вкладывая свои желания во всеобъемлющие руки судьбы и не зная, какими они окажутся - холодными и грубыми или же теплыми и ласковыми. даже не предполагая, что они сделают с твоими хрупкими надеждами - безжалостно раскрошат на куски длинными пальцами или же взлелеют в уюте бархатных ладоней.

чтобы любить, не обязательно обладать.

я не буду прикасаться. разве что взглядом.

я буду наступать на одни и те же грабли раз за разом, пока не разобью себе лицо в кровь. но кажется, даже в этом случае не смогу остановиться. я не нуждаюсь в том, чтобы меня от кого-то защищали. мне необходимо, чтобы меня спасли от себя самой.

найди повод, чтобы взять меня за руку.

недосягаемое становится осязаемым.

я подыхаю от отсутствия нежности.

Я ненавижу тебя уже просто потому, что ты идеален, а я испытываю непримиримую тягу к разрушению всего совершенного. Все, что каким-либо образом относится к тебе, смешалось небрежно цветными мазками художника авангардиста во мне и постепенно сводит с ума, как в принципе, и должно делать настоящее искусство.

Выпрыгнуть бы из осточертевшей человечьей шкуры - распрощаться с неприглядным чехлом внешних качеств. Лучами вечно сияющего волшебства изнутри пронзить уставше бренное тело. Раскрыть бы осторожно, как старинно драгоценную шкатулку, грудную клетку и достать самое сокровенное, заветное самое, и протянуть робко в подарок. Сбросить бы душащий кокон, сплетенный из сухожилий и вен, и оставить прошлое облезшей оболочкой мерзкой гусеницы - разрешить изнемогающе томившимся грезам взмахнуть полупрозрачными крыльями мотыльков и устремиться ввысь. Взорваться бы щекочущими цветными восторгами и переливающимися мечтами - прорвать хлынувшим потоком любви неприступно сдерживающую плотину из костей и плоти. Вспороть бы мешок предубеждений острием глубинной истинности и разрешить пленным достоинствам увидеть солнечный свет. Выпрыгнуть бы из осточертевшей человечьей шкуры и без животных претензий обнимать своей душой твою душу. Вот было бы здорово.

я слушаю город в открытом окне. он пахнет влажным асфальтом, свежей листвой и несбывшимися мечтами. город - одинокий романтик, усевшийся на промокшей крыше с акустической гитарой в руках и хранящий на губах нежно грустную улыбку.  его сердце обволакивает теплая тоска и каждая капля, разбивающаяся о мой подоконник, сливается с аккордами его меланхолично убаюкивающей музыки. я слышу вдалеке шум проезжающих машин, колесами расплескивающих луну, притаившуюся в лужах,  и вижу свет множества горящих окон, за каждым из которых прячется своя собственная история.

хочется нежно прикасаться губами к трепещущим бабочкам закрыто бархатных век.

Утонченно французский с притворно дразнящей ухмылкой. Устилаешь пол хрусталем битых бокалов,  правишь балом танцующих шлюх. Льешь водопадом вино в вырезы шелковых платьев, перламутровым  ливнем бусин срываешь украшения с бархатных шей. Оды искушенно грязной любви источаешь музыкой клавиш, презираешь сплетенье влажно вальсирующих тел.  Отталкиваешь приторно рвотные ласки, слизываешь солоновато вкусную кровь с уставших прелестных ножек, изрезанных сверкающе блестящим стеклом. Пробуешь на вкус эйфорию и трогаешь дно пошлости - осмеиваешь скучную любовь.

Тряпично рваный с безумно дерзкой усмешкой. Невероятно захватывающим полетом заставляешь сердце беситься в груди. В драных узких штанах танцуешь безумный рок н ролл и сжигаешь горло дешевым пойлом. Отчаянную грязь подъездов и бешенство улиц превращаешь в упоенный экстаз слов. Плюешь в  застывшие унынием лица, показываешь средний палец конституциям и законам. Захлебываешься фантастической свободой и, не задумываясь, прожигаешь жизнь со скоростью света, выдавливая из каждой клетки хрупкого тела возбуждающий адреналин.

