Сегодняшнюю добычу трудно переоценить, ведь я украл цитату из книги, с которой когда-то и сам был знаком. Симптоматично, что жертвой была не девушка и не женщина, а молодой человек. Это случилось, как и вчера, в районе пяти, но на Кольцевой линии. Парень был с "плюсом", то есть с дальнозоркостью, и держал книгу на слегка вытянутых руках. Я стоял у дверей, не шелохнувшись, потому что по графике букв, или, лучше сказать, по шрифту, а также по качеству бумаги и обложке угадывал будущую гордость своей коллекции - артефакт, упустить который было бы больше чем преступлением - ошибкой. Но я не приближался к парню, как не приближаюсь больше ни к кому, потому что отныне мне стало казаться, что про меня могут знать. И чуть не выругался про себя, когда его, как только я стал разбирать первые слова в начале облюбованного абзаца, оттерла от меня хлынувшая на "Белорусской" толпа! Но тут же мой гнев сменился изумлением, потому что парень - невысокий, с рюкзаком за спиной, прорвался обратно, встал прямо передо мной и углубился в чтение - так, что я, всего лишь едва приподнявшись на мысках, прочитал:

Если техника, если объём материала Игры выросли с её начальных пор бесконечно и если в части интеллектуальных требований к игрокам она стала искусством и наукой, то всё же во времена базельца ей не хватало чего-то существенного...

Вернувшись домой, я спешно достал книгу Гессе - правда, в другом издании, открыл эту страницу и перечитал её. Не имея времени привести тот абзац целиком, успеваю только записать его заключительную фразу:

Технику и опыт созерцания все члены Ордена и игровых общин приносили из элитных школ, где искусству созерцания и медитации отдавалось очень много сил. Это предотвратило вырождение иероглифов Игры в простые буквы.

Рука вцепилась мёртвой хваткой в щепку... Кинг. Крашеная блондинка. Калужско-Рижская линия, примерно пять вечера.

В мире так много людей. Их много даже если сидишь дома. Тесно от воспоминаний о людях. Вчера вышёл на улицу встречать друга, ночи ещё не антрацитовые, но уже кромешные, и мы долго тщетно крутились вокруг керосинной лавки. Он говорит по телефону: вижу трансформаторную разрисованную будку и отдельно стоящий магазинчик. Да! говорю я, стой там, это керосинная лавка. Там заправляют "летучих мышей". Когда слышу запах керосина, вспоминаю бабушку. Вместе с ним запахи укропа, какао и креозота для меня сродни галлюциногенам. Обонятельная среда детства оказались более памятной, чем летучая среда зрелости. Вспоминается, как сестра везёт меня на санках, я смотрю в резные окна изб, за которыми горят миньоны ёлок... сейчас те, кто, например, в Италии удивляется электрическим свечам в храмах, забывают о том, что электрогирлянды на новогодних ёлках символизируют живой огонь...

Если бы я был селянином, я открыл бы какую-нибудь такую архаичную лавку - можно скобяную, текстильную или свечную, чтобы иметь возможность поговорить с каждым покупателем о его жизни. Чтобы это было местом встреч людей. У меня за ухом был бы карандаш, в кармане мел, а через шею перекинут из клеёнки сантиметр.

Но я горожанин и о жизни людей почти ничего не знаю.

В мире их столько - живущих и живших, что очень трудно и заставить себя всех запомнить, и самому запомнить многих. Достаточно запомниться одному - сакраментальному человеку, только выбрать такого, который не то чтобы символизировал всех людей, но горел очень похоже.

Хуже всего дело обстоит с макулатурной бумагой: буквы сливаются с мелкими чужеродными вкраплениями - видимо, плохо переваренными в бумажной массе остатками предыдущих цитат - искрят в глазах как зерна в марихуане.

Уже на платформе мои ноздри раздуваются от запаха девушек в цвету, я подставляю стреляющее отитом ухо Крейцеровой сонате или маршу Радецкого, мечтаю о жизни взаймы, рассчитывая на Ремарка, который на самом деле Крамер - тот ещё жмот, и обращаюсь к стоящей рядом, поджидающей поезда незнакомке - округлой, с веснушками во всё лицо - с провокационной фразой безумца из Гамсуна: - Вы потеряете книгу, фройляйн... Она тут же спохватывается, ищет книгу, которой у неё нет, и даже пуговицы её плаща смотрят на меня как испуганные глаза, она представляется мне книжно-знакомой, или в крайнем случае виртуально знакомой, как Марта, и кажется даже, что она смотрит на меня с тем трогательным прищуром узнавания, который вызывает желание закрыть ей глаза ладонями, чтобы помочь себя идентифицировать - по всем правилам игры, заведённым только у очень близких людей... Конечно, это всего лишь книжная версия моего бескомпромиссного ежедневного поиска чужих плохо лежащих мыслей, среди которых я хочу найти такую, которая позволит мне навсегда прекратить этот поиск.

