Вот, если с рыжими котами мне в последнее время везло, а с персиковыми нет, я уже теряюсь, что мне в результате достанется - золото или низкосортная розовая глина, которая раскиснет при первом ненастье. Однако что мне, сыну Петра (по-гречески это камень), удавалось добывать из минералов и камней? - медный колчедан в заброшенных шахтах и на терриконах под городом Донской, кварц, намытый рекой Тола под городом Улан-Батор, или осколки псевдоянтаря на Куршской косе, - а она просит, даже требовательно просит, хотя бы тёмных опалов, особняка Рябушинских или хотя бы точно такой же сирени, растущей под окнами этого особняка (хех, или мои объяснения выглядят как отмазка, или недолга девичья память, но в который раз я говорю ей, что дом, в котором  старообрядческая молельная и последний обитатель которого не выходил на улицу, предварительно не загримировавшись, - проклятый дом). Я  не брезгаю теми крохами, которые достаются мне, а если надобно -  урываю мякину. Чередование "хозяина в себе" и "вора в себе", если использовать философический язык, чрезвычайно веселит меня. Быть вором - это значит, пользуя чужую вещь, прижизненно испробовать вкус реинкарнации. А быть хозяином - это быть перманентно неинтегрированным. Здесь простой складской расчёт: человек, с одной стороны, - тара всех вещей, с другой - на входе жизнь его как будто оценивается как брутто, на выходе - как нетто, поэтому я часто задаю себе вопрос: существует ли что-нибудь вне тебя, Рысаков? и отвечаю: нет, не существует. Не потому, что мира вовне нет, а потому что его во мне много. Вот объявился один мой старый друг и заговорил со мной, и заговорил о философе Мамардашвили, о его лекциях о Прусте, и увидел я, что друг мой, наиболее верный из всех тех, кто родом из детства, остановился на всём грустном, что было в наши школьные годы - на Прусте и т.д., и врождённая стыдливость не позволяет, а потомственная неделикатность толкает меня сказать: в этом доме есть настоящий грузинский чай? есть настоящее можжевеловое варенье? есть настоящая араукария в парадной? Итак, Мамардашвили - в печь, Бродского - в печь, Гессе вместе со всеми конъюнктурными гуманистами - в печь, в домну. Всех господ - радетелей общечеловеческого, всех общечеловеков - в очищающий огнь. А то что же это получается? Мы - разные, говорят атлантисты. Нужно воспитывать в себе и других понимание этой разности. Но ежели я, грешным и наивным образом, стремлюсь к совершенному пониманию, я достигаю естественной мысли о розни. Я умозаключаю, что мы разные до безобразия. Что мы живём в новом Вавилоне, который надобно сокрушить немедленно. Что к акциям содомитов (на всякий вес есть противовес) должны быть беспощадно применены меры физического воздействия (безусловно, под ограничительным оком МВД) - силами, например, "стальных магнолий", этих воинствующих московских валькирий. Правильно было бы бить битами педерастов именно им. И нам не нужны дауны в школах со здоровыми детьми. Не нужны плодящие этих детей алкоголики, попрошайки ("досадно давать им, досадно не давать"), распространяющие болезни бродяги, ничего не смыслящие в земледелии азиаты-дворники, не нужны невежественные южане, - ведь мы не ждём, когда всему этому положит конец явление, называемое ласковым греческим словом апокалипсис, что в переводе означает "открытие", - мы его открываем.