Если бы Господь поймал меня за руку на улице, скажем Большой Грузинской, по которой я прохожу почти ежедневно, мимо перезимовавшего водопада, мимо кафе "Маленькая Япония" и "Чайхоны", и спросил бы меня спокойно и несвысока: "Что ты хочешь?" - я ответил бы, не задумываясь: "Зеркало". Всё, что мне не хватает в жизни, - зеркала, которое я где-то видел, со специальной преломлённой гранью, обеспечивающей видимость объекта в слепой зоне. Больше ничего не надо. И ни в коем случае не компьютерный индикатор, который при нашем трафике всё равно будет врать. В остальном у меня есть всё. Есть главное - мои проблемы. Они мне нравятся очень. Я ввязываюсь с ними в бой каждый день и засыпаю удовлетворённый.

Такое зеркало не входило в комплектацию моего автомобиля. Такое зеркало я заказывал mein Liebe подарить мне на день рождения. И хотя она преподнесла мне два билета на концерт Уотерса, я немного разочарован. Настолько, что подозреваю: не началось ли у меня весеннее обострение? Потому что я не хочу уже этого зеркала - хотя его. То есть не хочу получить его никаким другим способом, кроме того, что теперь невозможен. То есть получить его, не потеряв этих двух билетов и не донеся до mein Liebe своего сокровенного разочарования.

Обострился ли я? Легко ответить "да", если живёшь с оглядкой на других, которые, очевидно, на календарных стыках попадают в психическую брешь. Но если ты немного поэт и чувствуешь призвание одухотворять тварный мир, то ты как бы живёшь больше астральным телом, а значит, отмечен психической независимостью и способностью гасить экзальтацию окружающих людей. Однако, выступая только в этой роли, ты рискуешь уподобиться одной из своих партнёрш, которая сама себя называла - скорой помощью для своих друзей. Таким образом передоверяя своё лечение тебе.

Я пытаюсь собрать в себе остатки своего былого пиздострадальства и начать думать чувственно, но это получается неэффективно.

Чувственные мысли всё-таки провоцируют оптимизм. А этого добра и так навалом.

Меня волнует по-настоящему только смерть. Она выкидывает из удовлетворённого сна. Она в слепой зоне моего сознания. Я не могу постигнуть её. Мне нужно зеркало.

В моём доме поселился замечательный кларнетист с антрепренёром-мамой.

Петербуржцы, которые живут на Кенийской набережной, простите, на Кадетской линии.

Уже приходил сосед. С жалобами на утренние и вечерние гаммы.

Вообще прототип Петербурга - древняя Пальмира - находится где-то в Сирии.

А кларнет - родственник гобоя.

Ну а петербурженки - прототипы моих неоконченных романов.

В моём ноутбуке отколупнулась буква "н", и мне приходится нажимать на оголившийся под кнопкой силиконовый пупырышек, словно растревоженный женский сосок.

В моём теле застой и оцепенение. Кажется, что в нём течёт не кровь, а сукровица. Великий пост совпал с анемией, флюсом и потерей аппетита. Моя бодрость - всего лишь проявление жажды жизни цепляющегося за камни суккулента.

В моём городе снова хозяйничают метели, мерзопакостные, неспособные, увы, воскресить рождественские мистерии.

В моём нервном состоянии повинны все, но только не я. Перед тем как провалиться в сон, я вздрагиваю и просыпаюсь. Я знаю, что можно пасть ниже зелёного чая: полоскать рот шалфеем.

В моём офисе - на одной из работ - сотрудница опомнилась и перестала сверкать коленями. Что-то парадоксальное есть в том, что макси идёт миниатюрным и наоборот.

В моей Вселенной случился перигей. Я наблюдал его с табуретки на кухне и явственно видел блакитную кайму вокруг единственной спутницы всего земного. За ветками не разглядел её выражения. Но у Селены женское лицо.