 Задумчиво лиричный с неуловимо воздушной улыбкой. Лежа на спине, потягиваешь петербургский воздух и нежишься в сказке ржаво обшарпанных крыш. Кончиками трясущихся пальцев касаешься невероятной близи родных небес и падаешь в невесомый пух утонченно романтичных грез. Записываешь на пленку сердца шепот неугомонной Невы, замираешь от спрятанной в архитектуре города тайны. И, уже садясь в ухающий поезд, слушаешь и слушаешь, не нажимая кнопку «стоп», записанные  в сердце невероятной красоты мелодии.

от всех этих идеально волшебных малышек хочется блевать розовой рвотой несовершенства.

If I could, then I would
I'll go wherever you will go
Way up high or down low
I'll go wherever you will go

               И если я вдруг пропаду. Исчезну стремительнее тающей полосы, оставленной самолетом над грезящим Петербургом. Брошу трогательный роман недописанным в полупустом блокноте и уже не дополню строчками взбудоражено скачущего, неразборчивого подчерка. И если я вдруг пропаду. Кто будет в агонии ярости превращать хрусталь дрожащих стекол в фейерверк переливающихся брызг и жгучей горечью слез разъедать нежную кожу и терпящую все клавиатуру?

              И  если я вдруг взорвусь. Пламенно алым цветком  несогласия расцвету после столетий раболепства и поклонения, в костер лепестков брошу своды законов и после засохну бесполезным бутоном, уже не борясь с  повиновением комнатных растений. И если я вдруг взорвусь. Кто будет настолько невозможно любить  и настолько беспощадно ненавидеть людей?

              И если я вдруг растворюсь. Обернусь сквозным теплым ливнем и неизбежно стеку по ржаво бурым крышам, обласкав водосточные трубы. Оставлю в пыльном шкафу старые, изорванные в хлам кеды и уже больше не одену в непогоду, чтобы бойко чавкала отклеившаяся подошва и обувь наполнялась летнем щекочущим дождем. И если я вдруг растворюсь. Кто будет шептать убаюкивающие нежности умилительно заспанному рассвету, облившему небосвод цветом текилы «sunrise» и опьяневшему от красоты пробуждающегося города?

               И если я вдруг сгину. Рассеюсь в вечернем обаянии дворов танцующим дымом ароматного табака с удовольствием растянутой трубки, рассыплюсь пеплом небрежно выкуренной дешевой сигареты. Забуду мелодии, тонущего в кармане истертых джинсов плеера, и уже не наслажусь созерцанием прекрасного под очередной, разрывающий сердце сладкой истомой, мотив. И если я вдруг сгину. Кто будет целовать умудренные веками, каменные мостовые Ленинграда и заворожено упиваться звуком раскатистых напевов безупречно неприступной и все же чуткой Невы.

              И если я вдруг потеряюсь. Вспыхну снегопадом несбывшихся надежд и закружусь вальсом молочных снежинок, тая на ворохе пушистых ресниц, кружевом инея обрамляя стекло и караваном льдов окружая испуганных замерзших прохожих. Не успею выбежать в махровой пижаме и домашних тапочках ловить смущенный снег, не успею выбросить истосковавшееся по морозу тело в переливающееся серебряными блестками царство. И если я вдруг потеряюсь. Кто будет обматываться шерстяным полосатым шарфом, боготворить холод в коленях и бросать в накрахмаленные сугробы друзей?

И если  я вдруг умру - не плачь, друг. Прошу - произнеси и сочини все, что я не успела. И, если сможешь, храни с трепетной любовью этот образ невозможно глупой, жестоко нежной девочки. Будь уверен, я была счастливее всех сквозь осколки безумных  улыбок и хрусталь прозрачных слез.

нити гнилых недолговечных обещаний, которыми вы опутывали меня с ног до головы, порвались быстрее, чем мои дешевые колготки.

