи свет для поэта награда.
Свет иллюминирует сны, в которых каждое женское имя
рифмуется со словом "либидо".
И пока мир спит, поэт удивляется, почему все делают вид,
что их интересует что-то, кроме разврата.

Когда в ходе гуманитарной интервенции
Путин отправит меня –
не как секретаря политсовета ПЗРК «Русь»,
а как рядового запаса –
в Донбасс или в составе экспедиционного корпуса в Крым
для проведения ряда мероприятий по ликвидации недобитков,
я скажу ему: Владимир Владимирович,
у меня лишь одна просьба.
Неоднократно говорил об этом Сергею Кужугетовичу Шойгу
(у него нет принципиальных возражений) и теперь обращаюсь к вам.
Вы знаете, я человек тонкой душевной организации,
поэтому прошу выдать мне «узи».
Во-первых, даже его базовая модель по весу и габаритам меньше, чем «калашников».
Во-вторых, этот гибрид обеспечивает два режима огня:
одиночный и автоматический –
это удобно в боестолкновениях в городских условиях
или горной местности.
В-третьих, как автор монографии о творчестве Франца Кафки
я не вижу более эффективного инструмента
в борьбе против укрофашистов Коломойского,
чем пистолет-пулемёт знаменитой израильской марки.

Не спится: то ли ослепляет воображаемая нагота Луны,

невидимой за чернилами туч, 

то ли стучит в висках молочный улун. 

Или просто физиология восстаёт

против сна. Сначала под утихающий плеск шин

городское пространство шпионом Сноуденом 

крадётся через балконную дверь.

Потом в спальню закатывается красный запах арбуза

с Северного рынка и проникает креозотный лязг

Москвы Сортировочной,

наконец, втекает когда-то слышанный аромат

из будуара одной художницы...

 

Эта ночь позитивна, как некролог. 

Как стриптиз, эта ночь паскудна.

Счастливы те, кого сон увлёк,

Кто проживает ночь беспробудно.

Во сне на своём авто

объезжал стансы Бродского -

строки, строфы, абзацы.

Они были разбросаны тут и там

На Ташкентской улице, где растут каштаны.

Мне кажется, Бродский способствует развитию астигматизма,

как зеркала в лифтах и неравномерно удаляющиеся в пространстве красотки.

Чтобы совсем не окосеть, просыпаюсь. Три. 

Надеваю трусы, нащупываю гладильную доску,

вслепую добредаю до кухни, наливаю чай;

мёд, как солнце, освещает дно чашки.

Закуриваю и размышляю:

Всё ли спокойно в нашем королевстве?

Пролила ли Аннушка капли короля на рельсы?

И в какое депо привёз нас поезд?

Нет, это отстойно-разворотная площадка, отвечаю себе,

под огнями космической рампы.

Точно такую же я видел сегодня на Шаболовке:

трамвайные пути залиты апрельским паводком.

Что касается спокойствия, дневную комедию положений

ночью сменяет театр теней. И даже если

она впивается в губы так, словно в последний раз,

пока мой бак полон девяносто вторым,

я всегда буду объезжать стансы

пряча в потёмках души ошеломлённый свет.

Этого не было никогда, и вот опять...

Ночью летнюю скуку 

не развеять ни шнапсом, ни ракией,

ни игрой с рунами.

Она, конечно, не доводит до скулежа -

у скуки мало общего с любовной тряской, 

но утром

простынь хоть выжимай. Под крик янычара

сон слетает как пустельга

со скальной ниши 

плоть срабатывает как катапульта,

не поднимая век, пытаешься полюбить

скульптуру из одеяла, но  

свистит чайник с пятого этажа...

Карамель Bon-bon, халва

и геркулесовая каша.

 

Понедельник наливается ненавистью, как лицо фельдфебеля.

Путаешься в показаниях:

сегодня ты пилигрим в кенийской пустыне,

пьёшь чай на Кадетской линии

или в заснеженном парке Павловска

созерцаешь живые картины Брейгеля...

 

 

Мальтийский (он же Георгиевский) крест. Крым. Инкерман. 2010

В июле люпин сбрасывает цвет индиго,

фланируешь по Пречистенке, чувствуя

почти головокружение от голода   

(на фотовыставке - голая Мила Йовович),

или куришь у себя в мезонине

скрываясь от либидо и рассчитывая

скорее на декольте фемин, чем на мини... 

Бабу бы.

