все-таки мне придется выложится здесь,
ибо контакт конкретно тупииит и выводит меня из себя.
Это его коронное прикосновение кончиком носа к моему плечу долгое время заставляло меня просто неподвижно лежать, глядя в потолок, привыкая к такому необъяснимому доверию. Потом это прошло, и каждый раз, когда я ощущала теплое сонное дыхание, я, по привычке на секунду замерев, чуть поворачивала голову в его сторону и улыбалась, в предвкушении своего вопроса. «Что тебе снилось, мой сладкий?» обычно было самой кульминацией наших ночей. Ничто не могло сравниться с этим: этот крошечный короткий поцелуй в самую косточку плеча, тихое шуршание по подушке и его слова, едва различимым шепотом доходившие до моего сознания, пока замершие мальчишеские пальцы отогревались под одеялом в моей руке. Я не замечала, как он переставал говорить и только его руки, уходящие от моих, немедленно оставляя миллионы отпечатков по моей шее, как-то добровольно заставляли меня вернуться к нему. Несмотря на максимально расширенные зрачки, мне было трудно найти его рядом, но этот ребенок ухитрялся найти себя сам, приподнимаясь на локте и улыбаясь мне сквозь темный ночной воздух, а я все не могла понять, как он с такой непосредственностью временами бывал так серьезен и равнодушен. Вдруг все пропадало: мягкая ладонь ложилась мне на глаза, пока через несколько мгновений его печально-радостное лицо не отражалось в моих бесконечных глазах, и он не говорил одними губами «Mio crudele affetto». «Жестокая?». Мэтт никогда не отвечал на этот вопрос, и только скромно улыбнувшись, проводил пальцами по моей скуле, словно смахивая невидимые слезы.
Моими глазами это очаровательное ночное привидение превращалось утром в любимую мягкую игрушку, на которой ты по глупой неосторожности заснул. Когда он, зевая, входил на кухню и изумленно-восторженно глядел на кружку капуччино в моих руках, желание снять объятие одеяла, завернувшись в которое он порой являлся, и занять место этого самого одеяла преобладало надо мной все утро, пока Беллами не просыпался окончательно.
Несмотря на львиную долю времени, которую он проводил в студии, я редко сидела и наблюдала за ним в привычной для него сфере обитания. Может, всему виной была зависть, не знаю, но моя психология подсказывала, что во время любимого времяпрепровождения его не стоило трогать. Наверное, поэтому наши отношения долгое время были стабильными. С исписанными руками он приходил ко мне и, оставляя на моей коже синие и черные разводы, Мэтт добивался того, что через несколько секунд моя голова терялась в замешательстве, придумывая все новые и новые сказки для своего любимого непоседы. Для вполне взрослого человека, который все ещё почему-то перед сном прыгал на кровати, садился мне на ноги, пытаясь выпытать какую-нибудь ерунду, дергал за волосы, а потом как бы невзначай касался самыми подушечками пальцев именно той части шеи, самой интимной части. По ней обычно пробегал холодок, когда перед моими глазами маячил угрюмый невдохновленный Мэтт.
Наше общее чувство отчужденности, постепенно развернувшееся в масштабе, все чаще приказывало мне избегать своего любимого ребенка. Я бы назвала это «синдромом матери», но дело в том, что не только Мэтт игнорировал меня, но и я - его. Привычный порядок разрушился сразу, уступив место его темным от усталости глазам, но мне все-таки есть, что вспомнить, хотя мысленно я довольно редко к этому возвращаюсь. Память почему-то теперь навеки предана своему маленькому хозяину, хотя все остальные составляющие уже давно привыкли к жизни вне страны невзросления.
Я надеюсь, что ему хватит игрушек до конца жизни, до того момента, как он согласиться приручиться и навечно перестать просить оставить свет включенным. Момент, когда странный звук, щелчок оповестит его о полной темноте должен прийти, иначе он никогда сам не увидит себя в качестве маленького принца, живущего на собственной планете.
-GreenLite- обратиться по имени
Пятница, 17 Сентября 2010 г. 22:47 (ссылка)
free__dom обратиться по имени
Пятница, 17 Сентября 2010 г. 23:51 (ссылка)
