Я никогда не заматерею. По-прежнему всё будет вызывать у меня удивление. По-прежнему вместо взрослого аналитического подхода у меня будет работать детский бедантизм, а в бизнесе торжествовать чувство наивности.

Эта мысль приходила мне в голову, когда я встречался с бывшим хозяином моей ныне золотовской резиденции. Невысокий дяденька на детском "Пежо", хозяин заводов и пароходов. Плохо помню, как увидел его в первый раз. Я приехал к нему на московскую квартиру, отдал задаток, и мы ударили по рукам - без нотариуса, без свидетелей, написали только бумажку с цифирью, чтоб запомнить. Кризис дышал мне в лицо, бабки горели в кармане, а документы с его стороны не были готовы. Дяденька разъезжал по командировкам и часто исчезал. Прошёл год и более. Сделка сорвалась 1 апреля. Потом были применены кое-какие медитативные технологии. Наконец документы были собраны, но продавец поднял цену.

Я, конечно, взял на кухне нож и немного походил с ним по квартире. Золотово я не мог упустить уже никак. Если меня до сих пор и удивляет, что из окна выходят миллиардеры, потеряв значительную, пусть и трагически значительную часть своего состояния, то в тот момент я как никто другой понимал бы их.

А то, что за нож схватился, - это полуправда. Нет, в подобных случаях я беру спицу или разводной ключ: могут обыскать по дороге. Здесь не кордебалет, а в голове человека много тонких костей, и его можно убить даже зубочисткой. Но к, приближаясь к пресловутым 40 годам, начинаешь понимать Аль Пачино в "Крёстном отце": "Врага не надо убивать, это искажает его образ" (плохой перевод, надо попросить среднего брата очистить его). Таким образом, я согласился с новой ценой.

В один прекрасный день, проснувшись на квартире в Филях, я взял бабки и мы поехали с младшим братом и доверенным лицом за город. Я не спал всю ночь, а учитывая, что квасил перед этим нещадно, чувствовал себя очень плохо. Однако я успел увидеть, какой всё-таки фантастический вид  открывается на Москву-Сити в свете резкого, но ещё тёплого осеннего солнца.

На Ярославке, за считаные минуты до начала Сделки, то ли из-за горячности брата, то ли из-за прорыва в цепочке медитаций, возникла эта стычка с угрозой оружием так называемого нелетального исхода, то есть нелетального применения.

Когда мы уже подъезжали к конторе риелтора, остановил постовой. На брате была голубая рубашка вся в кровище. Постовой дал добро ехать дальше; по каким мотивам он не заинтересовался нами, не знаю. У конторы я сказал брату: сиди, сцуко, в машине, мы тебя потом отмоем. Брат сказал, дайте мне салфетки и купите воды, я сказал: щас, щас, сделку закроем, и всё будет, только не высовывайся.

Может, и правильно, что он всё-таки высунулся. Я подхватил свой портфельчик, поздоровался со стоящим на крыльце несколько бледным продавцом, и мы зашли в контору.

Брат потом поехал обратно в столицу, по дороге купил новую рубашку, перекусил в магистральной забегаловке, а я позвонил в редакцию и отменил свой рабочий день, нажрался и впервые завалился спать в Золотово на втором этаже, задрапировав окна тростниковыми вьетнамскими жалюзи.

Это ничего, что мне сегодня приснилось, что мой забор сосед разобрал на дрова. Чем мрачнее сон, тем ярче обыденность.