Лёгкость в ногах - как после долгого марша по сугробам: переобуваешься в мокасины и пробуешь голую твердь - какова поступь? Декабрьские +10 (для Москвы уже канонические) символизируют наклон, по которому движешься, словно по жёлобу женской талии, где кожа даже нежнее, чем на внутреннем сгибе локтя. И если, согнув внезапно локоть, та, которую ты щекочешь, сможет поймать тебя на обмане или сымитировать, что сама попалась, то здесь ей становится очевидным, к чему ведёт твой обман.

Вот первые предместья города - трущобы, площадки дальнобойщиков, вагончик с пристроенным крыльцом, возле которого играют дети, одетые во что попало. Вот пёс разлёгся на дороге - не трать времени на раздумья, иди вперёд, южные собаки добродушны. Видишь - он лениво встал и отошёл.

Наверное, когда мы сядем в этом разбойничьем ресторане, я скажу ей. Не думай, что не найдя еврейскую тропу, я подтвердил свою необоротистость. Я просто нескороспелый, иными словами - основательный, во мне сильны механизмы возвратности. Мне многое даётся с трудом, я не ищу лёгких путей: вообрази, есть такая форма заносчивости. Но без твоего присутствия, без твоей изнанки локтя я, конечно, дезориентирован. Вспомни, как ты сфотографировала меня в этом месте - или это было в кафе "Центральном" на площади Ленина, на втором этаже? Я сидел в плетёном кресле, ты - напротив, на мне была майка грузчика с облупленной термокартинкой, на тебе - салатовый топик. Прошло совсем немного времени, Ленина позолотили, и фотография пригодилась, когда при нечаянном столичном успехе её востребовал антрепренёр. Многое изменилось с той поры, кукушонок Икс, я вылез из среды рабочих, посадил сад и вместе с наследником покрасил наличники дома. Я бесконечно далеко ушёл за грань абсурда - в книге Ионеско хранится прошлогодний гербарий - и жадный твой взгляд, когда прихожу с работы (купил ли я семечек?), тоже тебе прощаю. Я долго думал, как нам разрубить этот Гордиев узел - Вена или Йемен, и предлагаю решение: остров Васильевский, Северная Пальмира.