Пусть кто-нибудь сказал бы мне: "Эй, это моя книга и я за неё заплатил. Кто уполномочил тебя заглядывать?"

Я ответил бы: "Книга твоя, но не ты её написал, и всё, что написано в ней, принадлежит не только тебе. А может быть, и тебе не принадлежит".

Я встаю у дверей, если нет мест, или сажусь, если место есть. В обоих случаях я полагаюсь на импровизацию. Я не налетаю коршуном на кем-то публично открытый текст, моя цель - насколько это возможно цивилизованно похитить цитату и удовлетворённо обмякнуть, потому что уже никто не отнимет её у меня. А потом вынести её из подземелья на белый свет.

Читать у соседки справа гораздо удобнее, чем у соседки слева: я правша, рекогносцировка по правую руку даётся мне проще.

Некоторые особы - а особы слабого пола самые читающие из транзитной публики - даже  облегчают мне задачу, держа в руках книгу словно на пюпитре; отношение к этому у меня противоречивое. С одной стороны, налицо благотворительный жест, с другой - этим жестом они поселяют во мне подозрение, что я разоблачён как тать.

К покушению на воровство люди очень чутки, особенно женщины. Они же сверхчутки к подглядыванию: сколько раз я наблюдал, как у читающей подрагивает верхняя губа или уголки губ - но совсем не потому, что она сдерживает артикуляционный рефлекс при вкусном чтении, а потому, что она силится не улыбнуться при обнаружении подглядывающего.

Высшим пилотажем в стратегии моего метросерфинга является выдёргивание цитаты у той, которая читает на эскалаторе: проходя слева, нужно замешкаться на мгновение под хорошо разыгранным предлогом, чтобы не задеть даже периферийного поля её зрения.

Подобной ценностью, что и добытые на эскалаторе, обладают цитаты, выхваченные у идущих в переходе читающих.

Если осень и на улице ненастье - ненастье чувствуется в метро, как будто искусственное освещение каким-то образом синхронизируется с пасмурностью, я никогда не мог найти этому объяснения.

Харрисон. Но, чёрт, эта серая бумага... И наконец:

- Вы больше никогда не будете отвечать на телефонные звонки в моём офисе: девушка у дверей в фиолетовой кофте, неправильно подобранной к ней сумочке - тоже фиолетовой, но с сильно выраженным розовым тёплым оттенком, и в сапожках цвета оргтехники.

Со временем я начинаю понимать, что в моём сознании радикально всё меняется, как синтаксис в только что приведённом предложении - в нём прямая речь и слова автора сделали рокировку, ибо естественнее было бы сказать: девушка у дверей в фиолетовой кофте, неправильно подобранной к ней сумочке - тоже фиолетовой, но с сильно выраженным розовым тёплым оттенком, и в сапожках цвета оргтехники: - Вы больше никогда не будете отвечать на телефонные звонки в моём офисе.

Всё очень просто: однажды кто-то уронит самый главный сервер сети, где-нибудь в Пентагоне.

И у тебя останется только пачка пожухлых фотографий. На которых ты маленький. С мамой на крыльце (мама в мини-юбке). Или в парке на Коньке-Горбунке из пустотелого железобетона. Или лезешь на яблоню с никелированным пистолетом под резинкой шорт.

Не будет бумажных свидетельств тому, что ты бывал на Гоа, прикасался к веслу на ботике Петра I, что бродил по светлым кладбищам Крита, прятался от дождя в соборе святого Витта.

Никому не докажешь, что до "Шевроле" у тебя была праворульная "Тойота".

Ты купил её у того парня-кладовщика из магазина на Крымском валу.

В этой пачке фотографий не будет ни одной из твоих бывших. Разве только самые-самые бывшие. С которыми почти ничего не было.

И заглянет тебе в глаза некто, и спросит тебя: "Кто ты? Куда собираешься?"

