Я очень старался над завершительной частью, над street spirit то есть, боясь подвести Йорке.

 

11. Sulk.

 

Принято думать, что Ховард – это не человек, а что-то радикально другое, смазливое и добродушное, всегда готовое прийти на помощь и поддержать в трудную минуту. Если подумать, то Ховард – это чуть ли не новоявленный Иисус, который, очевидно, от нечего делать решил поработать барабанщиком пару десятков лет перед очередной миссией по спасению человечества от него же самого. Ну так вот, Мэтт, мне ещё не 33, и я пока не сошёл с ума, чтобы позволять тебе вести себя подобным образом. Я прекрасно понимаю, что ты болеешь, что тебе плохо, что нам надо записываться дальше, но если я не позирую перед тобой обнаженным, то, наверное, я не хочу, чтобы во мне копались, всячески пытались раздеть и разобрать на детали, для того чтобы потом собрать и переделать на свой манер, разобравшись в системе управления. Задолбал. Черт бы побрал этот чертов замок и эту Францию, и твою гребаную простуду.

…

Черт.

Ты же болеешь.

Я тихо открыл дверь, чтобы не разбудить тебя, но ты беспокойно дремал, повернувшись ко мне спиной. Как я и думал, у тебя жар, твоя футболка насквозь пропиталась потом, а ты недовольно сопишь, чувствуя ещё большее неудобство от моей ладони за шиворотом. Твоя кожа потускнела, ты сам погас, и сон больше не помогает тебе, а только лишь заставляет мучиться ещё больше. Тебе снятся какие-то размытые яркие цвета, тебе настолько хорошо во сне, что даже больно физически, поэтому когда ты просыпаешься, тебе становиться хуже. Я и забыл какой ты, когда серьезно болен.

Мне надо разбудить тебя снова, чтобы снять с тебя одежду, которая может осложнить течение болезни, но ты тихо протестуешь, медленно сворачиваясь в комочек на моих глазах.

- Мэтт, просыпайся.

Злость, возникшая на твоем лице, сказала мне, что ты меня услышал.

- Мэтт, мне надо переодеть тебя.

Ты приоткрываешь один глаз, видишь мое здоровое, почти довольное лицо и раздражаешься ещё больше.

- Уйди.- Слабо прозвучал твой разбитый голос в холодной комнате замка. Ты отказался ехать в больницу, отказался от врача, ты будто бы наслаждаешься этим состоянием, одновременно ненавидя себя за это.

- Ты хочешь осложнений?

- Неважно.

- Я просто помогу тебе переодеть футболку. Всё. Это недолго.

Послушно закрыв глаза, ты рывком скидываешь одеяло и из последних сил пробуешь сесть на кровати, напрягая ослабевшую мышечную ткань. Кое-как поднявшись, ты безмолвно приказываешь мне начинать, подняв руки вверх. Мои пальцы случайно задевают твою кожу, когда я стягиваю с тебя насквозь мокрую ткань, и ты нервно вздрагиваешь, наверное, от холода и неприятных ощущений. Пот моментально испаряется, и по твоему гулкому вдоху я понимаю, что ещё немного, и ты опять потеряешься в темноте своего же бреда. Через минуту я уже закончил переодевание, и ты полусознательно упал обратно. Мне оставалось только укрыть тебя одеялом и проверить температуру. Такая же. И ты такой же.

- Прости, я совсем забыл.- Вряд ли он меня слышал, но мне было важно сказать это вслух. Я простил сам себя за минутную грубость. В конце концов, я не так уж часто забываю о каких-то нелепых, но почему-то очень важных вещах.

 

12. Street Spirit. Fade Out.

 

В тот вечер я словно был в центре круга, держал лошадь на расстоянии повода, а она послушно бегала по окружности, незаметно для меня переходя с рыси на галоп. Из опытного наездника я превратился в того, кто лишь в первый раз дотронулся до поводьев, кто впервые в жизни увидел перед собой разъяренную, разгоряченную неосторожным и безответственным обращением лошадь, из ноздрей которой вырывался пар, мгновенно превращавшийся в туман. Песок из-под копыт растворялся в нем, как и само живое существо, все ещё почему-то подчинявшееся мне, хотя я уже был готов отпустить его, дать волю этому сгустку жизни. Вороная и злая кобыла помчалась бы через завесу в бесконечность, сбросив с себя все мои ограничения, но она, ещё больше раздражаясь, как заведенная, мчалась по одной и той же траектории. Сердитое дыхание и движение воздуха давали знать, что я пока ещё главный, и я продолжал инерционно двигаться за ней по одному и тому же кругу. Хлыст давно застыл в моей руке без движения, как и я сам. С самого начала это неохотное движение казалось мне каким-то издевательством как над собой, так и над животным, но сил остановиться не было. Остановка равняется смерти, уж я-то знаю.

