Сегодня мэрия закрыла двери перед Церетели. Говоря языком интернета, ИМХО, придворный монументализм не вечен. 

Не знаю, много ли горожан, рассерженных его творчеством. Если под корму его петровского корабля намеревались подложить бомбу аквалангисты, то наверное, круто рассерженные есть.

Я ничего не смыслю в скульптуре. То есть, напротив, слишком ценю скульптурность, например животрепещущую, но стационарная не цепляет. Не царапает сердце. Но я толерантен к Церетели до высшей степени - так, как пресыщенный горожанин безразличен к провинциальной кичливости. Родной город которого давно стал симулякром и без Церетели, который, конечно, порядочно намозолил мне глаза ещё на Зоологической улице в моём газетном прошлом, а теперь на Пречистенке, если еду из министерства правды в сторону Кремля.

Я бы осмелился высказаться за других: всякий свободный горожанин на стороне аквалангистов. И арбалетчиков.

Всякий горожанин наиболее остро чувствует себя свободным, когда узнаёт, что какой-то мажор не избежал опалы. Вышлют ли Церетели в Пермь? Будет ли его имущество конфисковано? Не нам это знать. В конце концов, Церетели - не Канделаки и не Гельман: он не столько одиозен, сколько неуместно помпезен. Но пространство Москвы смолотило и не таких гигантов. Каток пройдётся по всем.

Оказывается, на заправках ВР ("Бритиш Петролеум") продают пирожки. Но ей был нужен банкомат Сити-банка. На первой заправке она вернулась с пирожками и сказала, что банкомат не работает на приём денег. На второй - опять с пирожками, там банкомат работал и она погасила задолженность.

На первой заправке я сидел в машине, мне хотелось курить. Но я воздержался - на заднем сиденье спал Анчар (у него уже поднялось овчарочье левое ухо). Также я думал о смерти. Не о гуманитарной катострофе, не о русской или даже Карибской катастрофе и даже не о смерти близких, а о личной смерти. К ней никогда подготовиться не успеваешь, как не торопись и сколько новых дел не свершай. 

На второй заправке, с исправным банкоматом, я вышел из машины и закурил, в стороне от бензоколонок. Я подумал, что о смерти думаешь когда счастлив, а когда несчастлив - ты не думаешь о ней, ты делаешь её. 

Пирожки на первой заправке были вкуснее: наверное, их делал другой повар, сказала она, когда мы проезжали Северянинский мост.

....................................................................................................................................................................................Беспросветная, бескрайняя, безжалостная пошлятина. Хорошо когда ум с авангардным сдвигом, а то пропал бы совсем.

Она настигает с утренним подъёмом тестостерона и преследует до момента вечернего умственного отупления. 

Спасение - где в случайном отзывчивом блеске глаз, где в обрывке сна, в котором нередко является тоже случайная игра слов (намедни, например, приснилось - нет, прозвучало: "Зовите меня просто - Фёкла Финишевна").

Если бы это засилье пошлятины объяснялось лишь фрустрацией перфекциониста тоской по совершенству! - как всё было бы просто.

Но дело не в этом. С несовершенством можно и есть зуд бороться, а с пошлятиной... Пошлятина без хребта, жабр и вымени, без шерсти, хвоста и копыт.

Я бы сказал - извините, братья и сёстры, что чувствую сегодня так, но ведь и вы так чувствуете - кругом запах заплесневелой плоской скучности, мушиный писк фанфаронства. 

И когда в очередной раз, справив одно дело в офисе на Автозаводской, еду прочь из столицы, я всё равно не могу окончательно освободиться от зубовного скрежета зевоты.

То зайдёт председатель Цой за долгом (какая пошлость - помнить с прошлого года про 850 рэ!) и дорожной контрибуцией (у нас асфальтируют грейдерную дорогу - ещё 3 тыщи). То сосед привезёт что-нибудь на "Газели" и крикнет что-нибудь дежурное через забор. То из леса послышатся выстрелы - Акимыч ходит, сезон открылся. То яблокопад.