"Я бытописатель, по-современному - блогер, - ответишь. - Собираюсь сейчас на работу".

"Не надо никуда собираться, - скажет некто голосом, не терпящим возражений. - Нет больше ни твоих блогов, ни того, на чём ты мог бы работать".

Это прискорбно, подумаешь ты. Мне с утра пишет в аську подружка, она и так сердится на меня, что я мало ей уделяю внимания. А какую там погоду обещает Вильфанд? Шесть лет, целых шесть лет я писал в компьютер, и, возможно, что-то из написаннного оседало у кого-то в почте, но вместе с пентагоновским сервером полетели все компьютеры, ноутбуки, нетбуки и проч., а в электронных книгах всё уничтожил книжный троян. Всё, даже "После бала" Толстого. Какой урон, блеать! - воскликнешь и укусишь себя за фалангу указательного пальца правой руки.

Но, может, кто-то успел распечатать твои неприкаянные мысли, чтобы перечитывать их, воображая себе, что получает от тебя письма? Или заимствовал что-то из того, о чём ты думал, и издал книгу? Но кто? Аристарх Иванов? Элеонора Кацнельбоген? Хельмгольц? Кто они?

Легче найти того парня-кладовщика с Крымского вала.

И тогда ты пойдёшь по миру - подсматривать в чужие бумаги и книги, собирая свои неприкаянные мысли.

После работы стали уставать глаза и голова разрывается, как котёл, от информационной каши. Количество сезонных сумасшедших, в основном проявляющих себя в метро, достигает критической массы. Это "озимые", самый разрушительный их вид. Букеты бунтов, резни, насилия, и не только в Первопрестольной. А между тем, под шумок, я, кажется, добил свой рассказ.

Но взгляд, теряя в зоркости, не теряет в цепкости, и добавляется к нему везение. И если пытаешься что-то подглядеть в книге очередной пассажирки - при безумной профессиональной идиосинкразии к тексту и когда буквы расплываются, - она вдруг переворачивает страницу и становится видимым набранный полужирным подзаголовок: Богатые не работают за деньги. Значит, этот день уже обогатил чем-то.

Вид на Которосль со звонницы

Когда в этой жизни набрать крейсерскую скорость?

То переходный возраст, то кризис среднего, из пике которого выйдешь - заведомо бесу подставить ребро под апперкот.

Когда же - автопилот?

Чтобы - ровный шум моторов, неподвижные закрылки, перина облаков внизу. И упасть не страшно.

Чтобы не мешали ни проснувшаяся Этна, ни Эйяфьятлайокудль. Ни стрелы башенных кранов.

В "Золотом Вавилоне" посмотрел фильм про Цукерберга и чаем отпиваюсь после ведра солёного попкорна.

Из отдела культуры посоветовали, я прислушиваюсь. Не жалко, пусть во дворе моё парковочное место займут.

Было бы время - на выставки бы ходил. Современного искусства. Где японец фарфоровыми семечками зал заполнил.

Цукерберг, конечно, не Амадей, не Македонский, не Грозный, но, наверное, тоже по-своему великий человек.

И не надо протестовать, я же сказал: "по-своему".

Фильм про историческую победу еврейского сводника над англосаксонскими гребцами.

Дионисийства над аполлонизмом - добавляю для тех, кто с высшим образованием.

Но, многоуважаемые, эти буржуазные тренды современности претят моей природе - что правда, то правда.

Они носят всё-таки асексуальный характер. Даже история, рассказанная в фильме Шёном: мужик отправился купить жене нижнее бельё, придумал на ходу сеть профильных магазинов, заработал мильён. Или эта свихнувшаяся азиатка: не верю. Разве восточные женщины так - в мусорной корзине - сжигают шёлковый шарфик? Глупая европейская манера - изображать азиатку как куклу.

Или я озабоченный, или старомодный, или романтик, но не вдохновляет.

Может, и немного левый для правого, но не возбуждают и цифры, и эти баксы в глазах, моя природа готова согласиться хотя бы на шекспировские (для англосаксонской ленты) страсти. Но Цукерберг, кстати, сам открестился, что соцсеть затеял из-за бабы.

И я подозреваю, что он продал рекламу своей личности. Ибо я, например, доселе не знал, кто таков Цукерберг.

И все эти наши мегацентры, я вам скажу - всё те же сельские ДК.

В тёмный полупустой зал зашли две прошмандовки, осветили телефонами свои места и сказали сидящим на них несчастным зрителям: "Валите отсюда". У меня бы настроение было испорчено.

