потому что в привычках коченеет разум, я это говорю - самый известный из ныне живущих Рысаковых, поэтому мой дом утром наполнен оптимистистическими звуками сиртаки, а в коридоре стоит таз с "Белизной": я постепенно избавляюсь от твоих запахов, скоро в моём доме и на моих вещах не останется ни одной твоей корпускулы; самые же слабые звенья в цепи забвения - это ключевые места, где ты ходил за мной, где ты встречал меня, где ты требовал от меня полуночного ужина и где ты прятался от меня, когда я приходил взбешённый; я проанализировал последние дни, когда ты был со мной, и осознал, что что-то творилось в твоей душе, бездушный, и я не придал этому значения: во-первых, накануне я взял тебя в Золотово, по дороге мы встретили трёх щенят, я связался с Москвой, чтобы сказать, что Волчок ощенился (да, это смешно, сучку назвали почему-то Волчком), ты дрожал в дорожной сумке, а потом всю ночь где-то шляндал, я же был погружён в работу, в следующую ночь ты пришёл и требовал пустить тебя в дом, потому что был мороз, а животные не умеют согреваться работой, и я сказал тогда тебе, что в доме ещё холодней, потому что отключили свет, но скоро я закончу копать, и мы пойдём согреваться как-нибудь, видишь ли: ЖЕНЩИНЫ, С КОТОРОЙ НЕЛЬЗЯ, в деревне нет, а если бы и была, то у неё тоже кот, значит, тебе туда нельзя, потом мы сидели на скамейке при свете "летучей мыши", я смотрел на взрытую землю, от которой парило, на чёрный лес, на яркие звёзды, и мы вошли в дом, где, в чём есть, я забрался под одеяло, и ты нырнул следом; в эту ночь я подумал, что нет, наверное, сцены гуманистически более убедительной, чем та, когда человек и животное спасаются бок о бок от холода; и знаешь, я вспомнил только вчера, что когда мы уезжали, ты чуть было не порвал сумку, хотя прежде ты переносил её терпеливо, а когда я в очередной раз собрался в Золотово, ты орал на весь мой московский дом немотивированно, кажется, этот твой крик я слышал теперешней ночью: приходя с работы, я не включаю музыку - ни радио "Классик", ни радио "Алла", я слушаю улицу, но слышу только, уже под утро, как по всей Москве разогревают моторы миллионы нелегальных пришельцев 

...

...если я и говорил: только бы тебя не разорвали собаки, - если и молил небеса об этом, то прошло ещё несколько дней, и они (эти дни) сделали свое дело - я представил, что тебя приютил кто-то, представил, когда собрался писать объявление ("персиковый британец с белой грудью..." - дальше и не знал, что писать: потерялся? - нет, сбежал? - да однако у тебя и особых примет нет, кроме одной: ты особенная, приметная, но маскирующаяся сволочь и ты уже наверняка ввел кого-то в заблуждение, что это не так, - вот почему мы сошлись), а также представил себе, что ты вспрыгиваешь кому-то на колени, и ревность изъязвила мое сердце, и досада взяла за мою прошлую сентиментальность; таким образом, вспоминая даже ту сцену, в которой мы ночью, под звёздным небом и висящей над верхушкой ели луной, под светом "летучей мыши" сидели на скамье перед домом, я - взмыленный перед холмом перекопанной земли, ты - в тревоге перед ночными заморозками, - не проклиная тебя, все же скажу так: если ты не просто пошел по бабам, если ты выбрал такую свободу, которая освобождает тебя от меня, если твоя полигамность всего лишь прикрытие дурновкусия, то пусть тебя лучше разорвут собаки... я, заметь, не употребляю слова "предательство", ибо это столь же рабское, как и преданность, и ты прекрасно знаешь, что не это я хотел от тебя и не это в тебе видел, и все, что мне сейчас не хватает, - твоей тени на фоне терракотовых обоев в гостиной, тени одиночества в тьме египетской, тени сфинкса...