Всё имеет приметы мелочно-скаредной мещанской суеты, всё нарушает созерцательный строй мысли, заглушает торжественный осенний звон в небесах.

Второй год осваиваю работу каменщика. Выводы, которые я сделал из самостоятельного обучения, таковы: а) эффективность кладки напрямую зависит от пластичности раствора; б) нужно проститься с национальной привычкой строить "на глаз" и применять инструменты; в) недостатки кладки хорошо скрываются прорисовкой стыков и финишной поверхностной отделкой.

Зазевался в пробке. 23.08.11

Острее всего чувствуешь, как любишь жизнь, летним утром в разгруженной столице: оказывается, утром свежо и прохладно. Дороги пусты. В стороне от дорог слышно птиц. И хотя выезжаешь хмурый и, зная тебя, она присмирела на пассажирском сидении, на душе безоблачно-тихо.  

Хорошо водить спросонья, когда точность и чистота движения достигаются только мускульной памятью, а солнце не режет глаза. Давно не садился за руль. Давно не был с ней. 

Разворачиваешься на Дурова - и, чуть урезонивая себя, держишь сто под Иглесиаса - в противопотоке до Северянинского моста; в зеркалах уменьшаются внедорожники, у которых давно уже дамский робкий характер.

В доме пахнет укропом - это запах детства, бабушкин запах, и нежная мелодия из "Эммануэль" - тоже из времени, когда томление было ещё целомудренным.

От гнёта плодов прогнулись ветви и закрыли въезд во двор. Газанул осторожно, но гроздья яблок прогремели по крыше. Прибежал сосед и задрал ветви граблями, но что толку. Ничего нового в этом вечном мире: пора цветения заканчивается, начинается довольно скушная пора плодоношения. Тогда я оставил машину на дороге, взял шланг (совсем никудышный, купленный когда-то опрометчиво: думал - он армированный, а на нём просто графически нанесена сетка, и поливать из него было невозможно - перегибался и его вышибало на стыках), залез на дерево, чтобы подвязать им ветви. И произошло то, что примерно и год назад. Майнгот, это было 28 июня: ночь, в летней кухне много гостей и все пьют, а я мешаю под фонарём бетонный раствор. Сейчас же гости только ожидались - раздувался огонь в мангале, из подвала в прохладную сауну переносилось пиво, вино и квас, N. стригла ножницами на грядке укроп. Но всё так же перед крыльцом стояла чаша, всегда готовая к замесу: мне осталось, в сущности, залить отмостку с фасада дома - и периметр будет готов. Сейчас я, закрепившись в кроне яблони, натягивал ветки шлангом и вдруг снова услышал этот голос.

Закошмарили Ярославку, гады. Повсюду видеокамеры и 40, 60 и 70. Кто-нибудь видит разницу между 60 и 70? И поставили светофор где-то в районе Тарасовки. А между тем после пятничного боулинга остановили меня на посту, суки, и отправили на медосвидетельствование. 

В специальном вагончике с красным крестом похожий на военврача штатский сначала сказал: указательным пальцем левой руки - носа, а я - мизинцем правой токмо из чувства нонконформизма.

Ну а потом был стаканчик с моим золотым дождём.

И разочарование военврача. Ничего крепче трёх безалкогольных "Карлсбергов" (или "Клаусталлеров"?) и одного энергетика в тот вечер не было. Вообще в тот вечер ничего не было. И не только в тот вечер, но и в целом: не было ничего.

...А ведь это лучшая трасса в Подмосковье. По ней едучи я вывел формулу, что смерти не существует. Потому что... 

Потому что как не существовало мира до биологического рождения, так не будет он существовать после биологической смерти.

Мир - обманчивая иллюзия, майя, иными словами - подстава. А вне его - всё по-настоящему.

Утром Виктория попросила рассказать про вояж в Полоцк. Я поставил Ника Кейва и уселся писать. Рассказывать у меня получается лучше всего письменно. Когда я рассказываю устно, по лицам людей вижу, что они грустнеют. Я тщательно подбираю слова и употребляю метафоры, это сложно выдержать.