Я, конечно, засёк девочку на широком проспекте Вавилона - на скамейке под поливинилхлоридной пальмой и с книжкой в руках, но в этот день был не на охоте.

А кто думает, что мы экономим в мегамагазинах, тот пусть знает: такая же соль, которую я купил на неделе в "Мосмарте" на Ярославском шоссе за 12 рублей, стоит 6 в моём сельпо в Золотово. Такие дела.

Шёнбрунн, 2010. Красивые ножки, обратите внимание

А вот взять Кафку. Жил человечек, писал в свой блог. Начнёт какую-нибудь вещь и бросит. Всё ему мешает - то канцелярская работа, то навязанный семьёй бизнес, то друзья по анархическому кружку. То эта зыбкая редкая женская благосклонность, эпистолярная по большому счёту. Выйдет на воздух, пройтись где-нибудь по Карлову мосту, подумает: "Маета одна. Cегодня опять не пишется", постоит, посмотрит на речку, развернётся и опять в свою конуру.

В конуре подойдёт к окну. Сумерки. Огни экипажей. Какие-нибудь сторожа с колотушками. Сядет за стол и напишет: "По саду бегали мальчик с девочкой и раскачивали ветки". И это будет единственной его записью за весь день.

Проживёт свои 42 года и умрёт, а умрёт плохо, так, что последними его словами будет: "Доктор, дайте мне смерть, иначе вы убийца".

И будет у него в жизни романов наперечёт - и те незаконченные. И женщин соответственно, с ним связанных, будет по совокупности весьма короткий список. Последняя - хорошенькая еврейка Дора Диамант - похоронит его.

И пройдёт много времени, и возникнет бум на Кафку. Исследователи начнут защищать диссертации, например, на тему "Архетипические образы романа "Процесс" в свете парадигмы матримониальных отношений"... Под музыку Альбинони через декорации, напоминающие Карлов мост, условно говоря - Орсон Уэллс потащит смазливого актёра на каменоломню, вентиляторами развевая ему волосы, а Константин Райкин на московской сцене превратится в жука.

И какая-нибудь переводчица Кац навалится на всё наследие этого человечка, который однажды назвал себя самым худым на свете, и неправильно переведёт слово Verteidigungssсhrift.

И пройдёт ещё какое-нибудь время, и про него все забудут, потому что появятся новые человечки, более толстые и самовлюблённые, Дима Быков, скажем. Да неважно - Всеволод Пумпянский, Калистрат Упругов.

Но однажды ты войдёшь в вагон метро, сядешь на свободное место и прочтёшь в раскрытой книге своей соседки: "По саду бегали мальчик с девочкой и раскачивали ветки".

Вена, 2010, на доме табличка с именем Грильпарцера - одного из любимых писателей Кафки.

Сегодняшнее впечатление от добычи было смазанное - цитата была: "Только я досконально знал по секрету..." - дальше увидеть было невозможно - серая макулатурная бумага, мелкий шрифт, и жертва сидела слева, а слева неудобно подглядывать. Коричневые колготки и коричневые же сапожки, клетчатое полупальто, вышла на "Новослободской", брюнетка.

Как обычно, после работы заглянул в магазин, взял пива. В очереди впереди стояла похожая на Бьорк девочка вместе с дылдой. Взяли по коктейлю. Вообще-то мне не нравятся ни Бьорк, ни такие пизданутые на голову особы, но эта привлекла моё внимание. Наверное, я очень сильно голоден. Или она чего-то суетилась. Спрашивала у продавца бесплатные пакеты. Что-то крутилась на месте. Раскосость глаз интересно смотрится на лице северянок. К тому же, кажется, я заболел Исландией. В Исландии нет уникальных фамилий - вместо них к имени отца прибавляется корень "дочь" (скажем, "доттер") или "сын". Брат с сестрой таким образом имеют разные фамилии.

В Исландии всего 400 наших соотечественников. А всего около 300 тыс. населения. Там на одном английском, без знания исландского, не проживёшь.

Бьорк с дылдой пошли по дорожке, лил дождь, я шёл следом и смотрел по сторонам: у нас в сквере спиливают тополя, и я обычно подгоняю машину и забиваю брёвнами багажник - мне нужно печь топить в своей деревне.

У меня багажник также весь в иголках от лапника, который я собираю - укрывать розы.

