Сначала сделал финт и пошёл по Остоженке чётной стороной, которую прежде почему-то избегал, и улица вдруг вспыхнула как под софитами - так, что перед одним из павильонных домов я рот открыл и листья ссыпались со спины - банные листья после загородных выходных. Когда идёшь по непривычной стороне дороги, противоположной изученной, самонаблюдение становится слишком наглядным, почти кинематографическим. 

Дошёл до дворца Изящных искусств, вспомнил, что после Дали она изнамекалась про Караваджо, и позвонил ей, но подошед к воротам - ворота были закрыты, - не смог ничего прочитать на стенде, белеющем в глубине двора. Я стал плохо видеть в сумерках.

По понедельникам музей не работает, сказала она, заглянув в сеть.

Предложил ей встретиться возле "Армении" - по моему расчёту, это было ближайшей точкой нашего пересечения.

Шёл тёмными переулками мимо музея Рериха, потом между военными ведомствами на Знаменке, а потом по Гоголевскому и Тверскому бульварам - и снова по малохоженной прежде стороне. 

Дом журналиста, витрина здания ТАСС с фотопублицистикой, МХАТ с "Контрольным выстрелом" на афише. 

В результате ужинали у дома 302-бис, возле Триумфальной.  

Модерновый зал с коричневыми диванами и тёмным паркетом, окна на Садовое, снежный голос Эллы Фицджеральд. 

Никого народу, кроме длинного горластого англосакса с подругой, а также двух нацменов.

Последние то ли делились опасениями, что закроют границы, то ли сочиняли контрреволюционную агитку для населения. 

А у нас в Хотьково уже с месяц как зима: туи в девственных белых каймах и давеча прибегал сосед - говорил, у него горячая вода забила из скважины.