В моих псевдотерракотовых пластиковых горшках тянутся к апрелю худосочные из-за недостатка света ипомеи.

Вена. Собор св. Стефана. Май 2010. Подлинная съёмка

В вечер воскресенья я уязвим до предела. Всего лишь пережить грядущую ночь, эту метель, шорохи в сердце и невозможность выехать куда-то, потому что место во дворе займут, а надо его держать: всю рабочую неделю моя машина на якоре. Что там в холодильнике? Холодная баранина и кислый суп. Всё это надо разогревать, перекладывать в тарелку. Смывать под краном белую плесень с томатов черри. Это создаёт много не располагающей к аппетиту суеты. Когда со мной рядом была VS, стол сервировался как бы сам собой.

А теперь мне в перспективе - ужинать в компании с Макдауэллом из "Механического апельсина" по телевизору. Но я беру Борхеса и спускаюсь в метро.

Неожиданно для себя, только вроде готовясь к взрослению, вдруг обнаруживаешь, что твой старший сын уже ходит в качалку. А ты начинаешь шамкать. Шамкать или пришепётывать. Тебя перестаёт интересовать даже самое, казалось бы, главное в этой жизни - деньги. В какой-то момент их прибавление уже не волнует тебя, а волнует только твоя борьба за то чтобы в них не разочароваться.

Впрочем, тебя волнует и возможное разорение. Это ли жизнь?

Выхожу на Karlsplatz и иду знакомыми улочками к известному мне ресторану. Борхес - это не человек, а книга. В метро я пытался его читать, но у меня ничего не получалось. Мне сильно хотелось спать, и причиной этому была то ли ненастная погода, то ли нервное напряжение от воскресной уязвимости. Но как только я начинал дремать в поезде, у меня возникало желание подловить человека, который бы, подобно мне, попытался бы из моего Борхеса что-нибудь украсть.

И только на Шварценбергплатц, надышавшись зимнего воздуха, я просыпаюсь.

В такую метель человек, идущий бесцельно, с книгой подмышкой корешком вниз, наверное, похож на шпика. И миссия его провалена. На самом деле мне плевать, что происходит вокруг меня. И что в общем я прохожу опасные для вечернего времени кварталы. Я прислушиваюсь к шорохам в сердце. Раньше я думал, что подвержен паническим атакам, но сейчас понимаю, что мании и мнительность тут ни при чём: это метеочувствительность или стенокардия. Мне безразлично, что мокрый снег испортит книгу - только открыв Борхеса, я прочитал заголовок: "Я еврей". 

Он возвеличил клевету на себя, подыграв ей. Личность всякого писателя всегда очень затруднена для объяснений, продолжаю думать я. Борхес мне представляется почему-то клацающим на печатной машинке писателем из "Механического апельсина". В наше время, да и вообще в любое время, перед словом писатель надо ставить определение "подрывной". Все они одного замеса.

В сущности, мне надоело думать о писателях. Неожиданно, на перекрёстке с Марокканергассе, меня осеняет, чего я хочу и о чём мне приятно вести внутренний монолог: я хочу проститутку. Но уже через несколько шагов рефлексия заводит меня в тупик: я хочу бескорыстную проститутку, следовательно, я хочу чего-то другого, отличного от того, что может быть названо этим оксюмороном.

Ресторан, в который я хожу ужинать, находится неподалёку от Марокканского посольства, на Rennweg. Улочка ведёт в Бельведеру и - далее к Ботаническому саду. По ней ездят тихие, по сравнению с московскими, трамваи. (...)

Согласно данным... с центрального табло Домодедово, пострадать от теракта в зоне выдачи багажа в отрезке времени от 16.30 до 16.40 могли пассажиры таких популярных у туристов рейсов, как совмещенный регулярный рейс AB 8394 авиакомпаний AirBerlin и S7, который прилетел из Дюссельдорфа в 15.52, совмещенного рейса HG8106/S74106 авиакомпании NIKI Luftfahrt и S7, прилетевший из Вены в 16.06, а также туристы чартерного рейса 7К9822 авиакомпании «Когалым авиа», прилетевшие в 16.13 из Хургады.