Потом дылда, которая была в капюшоне, отчего-то сбавила шаг, а Бьорк исчезла в темноте.

Я поравнялся с дылдой, обошёл её на узкой дорожке и увидел, что Бьорк присела за деревом и шумит струёй.

Бьорк спросила: "Меня ведь не видно?"

Если случается в жизни что-то долгожданное, как правило, не успеваешь этим насладиться.

Ничего страшного, бывают и плохие времена. За всю неделю я не выгреб ни одной цитаты.

В понедельник огляделся в метровагоне: пассажиры разгадывают судоку, читают газеты.

Мы опять погрузились в тьму Египетскую, в царство клинописи: смайлы и стилусы красноречиво говорят об этом.

Во вторник, впрочем, была интересная кокетка в чёрных сапожках, усыпанных стразами Swarovski.

Но её книга, чёрт подери, - в обложке, приближаться я не стал. И в тот же вечер в гостиной нашёл рассыпанный бисер.

Но всего этого мне мало.

В среду запустил глаз в журнал к среднего возраста хачёвочке, но фройляйн, которая ехала со мной, стояла ближе и чуть было не рассмеялась: она знает про моё сумасшествие и успела раньше меня увидеть колонтитул. Она поспешила сообщить мне, что автор - тот самый П., которого я при всяком удобном случае бичую...

На следующий же день я купил фройляйн электронную книгу. В неё закачана демоверсия Толстого "После бала".

Кажется, в этом тексте Толстой говорит о том, что предвкушение бала лучше самого бала.

Сегодня, в пятницу, как только я сделал кое-какие дела на "Автозаводской", в поезде до "Тверской" я решительно не знал, чем себя занять.

Я нащупал в кармане монету и стал её рассматривать.

20-евроцентовик по диаметру и толщине идентичен 10-рублёвой монете. Они похожи также и по цвету металла, что позволяет их в известных случаях перепутать. Если первая монета попала ко мне в карман со сдачи, выданной кофейным автоматом, я несомненно буду выигрывать не менее 18 рублей в день с моих ежедневных трёх чашек кофе.

А то? Длинный эспрессо (а я беру только длинный) стоит 25 рублей. Если запускать три 20-евроцентовика, с каждого я получаю бонус в размере двух рублей (учитывая, что 20 центов - это условно восемь рублей).

Если я правильно считаю, то 360 рублей в месяц (20 рабочих дней). Вопрос только в том, где добыть столько евроцентов?

Корабельная церковь близ Алушты. Лето 2010

Раньше я был убеждён, что женщины, которые ничем не пахнут, всё-таки пахнут немного кокосом. Прошло несколько лет со дня этого наблюдения, и теперь я могу добавить к нему, что кожа ничем не пахнущих женщин может отдавать ещё немного шалфеем или шафраном.

Неделю за неделей я провожу в цокольном этаже с окнами, задрапированными голубым и розовым шёлком. Мать ругает меня - она считает мой салон красоты, где я работаю администратором, борделем. Её раздражают этот шёлк, эти маты на полу, эти курящиеся палочки с благовониями. Но бордели отделывают бархатом, а не шёлком, говорю я матери.

В ночь перед уик-эндом нет возможности задержать эту проливающуюся сквозь пальцы жизнь. Охватывает чувство страха. Тем более сильного, если дела в пятницу шли гладко. Значит, что-то сделано не так.

Я покидаю салон вконец измотанным. Своим обычным маршрутом - от улицы Красина к Триумфальной площади - я хожу пешком, потому что соваться в центр на машине нерентабельно. Я спускаюсь в подземный переход, где всегда сквозняк, от него знобит. В переходе музыкант, весь синий от холода, поёт песню "Не спеши ты нас хоронить". Все русские песни делятся на три категории: плач, как эта, плясовые и застольные. Меня от всего перечисленного воротит. Но меня воротит и от тайской музыки в комнате релаксации. В Юго-Восточной Азии не музыка, а модуляции. В отличие от нашей европейской композиционной музыки, модуляции продолжаются бесконечно.

Далее я прохожу сад "Аквариум", многочисленные фастфудные павильоны с людьми, которые по случаю пятницы распивают возле них водку, потом мимо арки во двор дома 32-бис - если свернуть в неё, попадаешь к так называемому булгаковскому подъезду с почтовым ящиком у двери "Письма Мастеру". Во дворе клуб для театральных артистов и частный мини-отель с почасовой оплатой.

