С поэтом Леонидом Аронзоном и его творчеством я познакомился 22 мая 2017 года в музее-квартире Ф.М. Достоевского в Петербурге. Леонид прожил всего 31 год (1939-1970). При жизни его стихи практически не публиковались. Были вызовы в КГБ, долгие беседы о литературе. В центре поэзии Аронзона — мотив Рая, при этом его лирика, в особенности последних лет, глубоко трагична, в ней всё настойчивее появляются темы смерти и пустоты. В конце жизни Леонид страдал тяжёлой депрессией. 13 октября 1970 года он погиб (застрелился). За месяц до гибели Леонид пророчески предсказал в своих стихах обстоятельства смерти.
Я поинтересовался у участников вечера памяти: в чём отличие поэта (Аронзона) от человека, пишущего стихи?






Русский поэт Леонид Львович Аронзон родился 24 марта 1939 года в Ленинграде в семье инженера-строителя Льва Моисеевича Аронзона и врача Ханы Хаимовны (Анны Ефимовны) Аронзон (урождённой Геллер, 1902—1989), выходцев из Могилёва. В конце июля 1941 года отец и оба сына Леонид и Виталий были эвакуированы на Урал, а в конце августа 1944 года Леонид с братом вернулись к матери в Ленинград.

Виталий Аронзон оставил воспоминания о брате к 75-летию со дня его рождения – «Поэт райской памяти». Виталий Львович Аронзон (род. 1935), инженер, кандидат технических наук, заслуженный изобретатель РСФСР, лауреат премии Совета министров СССР, автор ряда научных трудов, ныне живёт в Филадельфии (США).

В 1957 году Леонид Аронзон окончил 167-ю среднюю школу. Поступал в химико-технологический институт, но ушёл со второго экзамена. Объяснил: «Мне неинтересно, а кругом ребята волнуются. Им надо, а мне – нет». По настоянию родителей поступил в педагогический институт им. Герцена на биологический факультет. К концу первого семестра Леонид бросает институт и убегает из дома. Причина: решил стать писателем, и надо узнать жизнь на стройках коммунизма. Поголодав и устав от ночёвок на вокзалах, вернулся домой.



С биологического факультета Леонид перевёлся на филологический и экстерном сдал экзамены за первый курс. С этого момента его жизнь и карьера связаны с литературой, борьбой за возможность писать, бесконечными попытками заработать какие-то деньги, напечататься.

На втором курсе Лёня познакомился с Ритой Пуришинской, своей сокурсницей; 26 ноября 1958 года они поженились. Это была интересная, интеллигентная девушка, с природным тактом - любимица семьи и друзей. К несчастью, у неё был комбинированный порок сердца.
Женившись, Лёня оставляет дневное отделение, переходит на заочное, считая, что должен зарабатывать на жизнь для своей семьи.

В начале 1960-х Леонид общался с Иосифом Бродским, который помог найти первую работу в геологоразведочной партии. В командировку на Дальний Восток Лёню провожали с тяжёлым сердцем. Экспедиция работала в тайге где-то в районе Большого Невера. Уходили в тайгу на всё лето. У Лёни заболела нога. Боль сопровождалась лихорадкой. Через короткое время он потерял возможность передвигаться самостоятельно. Вызвали по рации вертолёт, и Лёню доставили в фельдшерский пункт ближайшего посёлка, не подозревая о тяжести заболевания, которое требовало немедленной квалифицированной помощи.

В общей сложности Лёня провёл в госпитале 7 месяцев. Перенёс несколько операций. Получил 2-ю группу инвалидности. Прожить на пенсию двух инвалидов (свою и жены) было невозможно. "Он работал учителем русского языка, литературы и истории, а также грузчиком, мыловаром, сценаристом и геологом, - пишет Рита в послесловии к первой книге его стихов, - Из своих тридцати одного года двадцать пять лет он писал стихи, двенадцать лет мы прожили в огромной любви и счастье".

Первые десять лет брака были действительно счастливыми. Много знакомых, друзей, связанных общими интересами, одинаково неустроенных, но готовых прийти на помощь друг другу. Были яркие встречи, например, с Ахматовой. Короткий период взаимного увлечения с Бродским: чтение и записывание на магнитофоне стихов, наговариваемых по очереди, участие в молодёжном литобъединении Союза писателей. Затем - разрыв навсегда. Попыток восстановления отношений не было. Между ними лежала пропасть разного понимания назначения поэзии.