Ты смотришь мне куда-то в загалстучную область и так, как будто уже пробила меня в поисковике: со смесью любопытства и недоверия.

Наверное, гугл выдаёт что-то вроде умалишённого героя Гамсуна.

Действительно, я ленюсь лишний раз побриться, иногда - пообедать и нередко как будто торкнутый. Это эстетическая рассеянность.

Мне досадно, что мой повседненый напиток уже не шампанское.

Но ещё не "Боржоми". Я также не отказываю себе в мате, латте и зелёном жасмине.

И я должен признаться, что ненавижу набоковщину.

При иных обстоятельствах я взял бы тебя за руку, мы поднялись бы наверх и сели бы в каком-нибудь кафе.

С улицей в духе импрессионизма - за дождливыми стёклами.

Я бы неосторожно напился. Мне было бы что тебе рассказать.

Ты похожа на ту, которая с той же сосредоточенностью упивалась моим адамовым яблоком четверть времени твоей жизни назад.

Где-то в венском лесу, где берёзы и пахнет Дунаем и куда привозит Трэм Ди.

Быть может, дело в твоём росте? Не знаю.

Мир богаче на персоналии, чем гугл.

- Где тебе выходить? - спрашиваю я.

- На Kardinal-Nagl-Platz... - отвечаешь ты.

Проезжаешь свою остановку.

- ...то есть на Shclachthausgasse. Надеюсь, успею на трамвай "D".

Когда в этой жизни набрать крейсерскую скорость?

То переходный возраст, то кризис среднего, из пике которого выйдешь - заведомо бесу подставить ребро под апперкот.

Когда же - автопилот?

Чтобы - ровный шум моторов, неподвижные закрылки, перина облаков внизу. И упасть не страшно.

Чтобы не мешали ни проснувшаяся Этна, ни Эйяфьятлайокудль. Ни стрелы башенных кранов.

В "Золотом Вавилоне" посмотрел фильм про Цукерберга и чаем отпиваюсь после ведра солёного попкорна.

Из отдела культуры посоветовали, я прислушиваюсь. Не жалко, пусть во дворе моё парковочное место займут.

Было бы время - на выставки бы ходил. Современного искусства. Где японец фарфоровыми семечками зал заполнил.

Цукерберг, конечно, не Амадей, не Македонский, не Грозный, но, наверное, тоже по-своему великий человек.

И не надо протестовать, я же сказал: "по-своему".

Фильм про историческую победу еврейского сводника над англосаксонскими гребцами.

Дионисийства над аполлонизмом - добавляю для тех, кто с высшим образованием.

Но, многоуважаемые, эти буржуазные тренды современности претят моей природе - что правда, то правда.

Они носят всё-таки асексуальный характер. Даже история, рассказанная в фильме Шёном: мужик отправился купить жене нижнее бельё, придумал на ходу сеть профильных магазинов, заработал мильён. Или эта свихнувшаяся азиатка: не верю. Разве восточные женщины так - в мусорной корзине - сжигают шёлковый шарфик? Глупая европейская манера - изображать азиатку как куклу.

Или я озабоченный, или старомодный, или романтик, но не вдохновляет.

Может, и немного левый для правого, но не возбуждают и цифры, и эти баксы в глазах, моя природа готова согласиться хотя бы на шекспировские (для англосаксонской ленты) страсти. Но Цукерберг, кстати, сам открестился, что соцсеть затеял из-за бабы.

И я подозреваю, что он продал рекламу своей личности. Ибо я, например, доселе не знал, кто таков Цукерберг.

И все эти наши мегацентры, я вам скажу - всё те же сельские ДК.

