Я боюсь вдохновения - этого предчувствия удивительных встреч и мучительных недомолвок.
Оно приходит когда не ждешь, взрывает накатанную цепь событий, опаляет пламенем собственного несовершенства.
Оно, как первая любовь, лишает сил и уверенности в себе.
Я начинаю болеть и ищу одиночества.
Я теряюсь в переулках Арбата, сижу в пивной в Столешниковом переулке.
Я вслушиваюсь в ритм и смысл каждой минуты прожитого дня.
Я знаю - как это прекрасно - жить и ощущать на своем лице прикосновение мягких женских губ.
Я стою и смотрю с Крымского моста, сквозь серую клубящуюся гарь и черные промоины реки, на сверкающую огнями Москву. Я думаю о тихих запутанных переулках, поникших гроздьями сирени, и гремящих площадях великого города.
Сегодня - я один. Я - совсем одинок...
Я нахожу покой в тишине Пушкинского музея. Я всматриваюсь в картины полузабытых гениев и думаю об их странной жизни, неразделенной печали, неумолимой тоске о великих днях творения мира и бессилии человеческого духа.
Я смотрю сквозь окно на дремлющий в пасмурном небе и случайном солнце город
и вспоминаю: "Человек есть нечто, что должно быть преодолено.
Что такое обезьяна по отношению к человеку? Посмешище или мучительный позор.
Даже мудрейший из вас - это только форма, колеблющаяся между привидением и деревом.
Опасно прохождение, опасно остаться в пути, опасен взор, обращенный назад, опасен страх и остановка.
В человеке важно то, что он мост, а не цель.
В человеке можно любить только то, что он - переход и уничтожение."
Так говорил Заратустра...
Мне не хватает собственной жизни и я мучаюсь, что самое главное в ней не выражено словом и событием. Меня преследуют смутные знаки и чувства, столь же неуловимые и прекрасные, как утренняя греза.
Я ловлю только ее осторожное ускользание, уход в тень забвения...
И я теряюсь в тихом и сосредоточенном полумраке Исторической библиотеки.
Я ищу себя в чужих, странных жизнях и ушедших днях.
... Осень... Булонский лес... Пронзительный запах увядающей листвы,
трав и утреннего тумана... Холодное Солнце запуталось в паутинке...
Тихое шелестение кружащихся листьев. Я вспоминаю бал и тихие звуки менуэта звучат внутри меня.
Я помню легкое дыхание Жозефины де Богарне, ее локоны в кружении танца касаются моей щеки.
Я ощущаю легкое и обещающее пожатие ее маленькой руки.
Я вздрагиваю от прикосновения...
Граф Сен-Жермен берет меня под руку и мы молча идем вдвоем.
Граф нагибается, поднимает листок, упавший с дерева и говорит:
- Удивительные это создания - деревья и травы. Они не читают книг, не ведают слова, но им известны законы алхимии и великого делания.
Каждое мгновение неблагородные элементы они превращают в чистое золото жизненной силы.
Я замедляю шаг:
- Тогда у кого они учатся, Мастер?
Граф легок и быстр, как утренний туман:
- У Бога и собственной природы. Но человек не умеет этого.
Он слишком далек и от своей природы, и слишком поглощен играми в ином.
Я устал, мне тяжело идти, я - обречен:
- Тогда у кого учиться человеку?
Мастер улыбается:
- У листьев, Земли, травы...
... Шлюпка ткнулась носом в песок и замерла...
Где-то далеко-далеко, за линией прибоя, шумит океан.
Но здесь, у берега, - тишина. И только мерное шуршание песка, и монотонный плеск укрощенной волны.
Я - неподвижен... Мне нужен только один шаг, одно единственное движение...
Но я сижу и жду. И всматриваюсь в берег. И вижу птицу, парящую в небе.
Она играется в восходящем потоке и, набрав высоту, на мгновение зависает над землей, наслаждаясь невесомостью, потерей ощущения тела
и свободой от земного тяготения, а затем, срываясь в пике и сверкая
в лучах солнца, несется к земле, поражая видимую ей одной цель.
Но я сижу и жду...
И слышу голос, звучащий прямо во мне:
"Чудо, любое чудо, мыслимое или немыслимое, дается только тому,
кто готов за него умереть"...
И я прыгаю в бездну.