Проклов - человек столь дипломатичный и в то же время столь нереверансный, что впервые появился в Золотово словно для того, чтобы убедиться, что у меня за забором не растёт конопля. Он многих упомянутыми свойствами сбивает с толку, но не меня, потому что я знаю и люблю его. Он меня тоже, но как бы через себя: когда ему хочется найти в сети Рысакова, он забивает в поисковике ПРОКЛОВ ДЕНЬ. Приехали в ночь на такси и спешились в Кудрино, потом просидели всю ночь во дворе у столовой, сидели тихо, неугарно, а когда рассвело, я показал ему сад. Наутро, пока я щипал сорняки, опять разговаривали (Проклов пил пиво, вынесенное мной из подвала в пику тому прокисшему, что он привёз мне в подарок из славянских заграниц и которое сам хлестал всю ночь), потом я обулся в резиновые сапоги и мы пошли к роднику. Зачем ты в сапогах, спросил он. Чтобы идти по ручью и собирать камни, ответил я, мы ведь об этом всю ночь говорили.

Весь следующий день в предчувствии дождей я стучал киянкой и гнул жесть для отливов.

Сегодня цепь наваждений. Началось утренним сном, а продолжилось несколькими курьёзами в сети - курьёзами, подтверждающими тесноту этого мира. Эта полная воздуха непогода, кокетливо называемая "штормом", производит во мне два противотечения: первое меня несёт, второе сносит.

Что такое городской шторм? Это когда беспокоишься, чтобы с балкона не выпал лёгкий пластиковый горшок с цветком, всего-то.

А в утреннем сне всё было как положено: первая любовь, пропасть и собаки.

Однако ветер усиливается, и я по нескольку раз вскакиваю со стула, чтобы прикрыть двери гостиной: эти распашные двери никогда не запирались изнутри, и мои гости, следуя моей рекомендации, придвигали к ним стул, на котором я сижу, чтобы кот не проник в их постель.

Сон был реалистичным. М. зевнула, как она обычно и делала, когда я пускался в длинные мучительные размышления. Зевнула, виновато улыбнулась и извинилась. И я проснулся.

Потом не стал завтракать (я разучился завтракать дома), а прямиком поехал в центр обедать с Х. Мы встретились, как обычно, у фонтана с Адамом и Евой. Я говорил Х., что Адам сидит, неприятно расставив ноги. Х. говорила, что это правильно, он сидит так, как сидел бы естественный человек. Потом я говорил, что у Евы профиль, по которому можно судить, что автором скульптурной группы является Церетели. Мне нужно было заполнить время, потому что я доедал мороженое "Чёрное золото" за 54 рубля. Она говорила, что не хочет больше слушать о фашизме.

В заведении мы поднимались по чугунной лестнице на третий этаж, в пустой зал для курящих, где мы обычно сидим, и я, как всегда, на верхней площадке подумал: а что если сбросить поднос вниз, на очередь в кассу? особенно хорош был бы полёт плошки со свекольником: плошка довольно увесистая, не то что пластиковый горшок с цветком, а свекольник такой яркий.

А утро следующего дня - это постураганные ветки на асфальте и некоторое колебание: какой музыкой наполнить дом. Может быть, потому, что неистовой ночью снилась безмятежная Алания, ставишь Вивальди: очень подходящим оказывается тонкое, чувственное и грозное одновременно. И текст, написанный вчера, в котором отыскиваешь слово "сегодня", сливается с текстом, написанным сегодня.

Если скрипка, вампирический инструмент, воспринимается без энергетического урона, настораживаешься. Потому что редки те дни, когда просыпаешься донором.  

На Юге бывший президент встал рано утром, оделся во всё чистое, поцеловал жену и детей и в 5.40, последний раз тронув наддверный колокольчик, вышел из дома в горы, где сбросился в пропасть. А потому что нынешний ему всё время говорил: "Что-то ты намармеладничал с Севером, смотреть на тебя противно!"

А на Севере решили вырыть 10-километровую яму, запустить в неё 5-6-килограммовую шашку плутония (что эквивалентно примерно 15-20 килотоннам тротила), да и подорвать её: посмотреть, что выйдет. Вышло хорошо - около 4 баллов по Рихтеру на материке и очень ровные концентрические круги, расходящиеся от эпицентра.