В тёмный полупустой зал зашли две прошмандовки, осветили телефонами свои места и сказали сидящим на них несчастным зрителям: "Валите отсюда". У меня бы настроение было испорчено.

Я, конечно, засёк девочку на широком проспекте Вавилона - на скамейке под поливинилхлоридной пальмой и с книжкой в руках, но в этот день был не на охоте.

А кто думает, что мы экономим в мегамагазинах, тот пусть знает: такая же соль, которую я купил на неделе в "Мосмарте" на Ярославском шоссе за 12 рублей, стоит 6 в моём сельпо в Золотово. Такие дела.

Шёнбрунн, 2010. Красивые ножки, обратите внимание

Приветствовать, что она пишет стихи, - всё равно что приветствовать её увлечение алкоголем. До определённой степени я даже сам готов ей подливать. Но только до определённой степени - пока её эйфория мне надобна и пока это не стало заболеванием.

Её также сердит, что я не оцениваю ею написанное. Но "стихи не пишутся - случаются". Как же можно оценивать то, что случилось?

Что касается мужчин, то у них стихи обыкновенно кончаются с поллюциями.

По своему мужскому взгляду я, конечно, могу оценивать работу на этом поприще только с точки зрения того, насколько здесь возможно победить - всех обставить. Это невероятно трудно. Бродский настолько загипнотизировал всех современных поэтов своей поэтикой, настолько въелся в постпушкинскую строку, что ковырни любой текст - там сидит Иосиф наш Александрович. Мы теперь не номинально вкладываем в стих лавр и оливы: русские люди, исключительно ипохондрические, стали путешествовать - мы ровня нашему достоянию, мы постигли, что такое античный оптимизм.

Она говорит, что никогда не простит ему, что он не пришёл умирать на Васильевский. Что за чушь? Что за обманутые ожидания? Он логично нашёл себе последнее пристанище на родине Казановы. Стал ли он любезен русскому народу - это ещё вопрос.

Раньше мне читала Бродского её подруга, а теперь - Олег Табаков с экрана телевизора.

Тихое персональное счастье - оно как вселенское. Возникает из хаоса, проступает как ясный символ в вычурном вензеле иллюминатов. Захватывает все основы жизни. Мозг коснеет, лексика беднеет и хочется нежничать с этим неподражаемым прекрасным миром.

Если продолжать жить вот так - когда сияние счастья не затмевается даже блицами ночных молний, от которых не можешь уснуть, - то нынешнее лето будет таким, как прошлое, только географически смещённым: будут бесплодно грохотать громы после двух-трёх дней изнуряющей жары, прогремит на весь мир архитектор Налич вместо норвежского скрипача (вы уже сменили георгиевскую ленту на триколорную?), ты будешь возиться с ампельной лобелией и розами - парковыми, стелющимися, кустистыми; подвязывать виноград медной проволокой с обмотки трансформатора; в один из скушных будней по радио сообщат о смерти какой-нибудь мегазвезды - в тот момент, когда ты будешь разводить куриный помёт в дождевой бочке под водостоком. 

***

Эйяфьятлайокудль. В рунете его называют просто: Эякулятор. Очень чётко прослеживается замаскированное английское fly. Австрийская Heute («Сегодня») называет это тектоническое чудо Der Eyjafjallajokull. Из-за этого исландского вулкана я стал нелегалом в законе — консульство визу мне не продлило, моя аэрофобия достигла предела, я отказался лететь обратно.

Аэрофобия. Никакие заверения моей спутницы (моих спутниц), что австрияки удесятерили безопасность полётов, никакое предвкушение встречи с местами, где жили гегемоны мысли, никакая техника в виде психотерапевтических ЖК-дисплеев — ничто мне не помогает. В крушении сгорают даже чёрные ящики. Страх только на мгновение оставляет меня, когда я случайно заглядываю в разрез юбки стюардессы.

