В Австрии есть местечко, которое называется Факинг. Дорожные указатели в нём долго не живут (почему-то из двух типов - на въезде и выезде - коллекционерам кажется предпочтительнее второй). Я пробыл там всего несколько дней, ездил по окрестностям, купался в озере возле селения С. и в запруде около деревни М. Ел оливы, мясо, приготовленное на костре, хлебал деревенскую похлёбку. Наблюдал горькую луну - я привык быть дежурным по луне... но никакой поэзии: если моря - их приливы и отливы, - наплевав на Архимеда, подчиняются ей, то неужели чушь, что когда она полная, душа беспокойна от переполняющих её наитий и требует чего-то нового, запредельного, мистического; ущербный же месяц возвращает всё на круги своя.

В эти дни она была полной. Как только я это заметил, подъезжая ночью к Факингу, тут же почувствовал, что что-то будет. Но сейчас вернулся и могу сказать, что ничего в общем не произошло. Так, небольшой ожог на локте от мангала да на темени досадный синяк: ударился о трубу, когда заливал бетонным раствором дно прохудившейся дождевой бочки. Ерунда. Ну ещё под струёй холодной воды ладони покалывает от ужалившей крапивы.

Ничего не произошло: ни с одной, ни с другой, ни с третьей. Но сердце полно. Внешне бессмысленными и бесплодными сюжетами, а что мне ещё нужно? Ванна, поставленная в моём саду, наполнена ключевой водой. Поначалу я сижу на её краю, привыкая к холоду, потом погружаюсь в неё, закуриваю, стряхиваю пепел на безукоризненный газон. На проводах электропередачи сидят два снегиря. Мне кажется это странным, что здесь летом - снегири. Я не путаю: у них алые грудки. Вечно меня преследуют то синицы, то дрозды, то безымянный птенец на тропинке, то кукушка в Золотово, а теперь вот снегири.

На будущей неделе, продолжая оставаться на службе, я тем не менее стану официальным бизнесменом. Всё решила поездка в Факинг. Чтобы купить приглянувшийся домик в средиземноморском стиле, нужно отказаться от всех бескорыстных перфомансов. Никаких этих великосветских гельминтов. Никакого политического волюнтаризма. Никаких бесприбыльных затей. Только такие спонтанные акции, как эта: по Гринуэю. Сад и ванна под деревьями. Где-то поблизости N. собирает землянику и кричит, как ребёнок: "Смотри, какую нашла. Гигантелла!").

После кризиса хочется жить двойной, а то и тройной жизнью.

Первая шла в пыли по грунтовой дороге, и я, как обычно, спросил у N.: "Подбросим?" - "Подбросим". Красивую не очень молодую селянку довезли до поворота, N. успела ещё сказать: жаль, нет прямой тропики через поле - раньше была, но всё застроили домами. Ничего, ответила та. Мне уже совсем рядом. И рассыпалась в преувеличенном данке. По этой дороге ходят только местные. Все другие хотя бы ловят такси, подумал я.

Вторая появилась в гостях, где мы были с N. За большим столом на веранде все слушали рассказ L. о том, как она устраивала в Монако свадьбу дочери олигарха из Узбекистана. По телевизору шёл мундиаль. Уставший вусмерть от многокилометровых марш-бросков, я сидел вполоборота к столу и смотрел в пустоту. В эту пустоту вдруг вошла чернобровая семнадцатилетняя девица с креповой повязкой на волосах. Некоторое время она не отводила свой взгляд от моего, пока я возвращался в реальное состояние. Впоследствии N. спросила меня, понравилась ли мне та красавица из города К. Но к тому времени я рассмотрел её лучше за столом и уже мог спокойно ответить, что нет, не понравилась. "Почему?" - спросила N. Я ответил бы так: будучи, может, если не королевой, то принцессой вечера, она всё время фиксировала свою осанку, стараясь держать спину прямо. Но я промолчал. "Она сирота", - сказала N. Мне было всё равно, и я уехал в одиночестве домой, потому что вставать хотел засветло.