Я говорю слишком вербально. Меня способны слушать только влюблённые в меня женщины, каковых на данной момент нет. Вот я и стучу по клавиатуре. На седьмой-восьмой песне диск заест, я выйду покурить на балкон, а потом продолжу. 

Видимо, у Виктории в Италии такой устоявшийся уклад жизни, что она не соглашается ехать со мной в Тбилиси участвовать в государственном перевороте.

А ведь она значительно моложе и премного симпатичнее Бурджанадзе. Я бы поехал, не задумываясь ни на минуту. Особенно если бы меня обучили владению "Калашниковым". Чтобы подарить грузинским братьям свободу. Мне надоел бизнес, надоела работа и халтуры, мои фрилансерские обязанности мне тоже надоели, а помидоры, картошку и проч. я уже посадил.

Прежде всего должен сказать, что в Беларусь ездил с Прокловым - литературным героем одного моего белорусского рассказа. 

Хотя настоящей героиней нашего вояжа была, безусловно, серебристая птичка "Шевроле Авео".

Нашему профессору исполнилось 70. В моей жизни он единственный возрастной человек, с которым я чувствую себя паритетно. То есть с того момента, как пришёл к нему с темой диссертации, чтобы уклониться от службы в армии, - чувствую, что это свой человек. По трудовой книжке он бетонщик-филолог. Ну а по жизни известный германист и библиофил.

Помимо всего профессор опубликовал мой первый рассказ и мою монографию, а я своему издателю благодарен и верен всегда. 

Когда-то он перевёз всю личную библиотеку из Москвы в Полоцк плацкартом, и мы, аспиранты, ему в этом помогали. Теперь все книги собраны на кафедре зарубежки в иезуитском корпусе университета, неподалёку от Софийского собора.

Наша поездка обошлась без жести, и несмотря на мои угрозы описать отрицательными красками личность Проклова, делать этого я, конечно, не буду. Как и то, что однажды он оставил меня забухавшего в номере где-то в Светлогорске, выпив на моих глазах остатки сельтерской или бювета и предоставив мне одному разбираться с кастеляншей.

Проклов - душевный вдумчивый мой приятель, кандидат наук, анархист и бездельник. Правда, через него я выходил на крайне одиозных людей, через которых в свою очередь - на ещё более одиозных, но всё это было давно, всё быльём поросло. В этой поездке он провинился передо мной, в сущности, только один раз: когда привёл в номер даму, а затем и собрал бухающую компанию, но это было терпимо.

Слава богу, я никогда не был полностью интегрирован в научную забюрократизированную среду. Поскольку вижу на многочисленных примерах, что её невозможно покинуть, не обнаружив себя беспомощным в практическом смысле человеком. Но в общении с филологами у меня усиливается писательская аутентичность, хотя одновременно я сожалею, что не владею "Калашниковым".

Первая остановка у нас была в Витебске.

(...)

Где-то в районе Кубинки мой пассажир разглядел кафе "Огни Баку". Остановились.

И вот ирония судьбы: за харчо я узнал о приговоре Тихонову и Хасис, о пожизненном и 18 соответственно.

18 лет девушке за то, что её видели на Пречистенке, причём не из наружки, а сомнительный праздношатающийся свидетель, - это вообще очень сильно.

(...)

А по возвращению, стряхнув с себя пыль дороги, обращаюсь к новостям. Их рефрены - в блогах. Почему сидел на параде кремлёвский карлик. За что получил Павловский почётную грамоту. Зачем такой смелый дрессированный пудель Суркова. И прочая херня.

В туманных болотистых местностях чувствуешь себя немного сталкером.

Год прошёл. Чуть более года. Люблю её всё сильнее. По-прежнему прихожу к ней после работы, смотрю. Умиляюсь осторожно. Ловлю себя на том, что хочется похлопать её по слегка задранному заду.