Стюардессы. Большинство австрийских стюардесс — платиновые блондинки. Это соотносится с их красной формой на грани фола. Чуть оттенок в сторону — и в сочетании вульгарный разлад. Ну а красные колготки на них — радикальное, но непроверенное решение имиджмейкеров. Я так думаю.

Вопрос: что я знал о Вене до того, как прибыл сюда? Что на Stephansplatz булыжная мостовая, кондитерские, цветочные магазины и всё время идёт дождь. Что в 1957 году в венском отеле случайно встретились военный преступник и его жертва, и между ними вспыхнула противоестественная страсть в формате садомазохизма ( «Ночной портье», Liliana Cavani (1974)).

В этом самом музыкальном городе на земле днем и ночью поют птицы. Фиакр стоит от 40 евро. Фиакр — меня многие спрашивают — это… Как бы сказать. Это карета, такая же лёгкая, как прекрасная Вена с её вальсами Штрауса, Sachertorte и шпилями собора Святого Штефана. В городе уже в апреле распускаются тюльпаны, грузовики откуда-то привозят кадки с пальмами — их выставляют в парках и у ресторанов; на бульварах можно встретить реликты-платаны, все учтены (дюралевые таблички с номерами прибиты гвоздями прямо к стволам); цветёт липа, черёмуха и — розовым — дерево, похожее на магнолию. Город наполовину зелен, а в пойме Дуная воинствующие экологи отвоёвывают у строителей землю гектарами.

Сперва я обитал в отеле Alexander на Augasse. Это рядом с мусоросжигательным заводом работы архитектора Hundertwasser, которого то ли матушка назвала Фриденсрайх, то ли он сам выбрал себе такой псевдоним. Поселившись на Augasse, например, говоришь, что живёшь рядом с Хундервассером, а знающие люди уточняют: на помойке или у дома (ещё одного архитектурного шедевра Хундервассера — Hundertwasserhaus)? Рассказывают, что московский мэр очень загорелся идеей мусоросжигания, когда посетил Вену и 19-й район. И замахнулся построить таких заводов аж шесть штук в Москве. Но что-то  мне подсказывает, что он не успеет это сделать.

Потом местная газета написала о хаосе на Западном вокзале. Кто-то пробовал ехать через Варшаву (но и там трафик), кому-то  авиакомпания успела оплатить Hilton (в первое утро после отмены рейсов), ну а я, надеясь сэкономить и привезти своей девочке что-нибудь  от Svarovsky, переехал из района 19 в девятый — в отель Mate на Bergsteiggasse. Несмотря на то что он центральнее, выходит так, что я поменял университетский квартал на венский Гарлем. Здесь дьявольская слышимость. Если в соседнем номере наполняют ванну, то напрашивающийся образ Ниагары кажется не таким уж пошлым. Чтобы как можно меньше привлекать внимание, в H&M купил джинсы за 29 евро и футболку за девять. Перешёл на местные сигареты Smart. Еженощно сопровождал своих соотечественниц от метро Alser Strasse.

Венский лес. На окраине города — коттеджи чистоплотных венцев. К Wiener Wald подвозит трамвай D. Как в рекламе: широкие террасы, тёплые терракотовые крыши. Здесь пахнет Дунаем и берёзы. Когда возникла необходимость передвигаться по городу не бездумно, как подобает поэтически настроенному туристу, а по карте, чтобы избегать проезда на общественном транспорте и соответственно встреч с криминальной полицией, мне пригодилась карта города в буклете Vienna GayGuide, удачно подвернувшемся мне под руку в отеле Alexander.


Шёнбрунн. Schonbrunn — загородная резиденция австрийских императоров. В этой резиденции, кстати, — старейший в мире зоопарк, в котором содержатся в том числе и коалы (известно, что коалы питаются только эвкалиптовыми листьями). Этот зоопарк получил развитие от императорского зверинца, основанного, кажется, Иосифом II. Конструктивная особенность нынешнего венского Tiergarten в том, что люди и звери в нём поменяны местами: люди как бы в вольерах, звери как бы на воле. И здесь, несомненно, происки «зелёных»… А коалы потому такие пассивные, что постоянно одурманены эвкалиптовыми маслами.