Порочно-роковую. Провокативную,

как Gaga. Можно обгоревшую

в Гоа, на Антананариву

или в рабочем посёлке Гидроторф.

В идеале волоокую, широкую в корме.

Опрометчивую, как батут.

Чтоб на плечи было накинуто боа,

А под комбинацией от Gabana

Белели перси,

как луковицы гладиолуса.

Чтобы зубы блистали лакомо,

Как колокольчики ландыша,

И волосы пахли духмяно

Аптечной ромашкой.

Несклочную -

чтобы не было этого, блеать, постоянно:

“бу-бу-бу”, “бе-бе-бе”...

Быструю, как бывшая

Вторая ракетка мира Настя Мыскина.

Бабубы.

Бомбу.

Беби.

Не би.

Завязал бы ей глаза банданой.

Обглодал б.

 

Ландыш. Золотово, 25.05.11

Ной не пускал в свой ковчег русалок, сирен и рыб

а я хочу любить тебя, подобрав бережно

в 14 км от поселка Лиинахамари

в котле Балтики

мне не нужны, ты знаешь, афродизиаки

и пусть мне откажут в патетике Рэмбо и Брехт

с их cудами скрипучими пьяными

я хочу взять тебя штурмом

на 72-метровом малом противолодочном

если любить - то любить под дымом дизельным

утром в пятницу

когда ещё брезжит маяк Марса

и Селена освещает Nord Weg

когда о_О - пищит ICQ

и вялый планктон плывёт к кулерам

любить на палубе

истоптанной сотнями пар шнурованных бот

морских котиков ДШБ-009,

на трапе, на расстеленном чёрном бушлате,

- это не гриб груб граб гроб,

а прокрустово ложе любви -

с видом на первый норвежский фьорд

любить среди клепаных милитаристских форм

изранив руки о леера

любить в смардеке,

зашкерившись от начкара

где трещат переборки

изгваздав себе затылок о подволок

любить ниже ватерлинии

 

do riecht so gut!

to army now!

 

любить под конвоем

ракетных катеров, минозаградительных тралов

любить - как поёт Земфира? - все твои трещинки

медяшки кранцы бросатели склянки

и отдать в твои руки, северная Афродита,

швартовый

В этом году слишком много ноября.

Красная полоса на термометре словно нарисована.

Просыпаешься не от сна, а от свиста татарина.

Не хочется открывать глаза: жизнь не похожа на лиманы Испании.

Но слишком многое нужно сделать:поставить галочку в окне "поэзия",

приделать к бритвенным лезвиям, которые подарила мать

оригинальные ручки, потому что прежние от Gillette

потеряли новизну конструкции: две недели не брился.

Щетина уже видна на тени профиля, отбрасываемой

от круглосуточно горящей китайской лампы.

На кухне слишком много календаря,

Натюрморта с увядшими яблоками слишком много.

По радио диктор повторяет забубенное стихотворение,

спасая русский лиризм от геометра Бродского,

И поёт певица, которая совершенно точно тебе никогда не даст, фантастическим голосом.

Звякнул тост, надо завтракать и как-то бороться с курением - бросить на Новый год?

Но прежде с никотиновым голодом.

Когда добиваешь последнюю пачку Davidoff Gold,

душа выгибается как в порно.

Слишком ноябрьским утром, слишком нарисованным.

Скорее бодлеровским, чем а-ля Болдино.

Секретаршанаташа работает в офисе всего пятый день и живёт возле ВДНХ.

Грудь у неё такая, что мешает ей спать, даже если она спит одна.

При виде её вспоминают, что такое тестостерон, кризис-менеджеры и планктон.

Секретаршанаташа продвинутая герла и знает всё про коньковый ход,

химкинский лес, пропажу гречки, новый i-pod

и про то, что в словах "экстрадиция Бута" подразумевается человек.

Любимые писатели Секретаршинаташи - Лев Исаакович Шестов, Ж.-П. Сартр

и мэр Москвы Юрий Лужков.

Соответственно она зачитывается "Апофеозом беспочвенности",

анамнезом эпохи под звучащим названием "Тошнота"

и романом "Вода и мир" - о повороте северных рек.

Секретаршанаташа падает на пятую точку,

но поднимается, хоть и не знает, что такое Четвёртая высота;

в наколенниках, словно Голем, она кружит там, где стоит "Буран".

Гаргульи "Космоса" жестоковыйно вослед ей глядят:

- Кто тот бой, - гадают, - от которого ноги её наутро дрожат?