Летали в Швейцарию с Ксюшей и Надюхой смотреть домик в неаполитанском стиле. Что за стиль, я не очень понимаю, но как-то смутно вырисовываются в моём воображении старые симеизские кварталы.  Там стиль мавританский, здесь, похоже, итальянский, с гангстерским размахом: огромные залы, просторные окна, начинающиеся от колен, с проёмами, нарочито выказывающими толстую кладку стен, дикий (или одичавший) виноград, заползающий из сада в сырую прохладу летних помещений. Это был заброшенный двухэтажный особняк, в который я начинал влюбляться: мне нравилось в нём сочетание изящества и варварства. Ксюша была очень серьёзно настроена на покупку, и цифра озвучивалась не такая уж страшная, в 3-4 золотовских дома. Что это? Алчность? Экспансивность? От её серёзности и я по-настоящему разволновался: уж она-то знает, с какими проблемами мне приходится сталкиваться в резиденции подмосковной, так, может, она забегает вперёд или догадывается, что я слепо желаю остаток своей жизни провести в эмиграции, - забыться от невыносимой родины и расстаться с ней (родиной) уже навсегда? Если иметь дом в Швейцарии, нужно учить французский, думал я. У Надюхи было скверное настроение, она была без мужа, но при водителе, который, похоже, приходился ей любовником. Мы приезжали смотреть дом дважды на двух машинах, во второй раз - по пути в аэропорт. Дом показывал гид (наш человек), который по совместительству работал агентом по недвижимости; он приводил целые группы заинтересованных в покупке лиц - в основном иностранцев, хотя вопрос с нами кулуарно уже был решён, в-третьих, на прилегающей к дому земле, в саду, я обнаружил с виду добродушный как скважина гейзера кратер миниатюрного вулкана, как нас успокоил гид - засыпающего. Какое счастье обитать на подвижной тектонике, я выучу любой язык...

“Жизнь победила смерть неизвестным для меня способом…”

Было бы одно, если бы сегодня был плохой день - но сегодня был день насквозь неприятный, монотонный какой-то: такойчтоописатьегопоневолехочетсябезпробелов. Это тебе, наверное, не понять: ты ведь живёшь в сверхреалистичном мире и что тебе до подлинности-неподлинности, подлая твоя морда! А мне сегодня было умственно грустно - с самого утра, то есть с того момента, как я встал посередине кухни и задумался: заварить мне кофе или композиционный чай.

Да, я пью композиционный чай: розовые лепестки прилипают к стенкам фарфоровой чашки.

А потом пересадил хлорофитум к унылой пальме, подаренной мне свояченицей: пусть растут по-соседству, у нас уплотнение, нужно перед сезоном готовить рассаду - мальвы, например, а тары нема. У хлорофитума в корневой системе водоносные капсулы, похожие на те, в которых на рынке продают орхидеи. Я всё время хочу схитрить, украсить заоконную - законную - оную студенистость красками, заглушить зарождающуюся грустность. Не грусть, а грустность: наверное, так правильнее. Грусть - бархатная, баритонная, траурная, иногда интимная, иногда парадная. А грустность - никакая. Затрапезная и межсезонная.

Потом офорт одного художника заправил в раму - портрет Достоевского. Поставил рядом с портретом известного австрийца - чувствую: для их компании не хватает... Девки! Поставил им девку. Стало немного веселее, но всё равно - умственно грустно.

На работу явился как всегда опоздамши. У нас по американскому лекалу штрафуют: минута - 1$. Грустно. О чём я думал, пробегая мимо Зоопарка? О том, что сыну 12 лет, что он подающий надежды баскетболист, что тренер его ненамного моложе - родился 29 февраля, что надо бы перестать бежать, чтобы войти в отдел не запыхавшись, а с гордо поднятой головой.

Умственно грустно - это когда хочется уединиться с какой-нибудь б., Ксеркс, да всю ночь напролёт с ней проболтать. Ты думаешь - потому, что б. вкусно рассказывают? Нет, потому что благодарно умеют слушать.

Открою тебе ещё один секрет: умственно весело не бывает. На то и ум, сказал бы Достоевский.

 

Она для меня сейчас - эфир, когда как эфиром моим - подкрепляющим, но не изматывающим - было всегда одиночество, созерцание и отчаяние.

Когда не нужно отвечать, а нужно делать. Когда не присматриваешься, как это делают другие, а шёпоты и крики изрыгаешь из подполья.

Слушаешь пение птиц по утрам, к звону заледеневших луж под твоими ногами прислушиваешься.

Когда не ждёшь, не рассчитываешь, не оглядываешься на другое и на других.

Красота так близка, так существенна. Помани её заветным именем - так сказал Кафка, - и она откликнется.