Есть два лагеря сумасшедших: одни путают Австрию и Австралию, другие коммерциализируют эту путаницу (самый распространённый слоган на сувенирной продукции — No kangaroos in Austria – «В Австрии нет кенгуру»).

Общепит. Наиболее популярный супермаркет Вены — Billa, а столовая — «Макдоналдс». В Вене можно спохватиться только через неделю, что не пил обыкновенного чёрного чаю. И даже если ты присел в итальянской кофейне у знаменитого Чумного столба, espresso тебе подадут изысканно: в напёрсточной чашке и со стаканом водопроводной воды в придачу. От кофе ли, от частой ли перемены погоды — к полудню на грани обморока. Бежишь остудить голову к фонтану на Schwarzenbergplatz, в радужных струях которого ещё живёт фиолет ночной подсветки.

Карлcплатц. Karlsplatz — это всё равно что «Пушкинская» в Москве, в Вене же вообще не потрудились над отделкой подземки, оставив почерневшие своды вафельной фактуры вступать в унисон с возвышенной частью города со всеми этими атлантами, нимфами и химерами. В музыкальном сортире на Karlsplatz играет Штраус. Вход стоит 60 центов. Если кого-то интригует заглянуть в мужскую венскую уборную, то пожалуйста. Ничего особенного.

Соотечественники. Наших (скажем, часто «прозрачных») задерживают в Вене с настораживающей регулярностью. Может быть, потому, что они разливают в общественных местах. И странно, что вискарь с колой в середине дня в Stadtpark — это для австрияков подозрительно. Сами же хлещут вино в рыночные дни на площади перед ратушей. А может, потому подозрительно, что у нас в России больше баб, чем мужиков, и при каждом российском путешественнике соответственно не одна подруга. И патрульных завидки берут, тем более что бабы-то у нас красивые, одеваться умеют, не то что эти западные кошёлки.

Общественный транспорт. По сравнению с венскими московские трамваи истеричны, лихи (особенно на участке шоссе Энтузиастов) и склочны. Так же, как люди-москвичи, они не живут, а доживают свой век в ужасе и панике от внезапно закончившегося Die Gemutliche Alte Zeit — прекрасного прошлого, загоняемые прорезающими столицу автострадами в резервации, ежедневно штурмуемые воинствующими безлошадниками. Какое, извините, длинное предложение с точки зрения синтаксиса. Только у трамваев, заметьте, в отличие от маршруток и автобусов, есть человеческие имена (вспомним хотя бы «Аннушку»), только заблудившийся трамвай может унести, как в известном стихотворении, далеко в Африку.
Гонг венского Трэм Ди забыть невозможно, как и голос диктора, называющего остановку словом, первая половина которого, как правило, непонятна, а вторая почти всегда — «…штрассе». Или «…гассе». (Между прочим, объясню разницу между strasse и gasse: первое слово — «улица» — соотносится с итальянским strada, португальским estrada, греческим strata, английским street; второе — «улочка», «проулок» — с малороссийским «гать», шведским gata, норвежскими gate и gatt и английским gate.)

Об интервалах его движения сообщают электронные табло на остановках. «Нихт штемпель!» — подскажет вам местный пассажир, если вы, увидев в салоне считывающее устройство, поддавшись ностальгическому настроению, попытаетесь прокомпостировать проездной билет. Двери трамваев открываются по нажатию кнопки, как в лифте, причём и снаружи, и на выходе.

Ночью по улицам Вены пускают ночной клуб на колёсах. Граффити и бутлегерство приветствуются. Секс — только на остановках.