Поэт Ольга Седакова вспоминает: «Аронзон, в отличие от Бродского, – поэт райской памяти, в его стихе есть та гармония, которая с древности почиталась царским путём поэзии. Ни райского, ни детского, ни царственного в стихе и мысли Бродского нет. Это его, Аронзона, позиция – и такова природа его дарования».

«Когда Лёня погиб, он был больше и выше Бродского, хотя Ахматова любила Иосифа больше. Слишком рано ушёл Лёня, чтобы предсказать, что бы из него могло получиться», – признаёт Вадим Бытенский.

На суд над Бродским Леонид не пошёл, поскольку в это время проходил другой суд над его другом, талантливым писателем Володей Швейгольцем.

Леонид безуспешно ходил по редакциям, предлагал свои стихи для публикации. Написал письма Эренбургу и Симонову. Эренбург ответил, что видит в Лёниных стихах мастера, а не ученика, но не знает, как может ему помочь. Симонов ответил в том же духе, но подчеркнул, что сам отошёл от стихотворного творчества.

Почему Аронзона не печатали? Может быть, стихи его были политизированы? Он не лез на рожон, как Бродский. У Леонида нет ни одного стихотворения, направленного явно против режима. Так в чём же дело? Может быть, стихи его плохи?

Стихи посвящались друзьям, велись бесконечные разговоры о литературе, о месте поэта в обществе. Самозащитой от непечатанья была доморощенная теория, что общественное признание и не нужно, хорошо, что тебя ценят и понимают друзья. Тем не менее, за месяц до гибели, Леонид согласился с братом, что признание всё-таки важно.

За пределами творческой жизни была тяжёлая, с приключениями, работа «независимым» фотографом в Гурзуфе. Спрос на фотографии был, и Лёня зарабатывал небольшие деньги.
В последние годы жизни появилась работа на киностудии научно-популярных фильмов. По сценариям Леонида Аронзона снято несколько фильмов, отмеченных дипломами. Работа сценаристом давала хороший временный заработок, но мешала любимому делу. "Не могу два дела делать. Если сценарий, то на нём выкладываюсь. Это не моё… Уйду". Ситуация тяготила, и Леонид решил бросить сценарную работу. Между этим решением и его уходом из жизни всего два месяца.

Депрессия, неудовлетворённость нарастали. Кризис ли отношений супругов, сложности ли осознания этого кризиса, а также смена работы и невозможность опубликовать свои произведения привели к надлому психики. Это сознавали сам поэт и его близкое окружение. Темы ухода из жизни, поиска и отторжения жизненных стимулов ясно звучат в его стихах.

Лирика Леонида, в особенности последних лет, глубоко трагична, в ней всё настойчивее появляются темы смерти и пустоты. Как многие сверстники, Леонид вобрал элементы поэтики Пастернака, Ахматовой, Мандельштама, но с особенным вниманием развивал традиции Хлебникова, Заболоцкого (творчеству последнего посвятил свой институтский диплом).
В середине 1960-х начал писать прозу.

Были вызовы в КГБ, долгие допросы изматывали и опустошали. В газетах появились о нём фельетоны. Несогласие с властью наказывалось.
Неудовлетворённость своим положением, неприступностью редакций, невозможностью посвятить себя любимому делу нарастали. В 1960—1970 годах Леонид страдал тяжёлой депрессией.

Писать удавалось немного. Для кого писать?
Для друга со школьных лет поэта Алика Альтшулера:
«Альтшулер мой, зачем ты создан?
Зачем не червь, а человек?»



Леонид Аронзон погиб 13 октября 1970 года. В горах под Ташкентом Лёня и его друг Алик Альтшулер собирались охотиться. В случайной пастушьей сторожке попалось злосчастное охотничье ружьё. Леонид ночью вышел из сторожки и выстрелил в себя. Алик нашёл Лёню, раненого, у стога сена. Была повреждена селезёнка. Понимая, что находится на грани жизни и смерти, поэт просит врача спасти его. Спасти не удалось – не хватило крови для переливания.