В ожидании поезда я рассматриваю, как продвигается обновление станции. На путях, обычно чёрных, с просмолёнными шпалами, серые лужи от размытой на потолках побелки. Даже вагоны подъезжают к перрону запыленные тем таинственным образом, каким бывают запылены вещи в комнате, если в соседней ведётся ремонт.

На перроне я наблюдаю за парой. Яркая незнакомка с кавалером, хорошо, видимо, понимающим, что сегодня она его не осчастливит. Глядя на неё, я вывожу формулу, которая математически доказывает подлинность женской красоты. А именно: если женщина с убранными на затылок волосами продолжает быть красивой, то она доказанно красива. Я не верю, что женщин привлекают мужчины с развитой мускулатурой или интеллектом: больше, на мой взгляд их заинтересовывают те, кто способен оценить их красоту. Свойство быть их комплиментарным зеркалом, свойство видеть в них личность - вот секреты жиголо. Этой, например, достаточно было перехватить одного моего взгляда, чтобы в дальнейшем, уже в вагоне, слушая в пол-уха своего собеседника, время от времени удостоверяться, что я изучаю её профессионально отстранённым взглядом. Чтобы закрепить впечатление отстранённости, я опускаю глаза на её сумочку с надписью Avenue de Noё... (после буквы "ё" стоит ещё одна, а какая, сказать невозможно, я её не запомнил).

Сегодня, в вечер воскресенья, промониторив сеть, я ничего не нашёл про означенную Avenue. Но и это не важно. Ведь в порядке букв на сумочке, которой незнакомка прикрывала колени, я прежде всего видел имя ожидающей меня на "Ботаническом саду" моей серебристой ласточки Aveo.

Стало быть, незнакомка обольщалась: я прикрывал глаза и представлял себе, как на Aveo, разбрызгивая паводковую грязь, уезжаю по трассе в какой-нибудь город - ну скажем, Дмитров, только бы прочь отсюда, из нервной и нежилой Москвы.

***

Гадать на чужих книгах в метро - это одно (сегодня была строчка на 125-й странице: "Душа очень часто сама знает, что её ждёт" - у пассажирки в сером плаще). Другое дело - гадать на сигаретных пачках. Труп ты или импотент? О, предупреждение об импотенции приносит тебе нравственные страдания, когда ты вынимаешь пачку на встрече с подружкой. Твоё достоинство уязвлено также тем обстоятельством, что сигаретная пачка жертвы не угрожает ей фригидностью. Ты надеешься, что табачные компании вознаградят тебя как лоббиста-потребителя, если ты подашь в суд на законодателей.

В дополнение общей путаницы судьба подбрасывает последний неразрешимый ребус. Сотрудница банка Северный морской путь, блондинка-юнга с серыми глазами и пятном на шее, похожим на след от помады или любовного укуса, предлагает в качестве бонуса к банковской карте застраховать твою жизнь.

***

Мой ягдташ за последние две недели пополнился одной-единственной цитатой. Это было вечером в пятницу, Калужско-Рижская линия, женщина в плаще, похожем на фантик конфет "Маски" (или "Маскарад") - светлый и с пёстрыми элементами, которые не очень-то меня интересовали - интересовало, что в её книге найду.

"- Какое ужасное несчастье! - воскликнул Максимилиан".

***

Из вчерашней добычи - только три слова: "Ну, так попробуй...". В моём ягдташе нет ещё и десятка цитат, а эта рыжеволосая женщина, стоявшая в метре от меня, чуть не вытягивала руки с книгой ко мне (между 10 и 11 вечера, головной вагон поезда), словно помогала мне увидеть не только текст (к вечеру, особенно после работы, у меня садится зрение), но и обложку: это был "Милый друг" Мопассана. У женщины лак на ногтях и помада с оттенком рыжего - не мой колор, увы. Но под клёшами угадываются неплохие ноги, это да.

***

Всю неделю - без дичи. Собственно, я выполняю работу за своего Entrepreneur - нужно в сжатые сроки провести ревизию ещё появляющейся на свет бумажной литературы и принять какое-то решение. Прежде всего я хотел бы знать, стоит ли писать некоммерческую литературу, если даже с коммерческой дела обстоят так плохо.