***

Я встретил её на Рыбном рынке - по субботам с утра он блошиный. Она покупала вилки-ложки-ножи по 50 центов. То есть прямо в ногах у продавца стоял ящик с этими приборами, почерневшими от времени. Нелегко найти подходящую друг другу пару в этом ящике, тем более что продавец, сука, тоже соотечественник и мешает, смекнув, что дама обворожительна и, кажется, свободна. Так вот, есть наборная мебель, а есть наборные столовые приборы. Когда мы сошлись и я узнал, сколько стоит средство для очистки этого трофейного мельхиора (все изделия австрийско-немецкого производства я как представитель победившего народа по привычке отцов наших называю трофейными), я возмутился и предложил известный мне способ - зубным порошком. Отыскать в Вене зубной порошок - так же нелегко, как аджику, деревянную воблу, семечки и смотри выше про приборы. Однако я, видимо, насторожил её замашками нищеброда. Не буду скрывать теперь: бедствовал. Носил футболку из H&M. Выкрал постер из Сецессиона, будь он неладен, с фантастическим ландшафтом (оставил его в отеле "Александр" в счёт неоплаченной выпитой банки колы из холодильника). В этот же холодильник на ночь клал сахар, чтобы его не ели тараканы, если б таковые вдруг объявились в номере. И ароматизатор воздуха в салоне машины по выходу ставил на минимум, чтоб не выветривался, - всё это не от жадности, а от бережливости. Это было очень давно, но я никогда не признаю свои ошибки, безусловно зная, что женщины предпочитают щедрых мужчин...

Сегодня луны на небе 99,7% - это я узнал по отрывному календарю. То есть предел. Завтра её будет на 0,2% меньше, и слава Богу.

День наступления астрономической осени совпал с днём полнолуния.

** рассказала про выставку - блошиный рынок, я вышел на улицу и, не раздумывая, повернул на Тишинку.

Думаю, пойду. Всё равно дождь и муторно как-то. А то всё одно и то же. Лужков, жемчужный прапорщик, флотилия свободы...

Такие рынки, вроде вернисажей, прикалывают. Прошла по контрамарке. Искала себе винтаж. Вообще 200 рублей якобы стоит вход.

Я говорю, на блошиных рынках был всего два раза - в 90-х годах на Тишинке и в этом году в Вене, где у моей фройляйн увели лампу на Рыбном рынке, которую она вознамерилась купить, но отвлеклась на английские тарелки. С тех пор ищу.

В 90-х годах сигареты продавались по талонам, было модно ходить в телогрейках, а на Тишинке можно было купить бушлат. Или танкистский шлем. Секретаршанаташа улыбнулась уважительно: "Я тогда была ещё маленькой..."

Стыдно, конечно, так жить: в Вене ищешь Swarovski для селянки, в Москве лампу для венки. А потом говорят это набившее уже оскомину: ты слишком любишь женщин - почему-то чаще перед близостью и немного обиженным голосом, но разве нельзя оправдать тот случай, когда отчаяние перед существованием и страх перед смертью почти шизофренически усиливают либидо?

Но когда что-нибудь купишь своей подруге, какую-нибудь вещицу или шмотку, - так приятно! Это даёт право вечером шутливо и ласково крикнуть, отрываясь от бесконечной халтуры: "Женщина, метай на стол".

Нужна была коммунистическая лампа - сталинская с белым стеклом, а не ленинская с зелёным. 50-60-х годов.

На рынок попал не заплатив. Охранники ничего не спросили, расступились, не знаю, может, приняли за мусорка.

У торговки спросил для проформы, где заплатить за вход, а она и говорит: "Касса там, но вы уже как-то прошли".

Но мне нужно просто понаблюдать за охранниками - не следят ли за мной?

На рынке то же, что и в Вене, скушный товар. Тарелок много. Плохих картин, которые отсвечивают (знаете, не люблю масляные тёмные картины, которые отсвечивают - это для залов с каминами, а у меня буржуйка). Абажуров на ножках, забыл как называются. Подстаканников на столе навалом. Моноклем мужик интересовался золотым. Лампы были все тряпочные, сталинской нет совсем.

