Это притча о жизненных приоритетах, Себастьян. Надеюсь, не слишком занудная. Мы ведь страсть как любим поучать, не правда ли? Меня за это упрекает знакомая аспирантка, говорит: ты мыслишь в форме долженствования. Это так, Себастьян, а полистай наш семейный чат – частота слова «надо» просто зашкаливает. Я помню, отец рассказал мне историю из военного фильма. Это тоже притча. Шли солдаты в горах – Кандагар ли, Кавказ, Альпы – не знаю, и вдруг перед ними разверзлась пропасть. Бревно перекинуто. Кто пойдёт? Вызвался один, полез, а в середине сорвался. Командир сказал: «Мало быть смелым, надо быть ещё и ловким», и через минуту его увидели на другой стороне.

Я ожидал, что семейный чат будет возможностью искупления (и не только в Прощёное воскресенье), источником силы, безусловной любви – или каналом эмпатии. Что сказать – я разочарован. Мы только и умеем что ломать комедии и троллить друг друга. Братьям не знакомы прописные буквы и знаки препинания. А ведь это и знаки уважения. Каждый диалог разъедает ехидная критика. Комментарии хамские, шутки развязные. Кто задал этот ласково-садистический тон – уже не разобраться. Непочтительность братьев – прежде всего к отцу – доводит меня до белого каления. Они не признают и моего авторитета. Если он вообще имел место.

Я рано покинул семью, чтобы основать собственную, в которой родился ты. Братья женились (неудачно, считаю) и разъехались. Поверь, я не страдаю без братской любви и не нуждаюсь в эмпатии. Меня устроила бы простая лояльность этих двух болванов. Но здесь засада: я неизбежно говорю с ними с позиции старшего, а им моя строгость давно по барабану. Ведь они кое-чего добились в жизни и, скажем так, несколько надули щёки. Взять Сандро, он сам отец многодетного семейства. Сиамские крестьянки получают у него в офисе зарплату и называют его боссом. И мне совсем не упёрлось учить его хорошим манерам. Плевать, что он по приезду из Парижа произносит буквально следующее: «Видал я эти ваши лувры-хуювры…» Дело вообще не в культуре и не в нём самом – его речь напоминает мне о собственной нищенской родословной. Мне за себя страшно. Если я хоть ненадолго перехожу на этот сниженный язык, то мгновенно теряю свою уникальность. Пестуемую, прошу заметить, уникальность!

Что это за язык? Это язык одновременно домостроя и матриархата. Бабуля приговаривала: нет слова «не хочу», есть слово «надо». На её могиле я не был лет пятнадцать. И вообще был на этом кладбище, наверное, пару раз. Но я люблю её. Ведь я совершенно случайно начал рассказывать о той, другой бабушке. Просто мимо проезжали. Эта для меня важнее. Помнишь, перед Новым годом мы были в гостях у моей сестры? Я спустился вниз покурить у подъезда. Воскресенье, тихо во дворе. В квартире на втором этаже пищит канарейка. Кошка прошмыгнула в подвал. Мать (шапка блином) везёт ребёнка на санках. Двое старшеклассников, позвякивая бутылками в пакетах, топчутся в сквере. За сквером – круг. Это центр микрорайона Холодово. Здесь говорят: купил хлеба на кругу, или стадион за кругом, или сделала причёску на круге.

Ноги сами повели меня туда, где были котлованы – а теперь стоят разноцветные дома. За хоккейной коробкой остановился под вязами с серой и морщинистой, как у слонов, корой. Их листья серебрились в пасмурную погоду и озаряли тёмную бабулину квартиру. Котлованы после дождей заполнялись водой, я плавал от берега к берегу в старом холодильнике с выломанной дверцей, управляя сосновой палкой, день напролёт, до затуманивания сознания, до ватных ног... И вот он, дом с её квартирой на четвёртом этаже. Балкон, застеклённый форточками из нашего разобранного родового дома. Но не с балкона она махала мне, когда я возвращался от неё в Москву, а из окна кухни. Через обеденный стол к окну не подобраться, она вставала коленкой на табуретку. Старики (а ещё влюблённые и собаки) прощаются как будто навсегда – вот такое лицо её помню. Она позволяла мне запросто на этой кухне курить. Её сын курил «Беломор» на площадке, а мне можно было на кухне. Я начинал с «Дымка» без фильтра. Курил одну за другой как Ален Делон в фильме «Самурай». А сейчас, как видишь, перешёл на электронные сигареты.

Встал под этими вязами, с неба моросит и немного досадно, что именно на этом месте в детстве у меня была стычка с хулиганами. Мы играли с сестрой в бадминтон, я повздорил с ними, и один пацан с наскока заехал мне в глаз. Лопнул сосуд, весь белок красный – я сутки этим глазом ничего не видел. Но я усвоил урок и в следующий раз бил первым. Бить порой приходилось несообразно поводу – а вот эти воспоминания вызывают у меня большую досаду. Кстати, мой отец почти слеп на правый глаз.

Акт насилия есть жест слабости, говорил тот поэт, который расталкивал дома.

Потом я пересёк улицу Левашова и пошёл меж сосен по аллее, по которой мы с бабулей ходили с бидонами на родник к Борисоглебскому озеру. На пути туда кормили коз, которые паслись на привязи. На обратном пути я собирал зверобой, цикорий и липовый цвет. Но сейчас присмотрелся: оттуда, где был лес, сразу за сторожкой лесника прямо по аллее из вечернего тумана на меня выплывал, как океанский лайнер, огромный, с горящими окнами дом-монолит. Стало понятно, что парк застроен, и к роднику мне уже не хотелось идти. Не хотелось – и незачем было.

Миллерово, Себастьян. Отдохнём перед последним рывком. Мы с тобой впервые на донской дороге и проехали немало, а я так себе гид, ничего тебе о достопримечательностях не рассказал. Да и что можно увидеть с трассы? При этом не будем забывать, что у нас с тобой антипутешествие, мы договорились, что лучше никогда не выходить из дома. А раз уж вышли – ничего не видеть и обо всём молчать. И ты хорошо справляешься с этим заданием.

Но что мы пропустили? Куда не заехали? Что за нас сказали бы современники? Сразу по выезде из Москвы – Венёв, заброшенный городок, потом Богородицк с екатерининской уездной планировкой, фасадами, покрашенными карминной, жёлтой и голубой краской,Елец с мощным собором, небольшой великокняжеской церковью и гимназией, откуда Розанов выгонял Пришвина, на горе женский монастырь, дальше Задонск, Липецкая область, в нём опять монастырь – Св. Тихона, дальше Рамонь с дворцами принцев Ольденбургских – Воронежская область, «кондитерская неоготика, трагические и трогательные контрасты», что-то такое писал эссеист Ольшанский, далее Бобров, Павловск, Богучар…

Серия сообщений "Белое каление":
Часть 1 - 1.
Часть 2 - 2.
...
Часть 26 - 26
Часть 27 - 27
Часть 28 - 28