Фильм "Молодой папа" всё-таки следует запретить в России - не только за нетрадиционный аспект, но и за осознанно карикатурный образ патриарха Московского. "Как прошла встреча с патриархом?" - "Это скучнее, чем смотреть по телевизору чемпионат по гольфу". Копии изъять, смотревших считать неблагонадёжными.

Сегодня выходил на улицу дважды, оба раза в снегопад, и по порыву души счищал снег с машины. Хотя какой в этом толк, если не собираешься выезжать? Начинаешь с одной стороны, обойдёшь с щёткой всю - а там, где начал, уже припорошило. Зачем я это делаю, спрашиваю себя. Не знаю. Вдруг он прекратится. Или на чистый кузов не ляжет, потеряет укрывистость. Во второй раз вышел прогуляться после обеда. Синеют сумерки, горят ненужные фонари, воздух теплее снега. Снег можно не просто брать в руки, но и с комфортом долго держать в горсти. Он совершенно новый, как будто из другой партии - это видно по его разнотону со старым. По правде говоря, не знаю, какая температура снега, просто руководствуюсь ощущениями. Перед прогулкой снова сметаю с машины снег, из подъезда выходит сосед - хороший человек из Смоленска, белая мицубиси. Мы здороваемся. Светлый человек, всегда поздравляет со всеми праздниками. С праздниками - так и говорит. "Не знаю, зачем я это делаю". - "Ну а что, тоже нужное дело". Говоря это, он спешит прочь, в сторону метро. В салоне моей машины - привезённые с дачи лыжи. Успею ли я оправдать их существование? Рядом парк Торфянка. Возможно, ещё успею.

Художественное слово, как известно, произошло из религиозных мантр. Их просто окрасила интонация - человеческая, но присущая разговору с Богом. Поэтому в современном мире - постоянного генерирования информации, междустрочности, то есть стыдливой войны с политесом, и расстановки маркеров отношения к какой-либо общности (слово обслуживает социологию) - писательским подвигом может быть и окопное молчание.

Сегодня приснился хороший сон, будто я гулял на своей малой родине с писателем К.
Скорее даже он гулял со мной. Мы шли вдоль железнодорожной ветки по улице (как называется эта улица - Воровского, одноимённый дом культуры на ней) по настилу из досок, прикрывающему весеннюю грязь. Что-то он говорил мне голосом добрым и наставительным, а я шёл то за ним, то чуть забегая вперед, балансируя на плохо закреплённых на настиле досках и чувствуя себя мальчиком по сравнению со своим опытным спутником, который никуда не спешил.

Последние морозы, февраль, пора для новой попытки переустановить жизнь.
Для начала заменить масло и узнать, что стало с мощностью.
Оденешься черт-те как - лыжные штаны, рубашка в клетку, а шапку забыл на работе - и ринешься в сервис.
Механик - продолговатое, красноватое лицо английского лорда, лохматый, но в спадающей на щёки рыжей шевелюре угадываются бакенбарды - говорит: сцепление.
От пьющих людей исходит нервная энергетика.
Как будто днём они живут беспокойной памятью о полнолунии.
Чёрная душа у пьющих. Ключ или отвёртку держат как холодное оружие.
Шутят остервенело и улыбаются зло.
Я отвечаю: хорошо.
- Что ж тут хорошего?
А просто хорошо. Расходник, неизбежная плата за форсирование двигателя, думаю я.
- На светофоре ставь на нейтралку, береги сцепление.
Надо мной всегда светит чёрное солнце, говорил, кажется, Шолохов.

Мы пришли с двумя своими отрядами и остановились на пустыре возле вытянутого полуразрушенного строения, напоминающего Казанский собор, но только поначалу: вдруг крылья его, словно продолжая движение, запроектированное только как зрительное, стали смыкаться и образовали вокруг нас колодец.
Солдаты - и мои и неприятеля - перемешались на этой свежеиспечённой арене Колизея. Спокойствие перед схваткой выдавало в них наёмников. Темнело, нельзя было различить ни своих, ни чужих. Было решено, что начнём рано утром.
Я отвёл в сторону их предводителя, которым был невысокого роста аристократически бледный человек, и тихо сказал ему:
- Не заменить ли нам боевые пули на пейнтбольные?
Он сразу же сказал "нет", не посмотрев мне в глаза, чтобы не доставить мне большего неудобства, чем я уже испытывал от собственных слов.
- Тогда пусть часть моих ребят разместится среди твоих в левом крыле, - продолжал я, - там казарма просторней, а моя маловата.
С этим он легко согласился. Мы направились к строению, и с каждым шагом сердце моё холодело: я представил себе, что кто-то из этих солдат сегодня будет спать среди своих завтрашних убийц. Только где здесь левое крыло?