Третья. О третьей не знает никто, даже N., которая в ту же ночь, воспользовавшись всегда открытыми воротами, появилась у меня в компании всё тех же людей. Несмотря на поздний час (было около третьего часа), я мешал бетонный раствор под светом люминесцентного фонаря (прежде чем покушаться на мечту о средиземноморском доме, нужно сделать достойным тот, в котором сейчас живёшь - не правда ли? - вот я и занимаюсь нынешним летом ремонтом отмостки; к тому же меня мучила бессонница). Все пришедшие были во хмелю: ходили купаться на озеро и заметили мой фонарь. Они ввалились в сад, спотыкаясь о неровные плиты дорожки, с хохотом, закуской, бутылками шампанского и виски. N., знакомая с моим бытом, в качестве хозяйки провела их (а их было не менее десяти человек) в дом. Я сослался на то, что бетон стынет, и продолжал работу. По саду бегали две тихие трёхмесячные таксы. И вдруг, мешая раствор, я почувствовал рядом чьё-то присутствие. Под фонарём на бугре стояла девушка в чёрных шортах и чёрной майке. Я впервые видел её. Не успел и подумать, что кто-то отстал от делегации, как она спросила: "Простите, у вас нет чаю?" Это прозвучало без нотки дипломатии или простецкости, без тона преодолённой робости или соседского заискивания - ничего не было в её голосе, кроме, может быть, лунного гипнотизма. Сильно удивившись, я перечислил, что у меня было: зелёный, чёрный, "наглый фрукт" и жасминовый, рассыпной, в листьях и пакетиках. "Моя дочь хочет чаю, и сказала, что заснёт только после того, как выпьет чаю". "Минуту, сейчас принесу. Может, зайдёте?" - я оглянулся на свой дом, в горящих окнах которого театрально мелькали силуэты гостей. "Спасибо, я подожду".

Сегодня в самый разгар дня я снова мешал раствор. Возвращалась, судя по мокрым волосам, с пляжа, она подвела свою дочь ко мне, чтобы та поблагодарила меня "за вкусный чай". Девочке на вид два года.

Много лет назад одна леди, с которой я добивался встречи, говорила мне: свяжись со мной по мылу, сейчас это так делается. Так быстрее и удобнее. Но у меня тогда не было компьютера (я принадлежу поколению тех людей, у которых его когда-то не было), я был противником машинерии и луддитом. От слова "мыло" меня мутило, впрочем, как и сейчас. Я просил личной встречи. Но она говорила: записывай. "И" с точкой... Игрек... "Эс", а не "си"... Я открывал записную книжку и записывал. Это был первый и последний адрес в моей книжке, записаннный от руки, - адрес, по которому к человеку не зайти. Не вырасти на пороге его дома... В отношении этой леди я не применял негативных медитаций, потому что не любил её, и жизнь её сложилась, кажется, нормально. Она вышла замуж за иностранца и поселилась в одной тёплой южной стране. Южные мужчины темпераментны и у них нюх на конкурентов, которые не просто темпераментны - которые пылки. Соответственно муж ревнует её ко мне, но безосновательно. Потому что между нами только электронная связь. И то поддерживаемая с ленцой. Так жизнь почти по-библейски поступает с нами.

Снилась миниатюрная К. с прежней работы.

Возможно, мозг, днём перебирая варианты возможных отправительниц последнего неопознанного SMS, ночью воззрился на женских образов высокочтимый пантеон.

Дам не заносишь в адресную книгу по двум причинам. Первая: персонифицируешь по международному коду. Вторая: бережёшь свою личную жизнь.

Неподписанные SMS по праздникам восходят, как правило, к школьным временам. Отсюда регулярность сообщений, демонстративная верность адресату - впрочем, столь же легко соблюдаемая, как супружеская верность Фёдора Конюхова.

Пока существуют неопознанные SMS, сохраняется вероятность, что по белому свету бродят внебрачные дети. С отчествами анонимов. Или что тому, кого ты сначала приручил, а потом отпустил на волю, скушно на воле, съедает тоска.

Дамы пропадают не потому, что ты становишься каким-нибудь нерукопожатным (ведь сотни раз предупреждаешь, что подлец и бабьего счастья с тобой не найти), и не потому, что у вас далеко зашло (целовал только пальчики) и выбираться из этого надо бесповоротно. Просто, как в песне поётся, "женщина ушла".