я умею только плакать и безнадежно пытаться удержать прошлое, следы которого давно уже стерли новые обороты планеты.

Между берегами наших реальностей уже перекинуты соединяющие мосты. Между вулканами наших сумасшествий - бездна расстоянием в шаг. Нам остается только прыгнуть в этот омут вместе, улечься на самое дно безрассудства и невероятным образом оказаться на вершине мира.

Не успев превратиться в готовый продукт ненасытного, переваривающего грезы поколения, пропущенный через мясорубку модного ошеломления и завернутый в лощеную обертку. И не став элитарным достоянием ушедших веков, берегущих утонченную аристократичность и благородную воспитанность. Хочу воздушной прозрачностью плавно просочиться сквозь неволю тюремных решеток и отмыть следы эпохи, догорающей и корчащейся в пламени несогласных.

Целовать запястья и дарить бережные прикосновения - не хватать ненасытно и жадно. Нежиться в постели из полевых трав - не ударять кулаками в непробиваемо бетонные стены. Бархатом ладони ощущать ладонь - не сжимать до неудержимого воя комканые стекла. Не хочу набухать нелепостями и несуразностями, подающимися в тюрьме в мисках с едой - желаю питаться исключительно искусством. Не стремлюсь слушать вздор заключенных  добровольно в кандалы страха. Нуждаюсь в счастливом стоне, сорвавшемся с пересохших губ.

Укради меня.

В каждом из нас, за одним столом обедают Иуда и Иисус. И перевес добра и зла зависит только от того, кому за трапезой мы подольем больше вина.

Чужие окурки делают сальто с перрона. Я закутываюсь в волосы, только бы не чувствовать аромат города, пахнущего незнакомцем в изорванных кедах. Хрупким и все же красивым мужчиной ослепляет закат.

За спиной оставляя прошедшие события, точно догорающие в воспоминаниях континенты. Влажно дрожащим взглядом упираясь в небосвод с вросшими крышами домов. Я опускаю в карман очередной фантик от конфеты, прихлебываю из термоса дымящийся ароматом чай и глажу по щеке чудесную девочку. Все будет хорошо.  

Я никого не люблю, да это и лучше; но я желаю всем счастья, всем, и ему первому.

( Ф.М. Достоевский, «Подросток»)

Мы никогда не врали друг другу, разве что только сами себе. Ты обманывал себя, когда думал, будто бы я тебе нужна. Я глубоко заблуждалась, надеясь, что действительно смогу стать для тебя незаменимой. А теперь. Теперь мы совсем далеки друг от друга, а если говорить  конкретнее - на расстоянии точки, наконец-то поставленной мной заместо постоянных троеточий.

Дорогие мне люди обладают удивительной способностью забывать меня в одно мгновение, а я наделена невероятным умением удерживать их в памяти бесконечно долго. И тот след, который ты выжег в моем сердце, навсегда останется самым любимым шрамом - рубцом перламутрово-жемчужного цвета, которым гордятся и притягивают к губам, оставшись наедине с собой.

Я, существо с врожденной антисоциальностью, никогда бы не подумала, что смогу настолько дорожить человеком – до трясущихся рук, до полгода воспоминаний. Ты, непримиримый гордец и циник, никогда бы не смог предположить, что сможешь настолько близко подпустить к себе обычную девочку. Но мы все сделали красиво – на вершине искренности и преданности, обменявшись волшебством и плевками, и после растворившись каждый в своем городе.

Мы давно уже попрощались, только я никак не могла расстаться со своими воспоминаниями и оборвать эту никчемную собачью привязанность. Теперь, когда люди, обезумив от взыгравших гормонов,  распевают оды весне, я хожу по улицам опасливо и очень осторожно вдыхаю воздух, начинающий пахнуть переменами и высыхающим асфальтом. Мне не верится, и я повторяю про себя постоянно: "неужели я дожила до весны"?