Посмотрел "Московскую сагу", все 22 серии.
Ширпотреб же, скажут.
Дык Аксёнов же.
Впечатлила роль Кортнева. Я его не узнал до последних титров, а вскоре он стал попадаться мне всюду, даже на передовице - правда, газеты Бабушкинского района.
Дальше - больше: невольное подражание интонации героя. Не потому, что он тебе нравится, и не потому, что у тебя насморк, а потому, что на данном отрезке твоей жизни эта интонация ложится на душу. Иногда эта игра затягивается на несколько месяцев. Например, после известного одесского сериала я часто восклицал "Шикарно!", высвистывая первый согласный, и вообще втайне воображал, будто у меня пружинистая походка, маленькие острые усики и трость со стилетом. Инерция сетчатки формирует модель моторики? Или просто манёвренная самоидентификация.

Здесь другое: герой Кортнева уныл от 1-й до 22-й серии. Но это обаятельное, благородное уныние! Которое не грех, не гримаса отвращения к жизни, а маска, скрывающая нетерпение от ожидания.
Уныние мужчины может быть очень привлекательным, если он всю жизнь честно преследует одну и ту же цель.
В этой саге целью является женщина, и однажды одна и та же приезжает к нему с билетом в один конец и с одним чемоданом.

Сейчас начал смотреть "Декалог" Кесьлёвского, но здесь посложнее разговор.

Дни напролёт сидит на скамейке у моего подъезда странный старик с детской коляской. Он настолько реликтовый, что годился бы ребёнку в прадеды. Словно изваяние, в своей замшелой куртке со свалявшимся синтепоном он почти произрастает из волглой земли. Неподвижно, горестно смотрит перед собой. Сидит утром, когда я выезжаю на работу. С ближайшей стройки рабочие кричат, как кричали древние финикийцы, "майна" и "вира" - сидит не шелохнётся. В субботу днём, когда я высовываю нос на балкон покурить - крепчает ветер, болтается мокрое бельё на верёвке и хлопает мне по лицу, - он здесь, на скамейке перед затоптанной клумбой. Ни разу не слышал я плача ребёнка. И коляска-то сидячая! Уже всерьёз хотел подойти и посмотреть, не кукла ли у него там. Но навёл справки: он живёт над моей квартирой, а родители малыша очень юные. Несколько лет он не выходил из дома, и я считал его покойником.

Мой отец закрепился в вечности - правда, в качестве статиста

Прежде я писал о том, что жизнь хороша. Прошло какое-то время, и могу это только подтвердить. Но жизнь была бы лучше, если бы она была не одна. Необязательно прибегать к сомнительным доктринам - например, к хорошей религии индусов. Просто едешь по ночной Москве, таращишь глаза и делаешь наброски своей другой жизни, а то и совершаешь экспансии в чужую жизнь. Этому перевоплощению способствуют смоговая театральная мгла, аристократические среди пошлых хундаев и мазд ландо, точёные ножки под плиссе/гофре в свете фар, всадницы в чёрной коже на байках, электрические центрифуги улиц. Другая жизнь за стеклом, которое раньше называлось ветровым. Картинка новой жизни карнавальна, глянцева, как на обложках Драйзера или Фицжералда. Однако мечты о прижизненной реинкарнации не имеют ничего общего с мечтами о будущем, которые чреваты разочарованием. Здесь - послевкусие, как от дивного сна. Когда с улицы Лётчика Бабушкина заезжаешь во двор, понимаешь, что, мечтая о другой, новой жизни, соскальзываешь в старое доброе ретро.