За месяц до гибели, подобно Лермонтову, Леонид пророчески предсказал в своих стихах обстоятельства смерти: «Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:/ ни тяготы в душе, ни пороха в нагане./ Ни самого нагана. Видит бог,/ чтоб застрелиться тут, не надо ничего…».

Так и осталось неизвестным: самостоятельно, по своей воле ушёл из жизни поэт в горах под Ташкентом или случайно выстрелил в себя, неосторожно обращаясь с оружием. По официальной версии, застрелился из охотничьего ружья. Однако характер ранения, по результатам патологоанатомической экспертизы, свидетельствует о несчастном случае при неосторожном обращении с ружьём. Скончался поэт в госпитале в Газалкенте.
На венке от друзей были написаны Лёнины слова: "Всё меньше мне друзей среди живых, всё более друзей среди ушедших".

"Внутреннее знание о собственном раннем уходе позволяло ему говорить о смерти как о любви и о любви как о смерти, - вспоминал поэт Виктор Кривулин. - Он жил с чувством надвигающегося Последнего Катаклизма, ощущая абсурд человеческого существования как высшую форму Божественной красоты, перед которой меркнут любые нравственные или социальные установления".

«Леонид Аронзон умер, когда ему было тридцать один год, - пишет Рита Аронзон-Пуришинская. - Его смерть была основным событием его жизни. Таким же, как поэзия, детство, Россия и еврейство, любовь, друзья и веселье. Родом он был из рая, который находился где-то поблизости от смерти. Хотя прожил он всю жизнь в Ленинграде. Из своих тридцати одного года двадцать пять лет он писал стихи, двенадцать лет мы прожили вместе в огромной любви и счастье».

К жене обращены лучшие стихотворения Леонида Аронзона.
«Красавица, богиня, ангел мой,
исток и устье всех моих раздумий,
ты летом мне ручей, ты мне огонь зимой,
я счастлив оттого, что я не умер
до той весны, когда моим глазам
предстала ты внезапной красотою.
Я знал тебя блудницей и святою,
любя всё то, что я в тебе узнал.
Я б жить хотел не завтра, а вчера,
чтоб время то, что нам с тобой осталось,
жизнь пятилась до нашего начала,
а хватит лет, ещё свернула б раз.
Но раз мы дальше будем жить вперёд,
а будущее – дикая пустыня,
ты – в ней оазис, что меня спасёт,
красавица моя, моя богиня».

Леонид Аронзон воспринимался одним из лидеров ленинградской неподцензурной словесности, некоторые видели в нём альтернативу Бродскому. Оказал заметное воздействие на современников и младшее поколение русских поэтов.

При жизни Леонид Аронзон не сумел напечатать ни одного значимого для поэта стихотворения, произведения его распространялись в рукописях и сам- и тамиздате (см. «Иерусалимский библиофил», альманах IV, Иерусалим, 2011, с.118. Леонид Аронзон в сам- и тамиздате).

В 1979 году сборник его стихов, составленный Е. Шварц, был издан приложением к самиздатовскому журналу «Часы», позднее с дополнениями перепечатан в Иерусалиме, и Санкт-Петербурге (1994).
В 1998 году издана двуязычная книга стихотворений Леонида Аронзона «Смерть бабочки»: параллельный перевод на английский язык Ричарда Маккейна. Наиболее полно творчество Аронзона представлено сегодня в комментированном двухтомном «Собрании произведений» (СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2006).
В 2009 году Леонид Аронзон, прежде практически неизвестный в странах немецкого языка, был признан здесь одним из выдающихся поэтов XX века.

22 мая 2017 года в музее-квартире Ф.М.Достоевского в Петербурге состоялся вечер памяти, посвящённый поэту Леонид Аронзону, где я участвовал.

В 2018 году московским театром МастерскаЯЮ поставлен спектакль «Кто взошёл на вершину холма». Это первая театральная постановка по творчеству Леонида Аронзона.

24 марта 2019 года в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме прошёл «День Аронзона». На вечере состоялась презентация новых книг Аронзона — «Графика» и «Письма Риты» (М.: Барбарис, 2018—2019).