Если я остановился бы и не пошёл в студию, я бы умер? Скорее всего.

В темноте громадных, пыльных сводов одинокого замка я бы точно умер или просто сошел бы с ума, как сходил все последние месяцы: медленно и в одиночестве. Крис старался проводить как можно больше времени снаружи, избегал самой атмосферы старинной и нагроможденной за века пыли и истории. Мэтт почти все время сидел в студии, не зная с чего начать и чем закончить. Я же блуждал по холодным помещениям посреди солнечной Франции совершенно бесцельно, даже не пытаясь убить время. Прекрасные витые лестницы, ступени, стертые миллионами шагов, сами убивали секунды и нас заодно, превращая живое в запись, в засушенный сувенир из почти доисторической эры. Окаменелые, немного облагороженные поручни из серого безжизненного камня оставляли такое же леденящее душу впечатление, но пока ещё свободно позволяли моей руке скользить вниз, а не замирать от мертвенного холода ожившей старости этого места. Этот замок был мертв, но все ещё пытался создать видимость своего никогда не прекращавшегося существования. Жалкий инвалид, не желающий расстаться с давно ставшей в тягость жизнью, сдающий себя в аренду и крадущий нашу волю к жизни.

На прошлой неделе я вспомнил всё, что пытался оставить на потом, воссоздал свою стальную цепь и теперь, как местный призрак, гремел увесистыми колечками, спускаясь и поднимаясь по камням, проходя через полуметровые стены, плывя по течению нашей рутинной работы в студии. Я будто снова и снова обматывался железом с ног до головы, обновляя и обновляя память; я падал, настигаемый своей бесконечной цепью, и она превращалась в холодную, искусственную змею, из зубов которой сочился не яд, а ржавчина и затхлый воздух. Пьяный аромат спелого винограда и пропитанной перепрелыми виноградными листьями земли не достигал нас, и крики французских женщин, собиравших урожай уже чуть ли не лопающихся темных ягод, отражались от стен замка, словно он не был реален, словно он прятался под слоем лет и эпох, заставляя нас проживать все то, что постигло его за долгие годы. И каждый день пытаясь начать с первого за день осознанного вдоха, полного тепла, спокойствия и уюта, мы находили себя лежащими в будто бы средневековой постели, накрытые тонкими слоями сланца, глины и пепла ушедших поколений. Разочарование из щелей в полу забиралось на меня и двигало мной на протяжении всего остального дня, но я, твердо зная какую-то скрытую истину, все равно спускался вниз, в студию.

Впервые страх оступиться и упасть в бездну посетил меня именно на этих ступенях; призрачные рыцари, придворные чахоточные дамы и уродливые обезглавленные карлики – все они хотели, чтобы мы, постепенно присоединились к их одинокой компании вечных прислужников крепости-тирана. Они разбрасывали нас по разным закоулкам этого места, путали наши ощущения, создавали галлюцинации, и это имело свой эффект. В конечном итоге, мы трое стали избегать друг друга всеми возможными путями.

Слабый свет ободряюще шепнул мне, что пора идти, что ни Беллами, ни Уольстенхолма не было внизу, что я наконец-то был один. Где-то внутри шевелился немой ужас оттого, что я не видел их уже, наверное, дня три, но его спугнули очередные ступени и переходы, ведущие в подвальные залы. Может, где-то в них раньше пытали неугодную прислугу, а может, хранили запасы зерна на годы вперед, а вместе с ними жили ещё и армии крыс и мышей, а может быть это были просто пустоты, заполненные лишь пауками и пылью. Какую бы функцию не выполняло подземелье раньше, оно никогда не было настолько одиноко и всепоглощающе как сейчас. Моя отверженность сливалась с его ложной дружелюбностью, и мне было легче идти дальше. Я даже и не сразу заметил, что кто-то прошел мимо, сбив тишину и мою напускную радость непонятно чему. Удаляющиеся шаги плыли по воздуху, и доходили до меня лишь спустя несколько десятков секунд. В этом месте умирало даже вечное, и это-то и доводило до исступления лучше, быстрее всего. Звуки исчезли с мыслью о них, но появилось желание побежать за ними, выбраться из клешней собственного безумия и паранойи, мне не свойственной.

- Мэтт?..- Слово пришло мне на ум совершенно случайно, настолько мгновенно, что потребовалась ещё пара вдохов на то, чтобы вспомнить что оно означало. Я пошёл за звуками своего голоса туда, где был тот человек, другой человек. За старинной занавеской из узора недействительной смерти я совсем отвык от этих двоих, раньше являвшихся составляющими меня. Обнаруженный дар речи обратил действо вспять, и я намерен был продвинуться дальше. Дойдя до первой ступени наверх, я увидел Беллами, застрявшего на середине, скрытого в полумраке, но все равно такого же узнаваемого.

