Вот продолжение истории одного героя

Сегодня ночью меня, несмотря на мои протесты (мне завтра на работу к шести вечера) подняли прямо с постели мои соратники и повезли в машине на секретную квартиру в Замоскворечье, на Котельническую набережную. Департаменту по борьбе с экстремизмом не стоит беспокоиться: пусть считают, что это был сон.

Нам хотелось пройти незамеченными, и один из моих друзей, снимающий угол в этой квартире, очень обрадовался, когда мы увидели выходящую из подъезда старушку-соседку, которая, впрочем, подозрительно посмотрела на нас: я был в одном домашнем халате.

В подъезде, так напоминающем парадную, была, как бы сказать, двумаршевая лестница: такие встречаются в театрах и на стадионах. это когда пройдя один пролёт, по следующему движешься в том же направлении. Если же ты, как на обычной лестнице, поворачиваешь по ступенькам налево или направо, попадаешь в противоположное крыло здания. Из-за этой запутанности лестницы и из-за того, что мы спешили, стараясь опередить старуху, мы потеряли в дебрях этого старинного здания нескольких соратников и добрались до квартиры только вдвоем с другом.

Более того, у самой квартиры произошла заминка: я не мог протиснуться в открытую дверь. Видимо, потому, что прихожая была вся увешана шубами и полна гостей. Вместе с тем, пока мой друг изнутри пытался разбаррикадировать вход, старуха в темноте лестничной клетки проскользнула внутрь прямо передо мной; она явно следила за нами.

Впрочем, было не страшно засветить адрес, ведь мы пришли сюда только для того, чтобы забрать одну вещь.

Когда я вошёл, я попал в совершенно незнакомое мне окружение. Люди разных возрастов кивали мне головами в знак приветствия, рассматривая меня в свою очередь: кто я такой? Я тепло поздоровался с одним господином и поцеловал руку какой-то даме, пока один из присутствующих, смекнув, что я не из их круга, не сказал небрежно своей жене: "Ах, дорогая, это наша новая прислуга". После этих слов все отвернулись от меня; те же, с кем я успел поздороваться, были сконфужены. Мне было всё равно, я ждал, пока друг извлечёт искомую вещь из тайника.

В этой квартире было несколько комнат, в каждой из них был накрыт стол. Гости бродили и там и сям, и вскоре я перестал обращать на себя их внимание. Я изучал довольно богатую обстановку гостиной, а в одной из комнат обнаружил пианино и, по своей привычке, пытался запомнить немецкое название производителя на его лаковой крышке - как всегда тщетно. Все пианино похожи на гробы, а готический шрифт лишь усиливает это впечатление.

Наконец я оказался в наиболее удалённой маленькой комнате, где в рассеянной приближающимся утром мгле я вновь увидел С. - квинтэссенцию двух известных мне женщин (я не говорю - симбиоз, потому что слово "квинтэссенция" больше определяет природу этого существа. И если я сторонник идеи Вайнингера, что у женщины нет души, то только в том смысле, что женщина сама есть дух). Она сидела в одиночестве на кровати и словно ждала меня.

И опять мы мощно и почти немо сошлись. И после первого она потребовала второе, хотя я был утомлён и постоянно думал о тайной миссии, с которой сюда пришёл. У меня даже возникло лёгкое раздражение от её настойчивой и тем более устной просьбы о продолжении плотоядной безумной случки, раздражение, посещающее меня тогда, когда женщина, видя мою постоянную боеготовность и вместе с тем признаки моего ещё не угомонившегося насыщения, превращается в наездницу и не даёт мне отдохнуть. Тогда как в эту ночь я был особенно уставшим - на работе мне было дано редакционное задание написать эссе о пьянстве, которое увлекло меня на несколько дней.

После второго она не откажется от третьего и четвертого, а потом будет жаловаться, что у неё всё болит, подумал я и решил улизнуть. К тому же в комнату вошла - по-видимому, её подруга с восточным лицом и сказала (не смутясь, что увидела нас), что собирается домой. "Я с вами", - сказал я и, выбравшись из объятий С., поспешил к выходу.

Я догнал её уже на улице. У неё был вид запоздалой оскорблённой добродетели. Я спросил её, не поможет ли она мне добраться до дома. Стоило многих усилий добиться от неё хоть одного слова. Наконец она объяснила, по какому маршруту мне двигаться в северную часть города. Приударить за ней не имело никакого смысла - она была чем-то сильно подавлена (может быть, неудавшейся охотой за женихом на этой вечеринке), а возвращаться в квартиру я уже не мог - я не помнил адреса, а она была явно не настроена мне его сказать или проводить меня. Всё что она могла мне предложить, это мятый проездной на какую-то электричку. Даже когда я обнял её, это вызвало у неё непродолжительное оцепенение, а потом какую-то бурную истерику, и она даже опустилась на землю, рыдая.

Я перенёс её на снег, сказав ей: ты специально выбрала место погрязнее, чтобы поставить меня в наиболее неловкое положение. И всё ваше племя навязывает нам вину хоть за что-нибудь - в том числе за свою осточертевшую всем личную катастрофу. Что единственное, что я не способен выдерживать, это сцены со слезами. И я не могу назваться даже аморальным, потому что я ответственен. Мне на работу уже сегодня к шести вечера. Да, я раньше считал себя эротоманом, но потом убедился, что существуют люди с перманентной порнореакцией, и я среди этих несчастных. И ничего нельзя поделать. Не хочешь - не надо. Достаточно того, что я стою здесь на улице в одном домашнем халате и вытаскиваю тебя из грязи.

Я пошёл прочь, взяв у неё мятый проездной билет и оставив её лежать в сугробе. Я спешил теперь домой, чтобы думать об С. Мне доставляют удовольствие не люди, а мысли о них. И надо же было такому случиться, что пройдя по пустой набережной, пройдя дальше на север через мост и через несколько улиц, я наткнулся на железнодорожную станцию. Видимо, каким-то образом я пересёк Нижегородскую улицу. Вероятно, в районе Абельмановской заставы, в районе Пролетарки. И предполагаемая станция (я напрягал память) должна называться Карачарово - если я уклонился сильно на восток. Ну и хорошо. Ведь если если я воспользуюсь поездом, где ездит много всякого сброда, ни у кого не вызовет вопросов мой внешний вид, а, воспользовавшись карточкой семитки, я автоматически попадаю в центр. Откуда уж как-нибудь доберусь до своего севера.

Утро наступало. И была у меня уверенность, что я успею выспаться к вечеру, и было спокойствие, хотя ранние пассажиры, ожидающие поезда, не могли мне сказать, что это за станция. Вернее, говорили мне, но я перестал их понимать. Так, в некоей фазе сна, в результате интенсивной работы чувственных эмоций теряется всякая способность к здравомыслию. Люди шарахались от меня, предполагая во мне эксгибициониста. В поезде я заснул, а очнувшись, выскочил на первой же платформе. Я повлёкся вдоль путей, не узнавая местность.

И вышел к какому-то каналу. Но не канал это был. Это была река. Я вновь попал на Котельническую набережную...