12 октября 2019 года в Санкт-Петербурге, в канун 49 годовщины со дня смерти Аронзона, по адресу Графский переулок, дом 10 / Владимирский проспект, дом 11, где с 1963 по 1967 год проживал Леонид Аронзон, установлен памятный знак, скромная доска-миниатюра, созданная по лекалам старых городских придомовых табличек, «Райскому поэту Аронзону, влюбленному в красоту!».

Поэт Виктор Кривулин вспоминал: «В семидесятые годы ушедший из жизни Леонид Аронзон был самой притягательной и живой фигурой в ленинградской поэзии того времени. Его поэтика и судьба интригуют, завораживают каждого, кто в это время становился свидетелем или участником независимого культурного движения – новой русской контркультуры. Ещё бы: невероятная, взрывчатая смесь абсурда и чистого лиризма, насмешки и патетики, грубой, на грани непристойности, витальности и буддистской отрешённости от мира.
В сравнении с утончённым эстетизмом его коротких стихов многословный и обстоятельный Бродский в 70-е гг. казался архаически тяжеловесным, слишком приземлённым, рассудочным. Стихи же Аронзона шли «путём слетевшего листа», оставляя на слуху слабый осенний шорох, перерастающий в органное звучание потаённой музыки смыслов, недоступной обыденному сознанию, но открывающейся как психоделическое озарение, как пространство продуктивных повторов и постоянных возвращений к уже сказанному, – чтобы снова и снова обозначать новые уровни метафизического познания того, что на языке современной философии именуется отношением Бытия к Ничто».

Аркадий Ровнер: «Он читал свои стихи так, как будто на острие этого чтения замерла Вселенная. Сказать, что аронзоновское чтение стихов экстатично, − ещё ничего не сказать. Каждое произнесённое им слово насыщенно и самодостаточно, оно похоже на небесный плод, наполненный мякотью, соками, свежестью, силой. Слову не тесно рядом с другими, паузы между ними гулки и глубоки, в его стихах рождается небывалая мужественная и упругая, радостная и певучая гармония».

Борис Иванов: «Аронзон создал для возникающего литературного течения новый идейно-эстетический плацдарм. Социальный эскапизм независимого культурного движения получил иную, позитивную траекторию развития: от чувственной предметности и экспрессионизма – к созданию своей духовной и культурной миссии».

Виктор Кривулин полагал: «…он был окружён своего рода мифом…».
«Аронзон говорил о том, что есть два подхода: подход мастерский, мастеровитый, когда мы более или менее совершенно и красиво описываем нечто, как это делает, например, Пушкин в „На холмах Грузии…“ — и подход совершенно иной: когда мы схватываем всё… весь мир сразу, забывая в этот миг и о литературе, и о себе, и о мире.»

И мне случалось видеть блеск -
сиянье Божьих глаз:
я знаю, мы внутри небес,
но тоже небо в нас.
Как будто нету наказанья
тем, кто не веруя живёт,
но нет, наказан каждый тот
незнаньем Божьего сиянья.
Не доказать Тебя примером:
перед Тобой и миром щит.
Ты доказуем только верой:
кто верит, тот Тебя узрит.
Не надо мне Твоих утех:
ни эту жизнь и ни другую -
прости мне, Господи, мой грех,
что я в миру Твоём тоскую.
Мы - люди, мы - Твои мишени,
не избежать Твоих ударов.
Страшусь одной небесной кары,
что Ты принудишь к воскрешенью.
Столь одиноко думать, что,
смотря в окно с тоской,
- там тоже Ты. В чужом пальто.
Совсем-совсем другой.
1969 год


Увы, живу. Мертвецки мёртв.
Слова заполнились молчаньем.
Природы дарственный ковёр
в рулон скатал я изначальный.
Пред всеми, что ни есть, ночами
лежу, смотря на них в упор.
Глен Гульд — судьбы моей тапёр
играет с нотными значками.
Вот утешение в печали,
но от него ещё страшней.
Роятся мысли, не встречаясь.
Цветок воздушный, без корней,
вот бабочка моя ручная.
Вот жизнь дана, что делать с ней?
1969


ВСЁ ЛИЦО: ЛИЦО — ЛИЦО,
ПЫЛЬ — ЛИЦО, СЛОВА — ЛИЦО,
ВСЁ — ЛИЦО. ЕГО. ТВОРЦА.
ТОЛЬКО САМ ОН БЕЗ ЛИЦА.
1969


Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идёт, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.

