Цхеидзе всегда ходит в туалет на первом этаже, такой порядок себе завёл. Если мне повезло и в курилке пусто, я сажусь на перила лестницы и курю, размышляя, например: вот как женщинам удобно дружить с геями, так, наверное, мужчинам удобно дружить с женщинами, не способными к любви, - удобно, но только не мне, я дефектный мужчина, и вот спускается Цхеидзе и спрашивает: не страшно сидеть так?

Я отвечаю: не скрою, что когда ты подходишь сзади, я напрягаюсь.

Он: сзади я не смог бы тебя столкнуть. К сожалению.

А сегодня днём я опять подумал: что мешает мне пойти в загс? Моя инертность. Моя непоследовательная критичность по отношению к ней. Иногда мне кажется, что её равнодушие ко мне безгранично. С другой стороны, она с пристрастием выпытывает у меня, откуда царапины на моей спине, и хотя эти царапины вполне специфические и я отвечаю ей, что, видно, меня беспокоят ночью кровососущие, всё равно выходит так, будто я заврался, ибо это следы от шипов диких роз и крыжовника, с которыми я возился весь день, но просто я быстро забываю о ранах, нанесённых мне любимыми растениями.

Самое главное, что у неё какое-то чутье на мои подковёрные мысли. Она вдруг звонит и спрашивает: что я делаю. Я говорю: собираюсь идти в загс.

Она: давай сходим вместе в пятницу, в твой выходной, я согласна.

Я (приподнимая крышку на сковородке): а в Москве есть ещё женщина, которая умеет готовить рыбу sole?

А иногда, из-за режима строгой экономии, мы ходим на ланч в "Макдональдс" на Третьяковке. Ты знаешь, говорю я, эти общепиты - излюбленный объект ультраправых бомбистов. Вот уроды,  отмечает она.