Точнее, К., когда мы были на краю поля, вдруг опрометью побежала в высокую траву. И в этом сне не было ничего романтически-эротического, если не рассматривать бег как часть брачного обряда.

И её последующих слов: "Приезжай ко мне в город N. На три дня".

На улице ноль градусов, наступил февраль, месяц чередующихся оттепелей и метелей, сегодня мне на работу к четырём, но я вышел почему-то... (столь любимое моё словечко) почему-то вместо "Баррикадной" на "Курской" и c голым торсом. Я принимаю решение идти по Садовому. Я серьёзно опаздываю, избегаю смотреть на часы и придумываю объяснения. В конце концов, мы живём в правовом государстве, а у меня повышенная температура тела - это осмеяно в кинематографе (в серии "Ералаша", помнится, бабушка вела по улице голую девочку), но, извините, мою проблему надо уважать. По дороге встречаю главного редактора, точнее, он останавливает меня у ларьков, здоровается как всегда отчётливым и суровым голосом и вдруг озабоченно сообщает мне, что ему нужны жёлтые ландыши сегодня в номер. Я выслушиваю его со всей внимательностью и предупредительностью и лихорадочно соображаю, как употреблю себе во благо этот счастливый случай. Я скажу мегере, которая отчитывает меня даже за двухминутное опоздание: меня задержал главный, у него был ко мне разговор, так что все вопросы к нему. Она его боится и затихнет на весь день за своей перегородкой. Что касается голого торса, то попрошу не вмешиваться, это моя проблема. В Сети полно белых белых ландышей, но мне нужны жёлтые, говорит редактор. "Я разгоню всю фотослужбу, если они мне сегодня же не найдут, - он останавливается у цветочного магазина, рассматривая поздравительные открытки. - Может, здесь что-нибудь такое есть?" Сегодня день рождения у ГУВХа, вспоминаю я и открываю было рот, чтобы сказать, что белые ландыши могли бы покрасить в жёлтый цветокорректоры, но мой внутренний голос вовремя предостерегает меня: он уволит тебя сию же секунду за эту глупость. Смерит взглядом и скажет: в общем отделе мне сказали, что у вас не совсем всё в порядке с портфолио, с которым вас приняли на работу, там вас ждут с разъяснениями. Или: вы знаете, в этом месяце истекает ваш договор. Однако надо же сказать ему что-то, чтобы продемонстрировать свою компетентность. Не предложить ли ему заменить искомые ландыши на хризантемы? Они тоже жёлтые. Главред вдруг смотрит на часы и в тот момент, когда я придумываю, как мне угодить неожиданному покровителю, восклицает: "Ого, уже половина пятого. Вы куда? Я на встречу на Смоленку", наскоро прощается со мной, но при этом просит явиться к нему завтра в восемь, поскольку газета разваливается, надо форсировать события и т.д. - он приводит ещё какие-то невразумительное доводы. В восемь утра на работу! Мои планы сорвались. Что мне остаётся: срочно искать верхнюю одежду и зацепиться в виде оправдания за эту раннюю завтрашнюю явку. Действовать!

(...)

Вот продолжение истории одного героя

Сегодня ночью меня, несмотря на мои протесты (мне завтра на работу к шести вечера) подняли прямо с постели мои соратники и повезли в машине на секретную квартиру в Замоскворечье, на Котельническую набережную. Департаменту по борьбе с экстремизмом не стоит беспокоиться: пусть считают, что это был сон.

Нам хотелось пройти незамеченными, и один из моих друзей, снимающий угол в этой квартире, очень обрадовался, когда мы увидели выходящую из подъезда старушку-соседку, которая, впрочем, подозрительно посмотрела на нас: я был в одном домашнем халате.

В подъезде, так напоминающем парадную, была, как бы сказать, двумаршевая лестница: такие встречаются в театрах и на стадионах. это когда пройдя один пролёт, по следующему движешься в том же направлении. Если же ты, как на обычной лестнице, поворачиваешь по ступенькам налево или направо, попадаешь в противоположное крыло здания. Из-за этой запутанности лестницы и из-за того, что мы спешили, стараясь опередить старуху, мы потеряли в дебрях этого старинного здания нескольких соратников и добрались до квартиры только вдвоем с другом.