И дождь идёт, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами, -
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!

Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идём за нами.

Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идём за нами.
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?

Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:
ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.

Ни самого нагана. Видит Бог,
чтоб застрелиться тут, не надо ничего.
1970



Как ни странно, но у нас с Леонидом Аронзоном много общего. Хотя я родился на двадцать лет позже, но хорошо помню ленинградский андерграунд и питерскую контркультуру. Я тоже поступал в педагогический институт им. Герцена, но мне поставили двойку за сочинение. Работал и столяром, и дворником, и мусоросборщиком, и учителем в школе. Тоже был инвалидом 2 группы в связи с травмой ног. Хотя мною написано 1152 стиха, я не считаю себя поэтом. Поэт не тот, кто пишет стихи. Это тот, кто может уловить и поэтически выразить настроения, мысли и чувства рифмованным образом (иногда верлибром).





Поэт говорит так, как слышит сердцем!
Если ты пишешь для себя – пиши в стол. Но если публикуешь для других, и хочешь, чтобы тебя поняли, то должен писать ясно, пусть даже и не для всех понятно.

Можно опубликовать тома, а на слуху останутся только строчки.

Лично я считаю, что поэзия существует не ради поэзии, а для выражения тех высших идей и смыслов, которые недоступны рациональному логическому познанию, которые идут к нам из иного мира и связывают наши миры.

Поэт должен в своём творчестве не столько воплощать уже известные идеи, сколько постигать новые идеи и смыслы.
Весь вопрос в масштабах идей и смыслов, постигаемых поэтом. Если они глубинны и жизнеспособны, то им не нужна государственная поддержка, они прорастут сами.
Только поэзии доступны некоторые идеи и смыслы, которые недоступны философии и науке. И в этом огромная ответственность поэзии.

Поэзия не самоцель. Хотя она и самодостаточна.
Поэзия не развлечение.
Стишки к юбилею и рифмоплётство от безделья это не поэзия.
Поэзия – это способ познания, форма постижения Откровения!

Известно, что первые поэтические произведения – это мифологические гимны. Древние религиозные тексты существовали в форме поэтических гимнов. Первые литературные произведения это поэзия (Гомер «Илиада» и «Одиссея»). Проза литературой не считалась.

Почему древние мифологические гимны написаны стихами?
Йохан Хейдинга утверждал: «Миф, в какой бы форме он не передавался, всегда есть поэзия».
Поэт Велимир Хлебников признавал, что поэзия и миф – две части одного целого.

Какова же связь мифа и поэзии?

15 марта 2018 года в музее Анны Ахматовой в Петербурге профессор Михаил Борисович Мейлах представил свою новую книгу «Поэзия и миф». Я поинтересовался у Михаила Борисовича, почему он рассматривает поэзию и миф в единстве.






М.Б.Мейлах считает, что поэзия возникла из области сакрального. Она смыкается с мифом и мифотворчеством, сохраняя свои архаические корни. С высшими (божественными) сферами нельзя говорить на обычном языке. Потому что, во-первых, они его не поймут, во-вторых, он их не достигнет. Поэтому этот язык нужно особым образом формировать: с помощью музыки, с помощью каких-то фонетических манёвров. Поэтический текст не является чем-то раз и навсегда сказанным, устойчивым, он изменяется в зависимости от его понимания и переосмысления. Это присуще языку в целом. Язык и сознание устроены так, что почти невозможно сказать что-либо бессмысленное с точки зрения божественной бессмыслицы. Истолкование поэзии вещь очень трудная, многоступенчатая и многообразная, стихотворение интерпретируется в контексте.
«То, что не названо, судьбой не отмечено, оно и не существует». «Стихи не пишутся, они слышатся!»

Есть мнение, что после отмены ритуального жертвоприношения, контакт с потусторонним миром был утрачен. За отсутствием сверхъестественного возникла необходимость производства сверхъискусственного. Этим сверхъискусственным, на мой взгляд, стала поэзия – наша «остаточная духовность».