Дурацкие статуэтки. Говнокниги. Значки вроде "Дежурный по бане". Смешные таблички тоталитарных времён - "Дом образцового содержания". Часы всякие. Валенки с красными звёздами. Столовые приборы и приборы для уборки в печи-буржуйке - кочерга, веник и совок: набор за три тыщи мне понравился.

Лампу увидел, обойдя весь рынок три раза. Вызвали охранника, чтобы снял с самой верхней полки. У охранника золотой зуб, золотой чуб и бейджик, на котором почему написано "Гармония".

Прошу скинуть тыщу. "Тыщу - это много". Пятьсот. У меня женщина любит ретро. И вот здесь потёртости. Охранник устал стоять и сел на стул. "Четыре восемьсот, а то приходил коллекционер, обещал вернуться". Четыре семьсот пятьдесят, заворачивайте.

Охранник и говорит вдруг тихо: "Очень дёшево она вам отдала. Странно, что коллекционера не дождалась. Вы тоже коллекционер? Могу вам предложить медную, с ангелами, с абажуром из ткани..."

Но тут позвонила моя фройляйн и сказала: "Я прилетела" - и что-то неразборчивое, из-за шума аэропорта: "Слышишь?"

"Слышу", - говорю я, выходя на улицу с лампой под мышкой, хотя ничего не слышу.

Наверное, она сказала: "Я люблю тебя".

(...)

Я с детства хотел быть корректором или ментом. Если вдуматься, у того и другого схожие функции. Очень мне нравятся порядок, гармония и справедливость. Меня поэтому не удивляет, почему я всегда нахожу общий язык с ментами. (...) Что тут интересно: многие великие люди так зарабатывали себе на хлеб, например Есенин. Это я не утешаю себя - это мечта писателя, как говаривал ещё один великий еврей, Кафка: "служить в абсолютно гоголевской конторе". По Кафке у меня тоже написана диссертация - написана тогда, когда ещё интернет был мне недоступен и немецкий я изучал по словарю, но уже обнаруживал принципиальные ошибки у уважаемой переводчицы Евгении Кац, да господа...

Теперь я с удовольствием читаю газеты и нахожу в них ошибки. Ошибками славятся вовсе не плохие порой издания. В сегодняшних "Известиях", например, мне встретилось: "...облил себя бензином и поджог".

Частая "глазная" ошибка, которую можно встретить в книгах наших маститых современников вроде Кононенко, - это предлог "из", написанный как "их" - из-за соседства букв на клавиатуре. Одна моя бывшая, проходя курсы по скоропечати (слепому методу) так однажды и напечатала Орехово-Хуево.

Но, как обычно бывает, сапожник всегда без сапог. Третьего дня вернулся с дачи с температурой и почти с бредовой головой, на столе лежит халтура, а нужно отправлять редактору ещё и повесть. Повесть измотала все нервы. Я люблю себя перечитывать только для того, чтобы смаковать, но не чтобы переделывать: это очень трудно. Из-за одного эпизода - политического разговора - повесть встала чуть ли не на пять лет. И слава богу, начал перечитывать и править, и всё шло гладко, пока не дошёл до этого эпизода. Ну бывают заговорённые места в текстах, поверьте! Выкрутился? Ну как-то выкрутился, и вставил каких-то "эмансипированных флибустьеров" (хороша находка?), и редактор не зарубил, но только указал, что есть опечатки.

Хорошо, когда над тобой есть редактор. Ибо что ты видишь в собственном тексте? Ничего не видишь. Ни гармоничного, ни асимметричного. Как в зеркале, только одна редкая возможность увидеть себя объективно-чужим: если бросить взгляд молниеносно и непредумышленно. И немного сбоку.

Вы обращали внимание, что художники, когда работают и всматриваются в образ, слегка наклоняют голову?