Более того, у самой квартиры произошла заминка: я не мог протиснуться в открытую дверь. Видимо, потому, что прихожая была вся увешана шубами и полна гостей. Вместе с тем, пока мой друг изнутри пытался разбаррикадировать вход, старуха в темноте лестничной клетки проскользнула внутрь прямо передо мной; она явно следила за нами.

Впрочем, было не страшно засветить адрес, ведь мы пришли сюда только для того, чтобы забрать одну вещь.

Когда я вошёл, я попал в совершенно незнакомое мне окружение. Люди разных возрастов кивали мне головами в знак приветствия, рассматривая меня в свою очередь: кто я такой? Я тепло поздоровался с одним господином и поцеловал руку какой-то даме, пока один из присутствующих, смекнув, что я не из их круга, не сказал небрежно своей жене: "Ах, дорогая, это наша новая прислуга". После этих слов все отвернулись от меня; те же, с кем я успел поздороваться, были сконфужены. Мне было всё равно, я ждал, пока друг извлечёт искомую вещь из тайника.

В этой квартире было несколько комнат, в каждой из них был накрыт стол. Гости бродили и там и сям, и вскоре я перестал обращать на себя их внимание. Я изучал довольно богатую обстановку гостиной, а в одной из комнат обнаружил пианино и, по своей привычке, пытался запомнить немецкое название производителя на его лаковой крышке - как всегда тщетно. Все пианино похожи на гробы, а готический шрифт лишь усиливает это впечатление.

Наконец я оказался в наиболее удалённой маленькой комнате, где в рассеянной приближающимся утром мгле я вновь увидел С. - квинтэссенцию двух известных мне женщин (я не говорю - симбиоз, потому что слово "квинтэссенция" больше определяет природу этого существа. И если я сторонник идеи Вайнингера, что у женщины нет души, то только в том смысле, что женщина сама есть дух). Она сидела в одиночестве на кровати и словно ждала меня.

И опять мы мощно и почти немо сошлись. И после первого она потребовала второе, хотя я был утомлён и постоянно думал о тайной миссии, с которой сюда пришёл. У меня даже возникло лёгкое раздражение от её настойчивой и тем более устной просьбы о продолжении плотоядной безумной случки, раздражение, посещающее меня тогда, когда женщина, видя мою постоянную боеготовность и вместе с тем признаки моего ещё не угомонившегося насыщения, превращается в наездницу и не даёт мне отдохнуть. Тогда как в эту ночь я был особенно уставшим - на работе мне было дано редакционное задание написать эссе о пьянстве, которое увлекло меня на несколько дней.

После второго она не откажется от третьего и четвертого, а потом будет жаловаться, что у неё всё болит, подумал я и решил улизнуть. К тому же в комнату вошла - по-видимому, её подруга с восточным лицом и сказала (не смутясь, что увидела нас), что собирается домой. "Я с вами", - сказал я и, выбравшись из объятий С., поспешил к выходу.

Я догнал её уже на улице. У неё был вид запоздалой оскорблённой добродетели. Я спросил её, не поможет ли она мне добраться до дома. Стоило многих усилий добиться от неё хоть одного слова. Наконец она объяснила, по какому маршруту мне двигаться в северную часть города. Приударить за ней не имело никакого смысла - она была чем-то сильно подавлена (может быть, неудавшейся охотой за женихом на этой вечеринке), а возвращаться в квартиру я уже не мог - я не помнил адреса, а она была явно не настроена мне его сказать или проводить меня. Всё что она могла мне предложить, это мятый проездной на какую-то электричку. Даже когда я обнял её, это вызвало у неё непродолжительное оцепенение, а потом какую-то бурную истерику, и она даже опустилась на землю, рыдая.

Я перенёс её на снег, сказав ей: ты специально выбрала место погрязнее, чтобы поставить меня в наиболее неловкое положение. И всё ваше племя навязывает нам вину хоть за что-нибудь - в том числе за свою осточертевшую всем личную катастрофу. Что единственное, что я не способен выдерживать, это сцены со слезами. И я не могу назваться даже аморальным, потому что я ответственен. Мне на работу уже сегодня к шести вечера. Да, я раньше считал себя эротоманом, но потом убедился, что существуют люди с перманентной порнореакцией, и я среди этих несчастных. И ничего нельзя поделать. Не хочешь - не надо. Достаточно того, что я стою здесь на улице в одном домашнем халате и вытаскиваю тебя из грязи.