Поэзия была формой откровения и общения с богами. Все первичные священные тексты это поэтические гимны. В древности поэт и жрец были в одном лице. Считалось, что поэзия это и дар и проклятие, а устами поэта пророчествуют боги.

В состоянии вдохновенного экстаза и одержимости поэты обладали свойством иновидимости и прорицания, они чувствовали себя во власти потусторонних сил. Поэт становился проницаем для узкого входа в праисточник знания, где перед ним открывалась сфера постижимости сущего.

Но чтобы проникнуть в умопостигаемость мира необходимо полное отцепление от своего естества. Поэты должны жить в состоянии отрешённости и непривязанности к миру. Чтобы войти в контакт с потусторонним, требуется изменённое состояние сознания. Для этого нужно обратиться своей частичкой потустороннего, которая есть в каждом человеке.



Мне кажется, что вход в умопостигаемость мира даёт только поэзия. Именно поэзия как часть искусства синтезирует в человеке его экзистенцию.
Поэзия – это одновременно и абсолютно нереальное, и абсолютно реальное, что можно обсудить с другими.
Поэзия – это приобщение к праисточнику знания, где порядок безумия предшествует порядку разума.
Настоящая Поэзия – это духовное жертвоприношение, своеобразная форма бытия для другого.

На мой взгляд, поэзия – это один из способов связи с трансцендентным. Ещё древние полагали, что поэты разговаривают с богами, а поэзия есть глас богов.

Настоящая поэзия – это и субъективное откровение, и Откровение объективно.

Наше «Я» – лишь осознаваемая часть нашей личности, лишь надводная часть айсберга нашего существа.

Поэзия – это открытие и постижение себя как субъекта.
Субъект и объект – умозрительное разделение. Надо преодолеть это логическое разделение, чтобы понять, что объект тоже субъект, а субъект в свою очередь объект, – и мы всеединство!

Насколько поэт равен человеку, а человек поэту?

Поэт значительно больше создаваемого им текста.
Поэзия – это обращение к Высшему, к трансцендентному, к собственной экзистенции, к коллективному бессознательному.
Настоящие стихи, как и мифы, создаются на границе бессознательного, в изменённом состоянии сознания. Гениальные стихи это экстаз, духовный и эмоциональный «оргазм»!

«Всё, что поэт пишет с божественным вдохновением и святым духом, то весьма прекрасно», – полагал Демокрит.

Платон говорил: «Поэт, если хочет быть настоящим поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения».
Платон предлагал изгонять поэтов из «идеального государства», поскольку они вносят сумятицу в общественные нравы, сочиняют небылицы, далёкие от истины, нарушают установленный философами порядок.
«Кто идёт к вратам поэзии, не вдохновлённый музами, воображая, что одно искусство сделает его поэтом, тот и сам несовершенен, и поэзия его — ничто в сравнении с поэзией вдохновлённого».

Аристотель отмечал, что в поэзии главным является содержание, а не форма. «Поэту следует скорее быть творцом фабул, а не метров, поскольку поэт является таковым по подражанию, а подражает он посредством действия».
«Поэзия есть нечто более философское и серьёзное, чем история: поэзия выражает более общее, а история — частное».
«Историк и поэт отличаются друг от друга не речью — рифмованной или нерифмованной; их отличает то, что один говорит о случившемся, другой же о том, что могло бы случиться».

«Слова истины просты», – утверждал Эврипид.
Вся трудность – в простоте: она, по словам Леонардо да Винчи, «труднейшая на белом свете, крайний предел опытности и последнее усилие гения».

«Сочинение стихов ближе к богослужению, чем обычно полагают», — считал Анатоль Франс.
«О поэзии могу теперь сказать так: это жертвоприношение, в котором мы приносим в жертву слова», – полагал Жорж Батай.






Почему же самые гениальные произведения написаны стихами?

Невозможно представить «Божественную комедию» Данте, написанную прозой.
Некоторые вещи просто невозможно выразить прозой, стихи приходят словно сами собой. Например, поэма «Савитри», написанная на английском языке, по признанию самого Шри Аурбиндо, невозможно было выразить прозой.