Но на работу езжу в метро. Тырк-пырк в пробках - это мне не надо. Я марафонец. Отвоевал наконец для неё во дворе карман. Воевал без кровопролития. Кто мне конкурент? Злобный пенсионер с первого подъезда с чёрной от родимого пятна губой? Пигалица на Getz, которая подсылает ко мне для переговоров свою маму? Блонда на красной мыльнице с аэрографикой и в цветочках, которая чуть что - кричит мне, что у неё мужа нет?

Не то чтобы я самый крутой, но там, где внаглую дворники снимают, не суюсь. Жду момента. Люди тоже у префектуры выбивали - так говорят. А может быть, пиздят.

Моя Aveo занимает тоже вполне себе козырный карман. Девочка со шрамом. Но уже не целочка. Шрам - створкой ворот шарахнуло от ветра: отвлёкся буквально на секунду. Шрам решил оставить. Он украшает её.

Люблю. Особенно это понял во время пяти тревожных дней. Не мог сесть за руль. Страх вернулся. То есть садился, но на поворотах задевал бордюры. Было - глубочайшее чувство вины перед ней. Что бросил и не грел в морозы. Что ты не мог с ней... что ты не мог в неё... Одним словом, что не моя она была, словно чужая, и я ей чужой.

Кажется, совсем недавно фиксировал в дневнике первую тыщу. Сейчас 19, но это я ездить не успеваю. Сменил масло после 15. Так и не сделал защиту картера. Сейчас вот колёса привёз на замену.

Столкновение - одно. Зеркалами в городе Алупке. С дамой, естественно. Города - вначале был Плавск. И Плавск был с бело-голубой церковью, рынком. Пешеходным переходом с регулировщиком, похожим на японского городового. Ну всякие там Коктебели, Инкерманы. В память врезалась степь в районе Джанкоя, и солёные озера, и Симферопольский канал, и красивая Белгородчина.

Брянщина была. Великолепная Киевская дорога. Там впервые выжал сто сорок.

Гатчина - это совсем ещё вчера. Въехал под кирпич, гулял по городу, слушал разнообразные мнения о себе.

Дважды отпускали за встречку. Последний раз в Москве, в ловушке на Осташковском. Ловушку, что интересно, нашёл в сети за два дня до этого. Поместил себе в дневник изучить. Не буду лукавить: отпускают. Без гонорара. Поговоришь с людьми нормально - желают приятного пути. Никакую корочку даже не надо показывать. Просто достигать понимания. Но, подчёркиваю, в обоих случаях дело касалось ловушек и подстав. Специально не нарушаю.

Любишь - это когда тебе нравится её мыть. Я мою её за городом сам и получаю от этого почти эротическое удовольствие. Когда, знаете, ослепительный мартовский снег, под которым журчит спрятавшийся ручей. Народу у нас никого зимой. Только Мишка. Как он ещё не одичал здесь... Издалека наблюдает, повиснув на подмышках на заборе. "Ты из космоса наше Золотово видел?" - кричу ему. - "А как же! Видел. Слушай, распечатай мне - я пробовал,  а не вышло".

Мишка ушлый. Поговоришь с ним - и чего-то остаёшься ему должен.

Но самое запоминающееся - ночи, проведённые с ней. Точнее, те туманные утра, когда мотели переполнены и просыпаешься - голова на ручнике. Окна запотевшие. За ними - другая, незнакомая жизнь. Которая впереди.

Меня терроризируют повсеместно.

Одна посмотрела на меня с щадящей полуулыбкой, когда я сказал, что не найду в себе сил продать свою Aveo, с которой - сколько бы я ни заглядывался на Teana и X-Trail – мы осуществили пробег от Генуэзской крепости до Шлиссельбургской.

Другая просто прислала мне SMS: “Дима, почему ты дурак?” Я не смог добиться от неё разъяснений, а свои версии не спешу выкладывать: я небезгрешен, да. Но к чему прибегать для риторических вопросов к международной связи?

Третья вообще ничего не знает обо мне, но вызывает у меня страх – почти незнакомое мне чувство в отношении женщин: обоюдоострый страх перед тем, что я смогу соблазнить её или не смогу этого сделать.