Я пошёл прочь, взяв у неё мятый проездной билет и оставив её лежать в сугробе. Я спешил теперь домой, чтобы думать об С. Мне доставляют удовольствие не люди, а мысли о них. И надо же было такому случиться, что пройдя по пустой набережной, пройдя дальше на север через мост и через несколько улиц, я наткнулся на железнодорожную станцию. Видимо, каким-то образом я пересёк Нижегородскую улицу. Вероятно, в районе Абельмановской заставы, в районе Пролетарки. И предполагаемая станция (я напрягал память) должна называться Карачарово - если я уклонился сильно на восток. Ну и хорошо. Ведь если если я воспользуюсь поездом, где ездит много всякого сброда, ни у кого не вызовет вопросов мой внешний вид, а, воспользовавшись карточкой семитки, я автоматически попадаю в центр. Откуда уж как-нибудь доберусь до своего севера.

Утро наступало. И была у меня уверенность, что я успею выспаться к вечеру, и было спокойствие, хотя ранние пассажиры, ожидающие поезда, не могли мне сказать, что это за станция. Вернее, говорили мне, но я перестал их понимать. Так, в некоей фазе сна, в результате интенсивной работы чувственных эмоций теряется всякая способность к здравомыслию. Люди шарахались от меня, предполагая во мне эксгибициониста. В поезде я заснул, а очнувшись, выскочил на первой же платформе. Я повлёкся вдоль путей, не узнавая местность.

И вышел к какому-то каналу. Но не канал это был. Это была река. Я вновь попал на Котельническую набережную... 

У меня была девушка – я удивлял её, она удивляла меня. Мы познакомились с ней в разгар вечеринки, оказавшись вместе под одним столом. То есть сперва мы выкатились из-под стола, а потом я спросил её фамилию (я подсмотрел этот ход в каком-то фильме). Она очень смеялась.

Потом наступила и её очередь удивить меня. В день её рождении я подарил ей книгу с русскими переводами стихотворения Эдгара Аллана По. Стихотворение называется “Ворон”. И эта девушка, так наивно глядя на меня, спросила: он ещё и стихи писал?

Вопрос очень показательный. Ведь что мы знаем об этом новеллисте и родоначальнике хоррора? Что женился на несовершеннолетней двоюродной сестре. Что у него были проблемы с алкоголем. И что несмотря на это он выделяется в ряду всех писателей математической точностью языка.

И многие из нас не знают, в сущности, что он был не только литературным Хичкоком, но и литературным негром. Зарабатывал себе на жизнь пером журналиста. Равного ему в этом ремесле, кстати сказать, в тогдашней Америке не было.

Он  говорил: "Моя жизнь - каприз - импульс - страсть - жажда одиночества - презрение к настоящему, разжигаемое страстностью ожидания будущего".

Его смерть вызвала почти нескрываемое ликование врагов писателя, которым 40 лет спустя дал отповедь его французский почитатель С. Малларме, с презрением писавший о ничтожествах, смеющих корить По за то, что "яд философа развел он в алкоголе".

Но мы говорим сейчас о недавнем дне рождения По (19 января). Некий его поклонник, ежегодно на протяжении 60 лет оставлявший коньяк на могиле писателя в Балтиморе (штат Мэриленд), в этом году впервые не отметился со своим ритуальным визитом. Что помешало ему — неизвестно.

Его отсутствие было замечено обществом почитателей таланта Эдгара По, специально собравшемся у могилы, чтобы наконец увидеть таинственного посетителя. Считается, что впервые поклонник явился к могиле Эдгара По в ночь с 18 на 19 января 1949 года, в год 100-летия кончины писателя.

С тех пор он не пропускал ни одного дня рождения По. Этот человек приходил всегда под покровом темноты и в чёрном, был в шляпе и с тростью – всё как в рассказах ужасов По. Свое лицо старался скрыть с помощью шейного платка. Он подходил к надгробию и поднимал тост, налив себе из бутылки коньяк. И хотя всегда было много желающих запечатлеть незнакомца на камеру, этого не удалось сделать никому.