Я и сам замечал, что не получается выразить простым словом некоторые образы, и невольно возникает рифмованный текст, когда не сочиняешь, не выдумываешь, рифмы не подбираются, а просто слагаются сами собой. Это ощущение изложения, как будто тебе кто-то диктует, а ты лишь водишь ручкой или набиваешь на клавиатуре. Все попытки что-то исправить, улучшить, только ухудшали текст. Смысл этого «записанного» текста был для меня откровением и открывался не сразу. Я вначале машинально записывал, а только потом начинал понимать, что же такое записал. Это удивительное состояние трансляции, приёма-передачи. Я даже не считаю, что это я написал, хотя это написано мною!

...повсюду мир тебе открыт и ключ в замке всегда лежит войти не бойся в мир внутри ведь это все есть только ты глубины космоса в тебе весь звездный небосвод в тебе ты глубже солнца и светил как если дверь в себя открыл и вышел в свет и внял любви поверь все это можешь ты ты бог и царь в себе самом так будь достоин пред отцом все есть в тебе чтоб силой стать и никогда не умирать пойми раскрой отдай себя избавься от ненужных я любовью стань стань весь любовь чтобы рождаться вновь и вновь и этот чуждый мир спасать и умирать и воскресать...
(из моего романа «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» на сайте Новая Русская Литература).

Я лично не называю свои тексты стихами. Это всё условность названия. Главное для меня в стихах не рифмы, а мысли. Но важнее всего – смысл!
«Поэтический образ — это всегда трансляция смысла», — утверждал поэт Федерико Гарсиа Лорка.

Настоящие стихи это мыслеформы. Если удается первыми строками сформулировать вопрос, то потом лишь записываю ответ. Таков мой метод познания и общения с Господом.

Слова — это формы образов, и потому они не подыскиваются, а приходят вместе с образами, являясь лишь средством выражения.

Истинное творчество — это изложение, потому что не от себя.

Настоящие стихи не сочиняются, а записываются.

Когда сам хочу что-то сочинить, ничего не получается, когда же пытаюсь настроиться и почувствовать, то строфы рождаются сами собой. Причем иногда в такой законченной форме, что я просто поражаюсь. Отчего и почему это происходит, не понимаю. Для меня это такое же откровение, как и для других.

Но безусловно — творчество богодухновенно. Это процесс приёма божественного откровения — Спасение, которое посылает Господь вдохновением. Но вдохновение даётся лишь тому, кто его достоин, причём вовсе не для того, чтобы на этом зарабатывали деньги. Вдохновение — это награда за веру и помощь Господа тем, кто в ней нуждается.

Подлинное искусство бескорыстно, потому что от Бога!

Произведения искусства всегда самопожертвование. Ведь цель искусства помогать человеку чувствовать себя счастливым.

Стихи это изложение, а не сочинение. Слова не подбираются. Каждое слово, если оно то самое, оно неизбежно, оно и только оно, и никакое другое, потому что слова это прежде всего настроение.

Стихи — это музыка слов, а роман — как симфония, — главное здесь не цель, а процесс сопереживания, когда если не почувствуешь, то ничего и не поймёшь.

Знаете ли вы, как строчку диктует чувство? Я ощущаю её как некое волнение, как музыку, которую пытаюсь выразить с помощью слов.

С помощью слов человек пытается передать не столько смысл, сколько своё ощущение, и потому интонация бывает важнее.

Слова непереводимы, потому что это попытка выразить чувство, образ, который существует неповторимо только в данной культуре, в языке данного народа. Чувства — они между слов.

Каждое стихотворение это космогония, — а потому неповторима и непереводима!