                Отчаянна или отчаялась? Попробуй разберись. Теперь я пропитана нефальшивой трагедией от кончиков дрожащих пальцев до кончиков испуганных ресниц, растащена восторженно плаксивыми девочками на цитаты и раздарена грубо невоспитанным мальчикам на обещания, которые не осмелюсь выполнять. Теперь я застреляла в разрезе влажно соленого взгляда, обращенного назад, осознавая, что не смогу оставаться прежней, и растворена в страхе трепета перед тем человеком, фундамент которого во мне уже заложен, но которым еще только предстоит стать.

               Они совершенно не любят тебя, как и меня, впрочем. Для них мы  всего лишь очередные прохожие, которым они по привычке обещают быть вечно рядом, но всегда находятся на расстоянии шага, чтобы в трудную минуту мы не могли облокотиться на их плечо. Не любят. Не любят! Ну так что же? Когда-нибудь мы с тобой встретимся и будем нужны друг другу по-настоящему, без красивых слов и несбыточных обещаний.

В колонках играет: Stay Young [ Strata ]

Oh can you still remember your very first kiss

or the future you hoped for when we were still kids

trying to keep up our innocence in this fucked up world?

Stay young, stay young, stay young

©

                      Только бы молодость не умирала, и танцевать хотелось отчаянно, бешено, вечно. Кружиться безостановочно, сбросив ненужную обувь, в вальсе непредугаданных событий. Босыми стопами, растирать стекло чужих унижений и обид в пыльцу прощений, назло жаждущим мести. Хохотать звонко и плясать посреди оплеванных площадей, унылых улиц, запорошенных окурками сигарет, и опустевших к полуночи вагонов метро. Поступать безрассудно и дерзко, оставляя за спиной растянутые удивлением рты и глотки, задохнувшиеся воплями бранных осуждений.

             Только бы длиться нежностью, заключая в крепкие преданные объятья. Обжигать жаром ладоней и прикасаться осторожно, самыми кончиками пальцев, не смея спугнуть. Не сдерживать текущих по щекам талых звезд, разрешая бороздить пространства раскрасневшихся от волнения щек. Замирать от умиления, не переставая по-детски наивно грезить, и прятать смущенный взволнованный взгляд под пухом испуганных ресниц.

Только бы оставаться раненым зверем, воющим пронзительно и раздирающе, под каждый упоительный аккорд. Чтобы сердце, озверев, металось в клетке из ребер, не боясь выпрыгнуть на зов обезумивших, изрыгающих вседозволенность, гитар. Чтобы дух захватывало от неудержимого ритма и от счастья хотелось разбиваться телом, разрываться отчаянным криком, вспарывать мешающую одежду, пропитанную потом и дрожью восторга.

Только бы не терять милосердия, позволяя уснуть под периной убаюкивающей ненависти. Расправляться с пеленой ярости и не бросаться на толпу с острием, желая разодрать в клочья истлевшие души. Опускать в дрожащую ладонь беспомощного инвалида завалявшуюся в кармане мелочь, глядя как даже пропитый бомж шарит в разодранном пальто, чтобы отдать последние копейки несчастному калеке.

Только бы не отдать сумасшествия на всеобщее осмеяние, став изъеденным обыденностью и усмиренным будничностью. Не опуститься на дно прозаичной рутины  и пополнить ряды друг на друга похожих фальшивок ради принятия в монохромное общество. Смотреть смело и с вызовом всем тем, кто посмеет гнуть под стандартные принятые форматы, указывая размеры рамок, навешивая омерзительные ценники и  прикрепляя осточертевшие ярлыки.

Только бы быть.  И каждому пришедшему дню, любой щебечущей птице, всякому произошедшему случаю кричать: «Не умирай, молодость!»