Мистического визитёра прозвали Poe Toaster («Поднимающий тост за По»). Утверждают, что в одной из записок, оставленной им на могиле писателя в 90-х годах прошлого века, было написано: «Факел будет отдан другому»: наблюдатели предположили, что поклонник подыскивает себе преемника.

В этом году собравшиеся ждали всю ночь человека в чёрном, похожего на гостя в стихотворении «Ворон»:

"Гость, - сказал я, - там стучится в двери дома моего,

                  Гость - и больше ничего".

Ни одно художественное произведение не переводилось на русский язык так часто, как это стихотворение. Существует более 20 переводов "Ворона". Уступает даже знаменитый монолог Гамлета "Быть или не быть": его переводили "всего" 16 раз.

Однако Poe Toaster к могиле не пришел. Прибывшие посмотреть на него расстроены. 29-летняя Синтия Пелайо сказала: «Я специально прилетела из Чикаго, чтобы увидеть его. Это по-настоящему грустно». Но тем не менее могила Эдгара По в день рождения писателя не осталась без дружественного поднесения. Красные розы и бутылку коньяка оставила у надгробия Синтия.

Сегодня так много работал, так отупел от выкуренных сигарет, что не смог разгадать в кроссворде: "вечерняя прогулка" - моцион. Меня не берут ни сон, ни наркотики - из самых, конечно, невинных; ни гипноз, ни массовый психоз, ни тщеславие, ни алчность, ни усталость, ни голод, кроме сексуального, ни даже раздражение. Моя селянка спит столько, сколько спала Софи Лорен, я сплю столько, сколько Маргарет Тэтчер, или, по гендерному типу, как Суворов. Два человека, с которыми я состою во взаимной дружбе в этом дневнике и которые видят меня ежедневно - Шмидт и Хельмгольц, остались постоять у магазина после работы, а я сбежал.

В сегодняшнюю ночь я почувствовал, что зима. Что ткань куртки суровее и гремучее, а шаги впечатываются в снег чётче.

Я вышел из метро - очень мало народу на улице. Обогнал девушку, шедшую странно-медленно мимо французской школы по глухой дорожке, по которой дамы в такое время обычно идут, разговаривая по телефону: так они чувствуют (право, как дети) себя защищённее - они частью существа словно бы уже дома. Ну и, конечно, с голосом, который они слышат, ещё увереннее. А напрасно. Трубка выбивается на раз и её обладательница тотчас становится беспомощной.

Нельзя не понимать простых вещей. Нельзя одинокой ходить по ночам. Я часто вижу - и в центре и в нашем районе: милиционеры очень охотно останавливают таких и спрашивают, чем они занимаются в Москве. Такое время сейчас, поддержал бы меня мой воображаемый собеседник.

Обогнав её, я не мог не заинтересоваться по пути помойкой - контейнером, в котором виднелось компьютерное железо. И строительный профиль. Я потащил бы профиль домой, тем более что он был в связке, для дачи, но, сука, холод. Тем временем девушка обогнала меня, и я ещё некоторое время осматривал то, что было в контейнере, даже вытянул из него огромную бутыль, в каких раньше хранился самогон в деревнях, но только зелёную и с этикеткой "Пол Массон". Наконец девушка удалилась настолько, чтобы я мог спокойно идти, не пугая её на безлюдной дороге. Мне всегда, возвращаясь домой поздно, мучительно обгонять женщин: у меня мягкая походка и тяжёлый взгляд, это двойное, усиленное неудобство выглядеть лояльным в тёмное время суток.

Когда мне всё-таки  снова пришлось обгонять её (так медленно она шла), я - напрочь лишённый артистизма - деланно кашлянул, поравнявшись с ней, и не осмелился даже бросить взгляд на её лицо.

А потом до самого дома думал, что, может быть, ей хотелось, чтобы её остановили и поговорили с ней. Может быть, на сердце её было тяжело и я, чужой человек, смог бы помочь ей, как помог однажды одной незнакомке, у которой отвалился каблук и она небольшой отрезок своего жизненного пути прошла со мной, придерживаясь за мой рукав...