...Я когда-то наивно полагал, что ты перс, и назвал тебя именем персидского царя. А ты оказался розовым британцем. Вот такие дела. Я не допускал тебя в свою постель, потому что сплю либо очень тревожно, либо так крепко, что или ты мешаешь мне, или ты мне не нужен. Сегодня, например, всю ночь кряду читал на кухне книгу Гиннесса и под утро со страхом двинулся в гостиную. Страх оказался обоснованным. Заснуть мне не удалось. Поначалу действовал неясный шум сверху, который я, однако, впервые за последний год засшифровал: это соседская собака спрыгивает с кресла на паркет, почуяв в тишине дома моё движение. Собака серая и грязная, я много раз видел, как такая же серая и грязная Шапокляк выводит её на улицу, обычно тайно, по ночам же. Со временем к утру звуки затихают, я слышу только скрипение пружин в матрасах ворочающихся во сне или встающих в клозет жильцов, шум спускаемой воды, крики проходящих под окном пьяных на неразборчивом языке. Наконец всё затихает, но разум настораживается. Он старается зацепиться хоть за малейший звук, потому эта тишина - преддверие ещё двух испытаний: приезда мусоросборочной машины и скрипа несмазанных тележек азиатов. За сигаретой на кухне я замечаю, что в окнах забрезжил рассвет, а я изрядно напился чаем. Как ни старался делать его слабее, он вышиб из меня сон. Новая волна страха накатывает на меня, я ожидаю топота ног по лестнице, хлопанья подъездной двери, свиста сигнализаций и шума запускаемых двигателей. Я снова укрываюсь на кухне, штудируя книгу Гиннесса. И снова ложусь спать, и обнаруживаю, что подушка, набитая синтипоном, совершенно неудобна мне, потому что выскальзывает из-под руки. Чтобы отвлечься, я включаю свою излюбленную эротическо-приключенческую фантазию об убийстве Миши Саакашвили (читай: об охоте за мышью). Почему эротическую? Я совершаю это убийство с помощью сногсшибательной красавицы-агента. Ты скажешь - я заигрался в разведчиков, и ты будешь прав. Где-то в тбилисских оврагах фантазия надоедает мне, и я переношусь на Балканы. И вот здесь срабатывает Косовский прецедент: я засыпаю на том фрагменте, когда сижу на скамейке рядом с госпиталем, ко мне подходит девушка и спрашивает: "Данас ниjе jако топло?" (Сегодня не очень жарко?) Я смотрю на неё во все глаза и отвечаю: "Данас jесте jако топло" (Сегодня как раз очень жарко.), - и просыпаюсь в поту...

- Я, конечно, шкода, но не пикапер, и не понимаю: когда стою в кассе, часто слышу знакомые духи. Мне становится жестко. Вроде заядлый курильщик, а нюх не отбит. Плюс: вычисляю критических женщин по тому, что за ними увязываются разозлённые зимним голодом кобели.
- Тебе известно, что женщины тоже резонируют на запах.
- Но здесь такая штука: мы смотрим на ноги, они смотрят в глаза. Последнее более сильно привязывает. Мы в сексуальности поверхностны. Чем нас они берут? - не понимаю.
- Если ты способен сам соединить "поверхностность" и заглядывание в глаза, это будет действовать не менее верно. Дух и тактильность - это как хлеб и вино.
- Мне необходима другая верность: её верность. Точнее, множество вероятностей одной и той же - её.
- По ходу дела, ты всё-таки пикапер.

1.
Я проснулся в колонии для несовершеннолетних, в небольшой полутёмной камере, свесился с кровати и увидел, что на полу вода. "Теперь понятно, в каких условиях живут эти осужденные подростки, - подумал я. - Не удивлюсь, если здесь есть и крысы". Но удивились - подростки моему появлению. Один из них даже стал прыгать на моей кровати, а к утру пришла надсмотрщица и повела всех - через столовую - на утреннюю прогулку. По возращении я стал взламывать все замки камеры. Дети должны получить свободу. Я видел, как один из мальчиков украл со стола булку.
P.S. Сон навеян безусловно цепью упоминаний о детях начиная с упоминания Н., предупредившей меня о младенце в доме, в котором я ночевал. Дальше следовало: малыш с мадонной в московском метро, он посмотрел на меня страшными большими глазами и ухватился за мои брюки. Дальше: цитата из Сенеки ("если хочешь наказать человека, сделай его педагогом"), которую озвучила, кажется, М. на фоне бегающих крыс на Краснопресненской.
2. Мы с родителями приехали в одно горное селение посетить далёкого родственника. Я увидел, что в местах малодоступных люди живут привольно, уютно и с экстазом. У родственника был просторный дом, наполненный гостями. Мы обменялись подарками и цветами, в доме пел хор. А в соседнем селе был какой-то праздник, и всем семейством мы поехали туда на машине. Мне было очень смешно, когда родственник - добродушный горец, сказал мне в своих старых "Жигулях": пристегнись. Потому что в машине со стороны моего пассажирского сидения не было двери. Смешно и страшно было, что водитель, употребив крепкой наливки, сейчас собирается выезжать на трассу с сильным движением, крутыми поворотами и отвесными пропастями по обочине.
P.S. Этот сон уже навеян вспыхнувшим грузино-южноосетинским конфликтом на работе, в котором невольно задействован я сам.