И вот я подхватила в метро чужую улыбку, заразительно дразнящую и не покидающую,  клейкую как нераспустившаяся почка. Подхватила и помчалась по эскалатору, раздаривая смешинку каждому встречному, любому нуждающемуся опуская кусочек звонкого хохота на протянутые ладони. Я без сожаления делила случайно пойманную улыбку, пригоршнями бросая в безрадостные лица прохожих, не разделяя толпу на злодеев  и добрецов - всем поровну. И только последний осколок улыбки оставила в кармане, приберегла. Осмотрела вагон и, как и прежде, не найдя необходимого человека. Только хотела, очень хотела поделиться улыбкой с безумным желанием, более неумолимым, чем прежде. Поделиться не по нудным гудкам и рваным репликам в телефоне, не по ломаным фразам и скучным знакам препирания в сети. Хотела обнять так сильно и после, размахивая от счастья руками, жестикулируя до невозможности забавно и весело, шлепать по слякотной дорогой кедами и распевать не обремененный скрытым смыслом поп панк. Хотела накупить фруктовой жвачки и надувать безумные разноцветные пузыри, и лопать с хлопками так, чтобы остатки жвачки оставались на носу. Надувать переливающиеся радугой мыльные пузыри и моргать ресницами от восхищения, звонко целовать в щеку и повторять: «посмотри, как стремительно  летят облака». Я хотела ладонь в ладонь, и разломить осколок оставшейся улыбки напополам, глазеть на детские мелки и тискать в магазине плюшевых игрушек, запрокидывать голову и обнимать взглядом небосвод. Я хотела, чтобы полгода порознь перестали существовать, но это был  очередной радостный день без тебя.

              И вот я подняла с дороги скупую грусть. Выронила раньше, и теперь забрала обратно. Грусть, испачканную в дорожной грязи, раздавленную подошвой ботинок, затерявшуюся на распутье. И стало невыносимо тяжело - разочарование сдавило горло, равнодушие разлилось по жилам. Сколько рук хотело приласкать, пожалеть, и сколько людей могло выслушать. Только я хотела плакать на любимых коленях,  и чтобы пальцы перебирали спутанные лохматые волосы и ладошки вытирали текущие по щекам звезды,  чтобы в колонках непременно пронзительная акустика и чтобы на уютной кухне ароматный чай с бабушкиным малиновым вареньем. Хотела молчать вместе и любоваться чаинками, кружащимися в заварнике, сидеть на подоконнике под пледом и умиротворенно смотреть на небольшой и все же ставший дорогим город. Доклеивать на стену, увешанную общими фотографиями, фантики от конфет и валяться на полу среди подушек с картами в руках. Я хотела, чтобы полгода порознь перестали существовать, но это был  очередной грустный день без тебя.

Наступает весна, знаешь. Неужели тоже  без тебя?

Меня всегда, всегда чуть-чуть не хватало. Теперь и вовсе - меня осталось так мало. ©

blanche (20:56:23 11/02/2008)

черт, никогда не думал, что с тобой такое будет

blanche (20:56:28 11/02/2008)

в тебе столько эмоций было

blanche (20:57:44 11/02/2008)

самое плохое, что ты с каких-то пор перестала верить

Можно было бы изящно вскрыться, расплескав храбрость пунцовыми  кляксами. Или отважно шагнуть за неудобный подоконник, попробовав на вкус прелый  асфальт. Можно было бы бесстрашно  распороть атласную кожу по швам, раскроив украшенное дрожью тело -  так, чтобы портные хирурги не сшили прежнее вовек. Можно было бы даже украсить скучную комнату простреленным навылет мозгом - только бы уставшие виски не сдавливало безостановочными спазмами.

 Можно было бы безудержно трахаться по подъездам, изображая взрослость и вседозволенность. Нырять в пучину алкоголя, заглатывая фальшивый адреналин. Можно было бы плескаться в пленительном героиновом водовороте и дергаться убого на дешевых дискотеках - только бы забыться и не возвращаться домой.

Можно было бы свыкнуться с унылой работой, не разражаясь выполнять безыскусные монотонные задания. Сродниться с беспросветным, монохромным существованием и бесчувственно толкаться в метро, равнодушно жуя жвачку  - только бы прекратить беззвучные истерики, вырывающиеся рваными всхлипами и заикающимся  нытьем.