Сегодня или вчера я встречался с Entrepreneur на Славянской площади. Когда мы уславливались о встрече, я сказал, что давай встретимся на нашем обычном месте: хотя мы встречаемся второй раз в жизни, полагаю, что этим "нашим местом" уже можно считать пятачок перед входом метро, островок безопасности, на котором мы встретились впервые. У нас ещё было несколько электронных контактов по переводческой деятельности Entrepreneur, совсем немного. Обычные вопросы по лексической сочетаемости в русском языке.

Если предположить, что в этот раз я услышал от Entrepreneur, как обстоят дела с продвижением моих хокку, - это будет неверным предположением, потому что ничего такого я не услышал, равно как и сам ничего не сделал для того, что сделать свои хокку многочисленнее и презентативнее (я написал всего около сотни хокку, и если выбраковать из них 60-70%, то Entrepreneur будет элементарно не с чем работать). От остального же, как только я доберусь до трёх четвертей задуманного объёма, меня начинает тошнить. В сущности, мы друг другу подходим: я уклоняюсь от написания стихов, которых колоссально ненавижу, забрасываю уже начатые тексты (с тем, чтобы если пойдёт фарт, использовать их как заготовки), а от Entrepreneur получаю общие прожекты встреч с издателями и т.д., которые могли бы состоятся в какое-нибудь неподлинное время в неподлинном месте. Таким образом, подлинным оказывается только наше место, где мы встречаемся, как я уже сказал, лишь второй раз. Мы под землёй переходим на другую сторону улицы и садимся в кафе за столик на промежуточной площадке между этажами, к нам подходит бой с заячьими ушами, я заказываю чизкейк - один на двоих и две чашки кофе, и мы разговариваем.

Я рассказываю, например, Entrepreneur о своём последнем дерьме (дерьмом в устном обиходе я называю не только свои тексты, но и вообще очень многие невинные вещи - эта привычка у меня сложилась в те времена, когда я работал резальщиком бумаги в типографии), о том, что иногда я удивляюсь, как мне самому удаётся понимать то, что я пишу.

Entrepreneur слушает меня всегда внимательно и сейчас в свою очередь рассказывает о своей встрече с писателем-нобелиатом **. Я перебиваю Entrepreneur, и некоторое время мы обсуждаем, как правильнее писать - нобелиат или нобелеат? Entrepreneur говорит, что к ** подходили на улице люди за автографами. Я не ревную (разве можно ревновать в ремесле, которое коверкает жизнь?), но ловлю себя на том, что спрашиваю у Entrepreneur, как выглядит дом **, а не как выглядит **.  Бой приносит чизкейк и кофе, Entrepreneur достаточно едко замечает, что, наверное, это унизительно для мужчины - носить заячьи уши, и в этот момент у меня холодеет сердце: я осознаю, что только что увидел второго зайца, того самого, которого убил как фигуру речи в философской репризе об одном крымском восхождении, однако слежу за рассказом Entrepreneur и даже вставляю несколько замечаний (о том, что пароход, упомянутый Entrepreneur, есть, скорее всего, паром, поскольку речь идёт о переправе через Босфор). Наконец я уже не могу сдержать этот ужасный и необходимый жест: смотрю на часы - мне пора на работу, и говорю, что с момента нашей последней встречи вижу какие-то изменения во внешности Entrepreneur - какие, сразу не скажешь, учитывая сколько мы не виделись...

- Да, я немного поправилась, - отвечает она, я подаю ей пальто и мы выходим на улицу.

 ***

Сегодняшняя жертва была в розовом с Дэном Брауном: "Ты занял моё место, осёл".

Если это состояние будет длиться на том же градусе до первого снега, то первого снега я точно не увижу.

***

МНЕ НЕ ВЕЗЁТ ВСЁ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ. В ПРОШЛУЮ НОЧЬ, НАПРИМЕР, Я БЫЛ ОГРАБЛЕН КВАКЕРОМ.

Эту строчку, напечатанную крупно, я выудил в "литературном" вагоне поезда на кольцевой линии всего час назад из книги высокого длинноволосого парня с жёлтой фенечкой на левом запястье. Странно, но на обложке было написанно что-то вроде "Книга счастья".

А между тем я проспал 11 часов и тоска моя прошла. Я правда, выбежал из дома без спичек и мне пришлось прикуривать у бродяги. После чего моя сигарета вновь потухла, и следующий прохожий, который выглядел как заебанный жизнью работяга, протянул мне зажигалку не останавливаясь.

Снились мне реки красного шлама - живописная катастрофа в Венгрии произвела на меня неизгладимое впечатление.