Никто никогда всего этого не узнает. я даже описать её не могу. Только цвет волос и запомнился, да и то скорее всего ложный, при неверном уличном освещении.

Державин спрятал бы под мышкой свой государственный стих как опальный, Казимир Малевич постеснялся бы подписи под царственным квадратом, если бы они услышали, какая ода из меня исторглась при виде бычка, найденного в пепельнице, когда кончились сигареты, а в магазин бежать было ломотно, потому что крайней необходимости нет и вроде на работу через час, а одеваться зимой всё равно что рубленую капусту регенерировать. В пепельнице из якобы чёрного дерева, в виде живописного озера Чад, над которым склонился слон с отломанными и пожелтевшими бивнями, лежал ещё свежий, красивый как младенчик канцерогенный окурок.

Я погружаюсь в тёплую, согретую синим огнём газовой колонки воду, закуриваю и начинаю брить голову начиная с затылка с помощью нехитрого приспособления, состоящего из пинцета и бритвенного лезвия (мама подарила мне лезвия без ручек, а в моём старорежимном наборе не нашлось подходящей). Хорошо. Мыло Dove, из гостиной слышится изводящий соседа Vivaldi - хорошее время года для паводка: ванна, и в душе никакой смуты. Но... Оля из кредитного отдела! - рука замирает в запоздалом протестном жесте. Лезвие выпадает из пинцета. Оля из кредитного отдела, майнгот, я ведь только-только расслабился!

Ну не выбегать же с каторжной головой - я добриваюсь, выскакиваю из ванны, обрызгиваю адамово яблоко одеколоном, и начинается мой ежедневный гон.

Мысли сбоит. Почему-то вспоминается, что селянка спрашивала меня, что такое Госпожнадзор? Сейчас начнутся звонки. Это государственный пожарный надзор, отвечаю я. Так и есть. У французской школы, где обычно меня пригвождает к месту ощущение нереальности происходящего (привет, Дурманова), звонит мой сообщник-негоциант и я предупреждаю его вопрос торопливыми уточнениями: "У моста налево? Кредитный отдел? Оля?"..

В холле банка улыбающийся охранник говорит мне: "За вами хвост". Где? Это длинный вязаный шарф размотался на шее. Где кредитный отдел? Где госпож.. госпожа Оля?

Оля из кредитного отдела оказалась красивой, хоть немного и белобрысой. Спокойная, сидит за пуленепробиваемым стеклом.

Вышел на улицу, а на улице - чистопородный снег, электрическая реклама, дамы с разрумянившимися щеками. Даже ценники за стеклом табачного киоска выглядят празднично. Купил сигарет и отправился на работу. Разве было такое, чтобы я подвёл сообщника?

Иногда в дневнике делишься сокровенным, но с дальним прицелом, отыскивая точку G коллективного бессознательного. Иногда - хрипишь сквозь скрежет зубовный, чтобы ничем не поделиться и себя не выдать. Иногда, стоя на одной ноге, стремишься запечатлеть волну, перехлестнувшую сон, дёрнув наугад затвор перед её осыпающимися брызгами.

Сегодня по радио "Классик" только Александр Блок. Всё тот же бессмысленный и тусклый свет.

И - с реагирующим на движение фонарём - двор, наполненный то ли безжалостным криком боли, то ли сверхзвуковой немотой - чем-то, достигающим ещё твоего слуха, когда уже унёсся прочь не на такси, а навсегда.

В магазине, пока N. застревает в отделе курортных товаров, выхожу на улицу подышать свежим воздухом и попутно беру протянутую рекламщицей визитку.

Это визитку через полчаса вынимаю на заправке из кармана куртки и верчу в руках: чтобы это значило? Поверх типографского текста написано от руки: "Мы зарегистрированы". Кто мы? Что за ерунда? Я напряжённо думаю, гораздо дольше, чем обычно - в этот день я много курил "Беломора", моя голова гудит. Я даже свой блог в liveinternet раскрасил в зелёный цвет, но ко мне почему-то зачастили гости из Амстердама.

N. прерывает моё молчание нарочито хабалистым голосом:

"Очередная бабёнка? И на минуту без догляду нельзя оставить..."

Хабалистость иногда возбуждает. Вообще открытый рот женщины - немного капризный, недовольный. Хищный.