- Как запись? – Мешок со звуками порвался, и они свободно вылетали из моего рта, совершенно не разбирая направления. А он молчал, молчал даже когда я поравнялся с ним на лестнице. Мы молча дошли до последней ступени и так же молча переступили ее.

- Паршиво. - Резко вырвалось позади меня. Я повернулся: Беллами устало продолжил идти дальше, наверное, боялся остановиться. – Это место сводит меня с ума. Я скоро окончательно свихнусь, Дом.

Я ухмыльнулся и привлек его внимание на мгновение, но Беллами так же неспешно продолжил пересекать узкий коридор, утопая в собственной истощенности.

- Я думал об этом, перед тем как ты прошел мимо там, в подвале.

- Надо просто как-то отвлечься. – Мутно прозвучало из-за угла. Он ускорял шаг, словно чувствуя свободу по ту сторону лестницы. Поворот подсказывал мне путь, но я не спешил поворачивать за угол, наслаждаясь этим моментом перелома в нашем пребывании в замке. Не было больше нужды бегать по старинным залам с небесными потолками в поисках друзей-призраков, больше не надо было опустошать свои мысли, опасаясь, что кто-то потусторонний придет и ударит тебя по затылку за способность думать и быть чуть-чуть человеком.  Ниточка тепла тянулась сквозь холод помещений, и мне никак нельзя было ее упустить.

Беллами снова опередил меня и ждал, когда я появлюсь из-за угла, неумолимо достигая вершины лестницы. Его рука в ожидании и насмешке надо мной предлагала помочь моему грузному телу преодолеть ступени быстрее.

- С удовольствием. – Выдохнул я и коснулся последнего камня, утягивая его за собой под тяжестью веса, но Мэтт только казался хрупким. Дернув меня к себе, он крошечно улыбнулся, чуть опустив голову, изображая стеснение. Эхо шорохами распространилось по комнате, и мы замерли.

- ?

Напряженные усмешки-улыбки избавились от невидимых рентгену пороков сердца.

- Здесь так… пусто..? – Задумчиво прошелестел голос Беллами между колонн, подпирающих резной, темный и невидимый свод. Он, запрокинув голову вверх, следил за своими словами, как испуганные голуби, перелетающими с одной искусственной ветки на другую. Тонкая, голубая в редком свете кожа давала его крови надышаться, пропуская вены к поверхности, и одна из них жадно пульсировала на чуть приоткрытой воротом ключице.

- Разве? – Еле слышно выговорил я и заметил его прищуренные глаза, косившиеся на меня. Оторвавшись от потолка, он просчитывал что-то, не выпуская меня из внимания. Два шага, сделанные вглубь зала, не замеченные мной, но двигающие меня ровно на то расстояние, которое требовалось для очередного маневра. Ещё два шага, и я уже каким-то образом оказался среди молочно-серых колонн с витыми лозами из податливого камня на них.

Скрип подошв, шаркающий звук моих кедов, отсветы от светопоглощающих поверхностей – это всё потерялось, ведь я пробовал проследить за ведущим, за человеком, который соскучился по игре, который умирал в одиночестве все эти дни. Моя попытка провалилась: он неуловимо и уверенно вел меня по заданной траектории.

Затылок коснулся прохладной кисти винограда, коснулся плавно и вполне ожидаемо: я устал ходить восьмерками, ведомый бесполезной навязчивой идеей.

- Допустим, что нет.- Отозвались на мою фразу стены, и я повернул голову в сторону, чтобы рикошетом меня не накрыли очередные слова.

- Боже, Мэтт, иди уже ко мне, а.

Васильковые глаза тотчас же вызвали меня на дуэль, но я привык решать даже такие проблемы мирным путем.

- Мэтт, не надо ухищряться. – Я тихо притянул его ближе за выпущенный край рубашки, игнорируя и одновременно приветствуя это настроение, выражение непричастности, отразившееся на его живом лице. – Я не беспомощная самка павлина; совсем не обязательно завлекать меня твоим пением…

Беллами прислушался, прекрасно понимая, что сейчас произойдет перераспределение сил.

- или гигантским разноцветным хвостом. Я все равно все сделаю по-своему, и ты будешь первым, кому это понравится. – Беллами уже давно сам вжимал меня в колонну, желая только одного – слушать мой шепот дальше. – Больше не будешь?

- Неа. – Детский смех над самым моим ухом, скрывающий радостное возбуждение, но, несмотря на это, распространяющий эндорфины по моим сосудам.

- И да: давай, мы больше никогда не будем записываться в замках? – Последнее скорее являлось утверждением и сопровождалось слабым «хорошо», вызванным не столько его согласием, сколько дорожкой из моих невесомых поцелуев по линии его скулы. 

 

PS: Это да, это не пьюр стрит спирит. Вот то, что его "испортило".