Художник мир творит, он — демиург, он — бог,
Он слышит зов Небес, он ловит Музы слог.
И требует Господь, чтоб был поэт один,
И дома, и в семье, хоть он не нелюдим.
И потому бежит поэт от лишних слов,
От пошлой суеты, семейных склок, забот,
От мыслей о еде, о сексе, шума — прочь!
Он должен быть один, его подруга — ночь.
Он тонкий инструмент божественных начал,
И требует Глагол, чтобы поэт молчал.
Художник — Музы раб, ревнует Дух его,
Кто служит — даёт всё, а прочим — ничего.
Не сотворит поэт того, что Бог ему не даст,
И должен помнить он про свой последний час.
Не выдумать того, что нет в Мире Идей,
И чтобы сотворить, любить нужно людей,
И верить в то, что Бог поэту говорит,
Ведь истинный поэт не от себя творит.
Как мало нужно чтоб творить художник мог:
Покоя для души, свободы от забот.
Но творчество всегда есть подвиг для души —
Преодолеть себя и воплотить мечты.
Художник видит то, что многим не дано,
В грядущее он зрит сквозь мутное стекло,
Пытаясь Божий Смысл в твореньи разгадать,
И миру возвестить о том, что должно стать.
Художник есть пророк, поэт — пророк вдвойне,
Он возвещает то, что хочется Судьбе.
Он жертвует собой, чтоб им Господь вершил,
Поэт живёт затем, чтоб Бог им мир творил.
Не смеет он просить, ведь он имеет дар,
Творит душою он, и тела нужд не раб.
Он просит тишины, чтоб слышать Бога глас,
И он творит мечты, что так нужны для нас.
Не нужен и комфорт — талант погубит он! —
Нужна лишь тишина, и только хлеб, да сон.
Удобства ведь не цель, а чтоб он мог творить,
Здесь деньги не важны, ведь Музы не купить,
Не вымолить стихов, не выпросить любви,
Ведь вдохновенье — Дар, упорный труд души.
Не ценится поэт, пока средь нас живёт,
Но станет знаменит, как только он умрёт.
Укором служит он для тех, кто спит душой.
Он странник на Земле, он странный, он чужой.
Поэт — слуга Небес, орудие Творца,
Бог в лицах всех творцов, и Он же без лица.
Невзгоды — хлеб души, и стимул нам расти,
И чтоб поэтом стать, ты их благодари.
Поэт — всегда борец, художник и герой.
И Бог им говорит. Он только Богу свой!
(из моего романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература

17\11\2022 на конференции "Дни философии в Петербурге" известному философу Александру Куприяновичу Секацкому вручили премию "Вторая навигация" за книгу "Единство мира: опыт поэзии и метафизики".
Александр Куприянович в книге, которую он мне подарил с дарственной подписью, пишет:
"Существует сквозная поэзия мира и со временем потребуется составить некую карту её присутствия - от принципов устройства космоса до таких тонких психологических феноменов как настроения и даже смены настроений".
"Если в отношении собственно поэзии ясно, что не всякий порядок слов, не всякая рифма и не всякий пафос имеют отношение к поэзии, а лишь, если можно так выразиться, "избранные места из переписки с Богом". (с.35)
"Поэзия способна постигать и то, чем ставшее не стало". (с 37)
"В спекулятивном натурфилософском смысле поэзия обеспечивает доступ к свёрнутым или к тут же сворачивающимся измерениям, к тем, которые практически невидимы снаружи и бездонны изнутри". (с.43)
"Как же оно, бытие, бытийствует..." ? "...Dasein знает, что Бытие обретено не путём логических операций-манипуляций, не путём экстракции, обобщения всех принадлежностей, выражаемых, например, глаголом-связкой. Оно было обретено путём трансцендирования и поэтому вообще не дискурсивно, хотя и имеет некую дискурсивную составляющую, логическую проекцию". (с.213)

29\03\2023 философ А.К. Секацкий представил свою новую книгу "Юла и якорь" в книжном магазине "Во весь голос" в Петербурге, где также ответил на вопросы. Я спросил: если бы Вам дали возможность обратиться ко всем людям Земли, что бы Вы им сказали за одну минуту?






P.S. При подготовке текста о Леониде Аронзоне использованы воспоминания Виталия Аронзона, Виктора Кривулина, Риты Аронзон-Пуришинской и материалы открытой печати.

Так что же вы хотели сказать своим постом? – спросят меня.

Всё что я хочу сказать людям, заключено в основных идеях:
1\ Цель жизни – научиться любить, любить несмотря ни на что
2\ Смысл – он везде
3\ Любовь творить необходимость
4\ Всё есть любовь

А по Вашему мнению, поэт АРОНЗОН - В ОКРУЖЕНИИ МИФА?

© Николай Кофырин – Новая Русская Литература – https://www.nikolaykofyrin.ru