Можно было бы просто сдаться. Только я, даже на последнем издыхании, пытаюсь казаться сильной и все еще держусь. Крепко держусь корнями, пускай изрядно расшатанными, пускай гниющими, но все же намертво вросшими в остающуюся вечно молодой плоть грез. Я очень, очень устала плакать. Но ты как всегда прав - скоро весна и может быть, что-то изменится к лучшему. Я действительно практически потеряла себя и разучилась верить. Но я не хочу, не хочу умирать. И буду биться до последнего за свое счастье.

Ты и Я. Мы были друзьями. Мы были странными. И напополам делили ненормальные мечты. В которых зверская жестокость лязгающими зубами разрывала дрожащую плоть нежности, в которых безудержная ласка обнимала неистовое бессердечие, в которых не существовало границ дозволенного и запрещенного, в которых не было места для кого-то другого кроме нас.

Мы могли переписываться бесконечно долго и обо всем на свете, не обращая внимания на тающие часы и захлебываясь в водовороте тем. Могли разговаривать по телефону всего лишь несколько минут, но так, чтобы голос врезался в память и руки очарованно и испуганно тряслись. Мы могли даже просто молчать, без ненужных слов обмениваясь песнями, чувствуя настроение и растворяясь в экстазе любимых мелодий. Мы могли интуитивно заканчивать друг за друга фразы и находить тайный смысл, спрятанный в поставленных троеточиях. На невыносимо большом расстоянии могли чувствовать друг друга, иначе как объяснить то, что мой телефон всегда начинал вибрировать от полученного сообщения, как только мне становилось безудержно плохо и мысли устремлялись к тебе.

Мне хотелось в тебя рыдать. И с тобой смеяться. Настолько родным ты казался и важным. Я всегда срывалась на истерики, когда думала, что  могу потерять.  Ведь лишиться тебя,  означало утратить половину собственного существа. Я и представить себе не могла, каково это - точно значить, что не смогу больше называть  по имени. Сладкая розовая сахарная вата,  крыши полуразрушенных домов, рассвет, встреченный с бутылкой вина, один на двоих плеер, мультяшный садомазохизм, вкусное молоко и многое другое - это все ты. А еще ты – энимал джаз, которые без тебя стали бессмысленными и навсегда исчезли из моего плеера.

Я не хочу  сейчас писать красивыми фразами, потому что знаю точно - ни одно, даже самое веское и правильное слово не передаст полностью того, что я чувствовала и как дорожила. А помнишь, ты сказал, что не переживешь, если потеряешь меня? Но ты продолжаешь жить, даже зная, что мы больше не вместе. А может это потому, что ты не потерял меня,  потому что я навсегда сохранила в сердце то, что было? И всегда мысленно с тобой, даже если никогда больше не смогу быть рядом. Пускай я вспоминаю об этом редко, но эти воспоминания  всегда оказываются слишком болезненными для меня .

А все потому, что я не уверена. Что когда-нибудь еще у меня будет такой друг как ты. Я любила тебя как-то по-особенному. Как брата близнеца, с которым разлучили при рождении. Как далеко не идеального, но совсем родного человека. И мне ничего никогда от тебя не было нужно. Только бы крепко обнять, поцеловать в щеку и напоить ароматным чаем.

Мне нравилось быть для тебя сказочной феей. И я все-таки когда-нибудь напишу о тебе книгу.

И если захочешь, то приходи. Мне кажется, я смогу ждать целую вечность. Даже если останусь вздорной девчонкой в простом ситцевом платье и с лохматой копной русых взъерошенных волос, хохочущей чрезвычайно звонко и бессовестно. Взбалмошной девчонкой, с венком из полевых цветов на голове, легкомысленно совершающей  необдуманные поступки и говорящей дерзости неоспоримо мило. Я буду ждать, даже если потеряю невинную детскость в боях за право выжить в этой пугающем жестокостью мире, оставлю мыльные пузыри для других восторженных девчушек, огрубею душой и превращусь в рассудительную взрослую даму. Начну жить по распорядку, соблюдать правила приличия и попрощаюсь с глупой мечтательной улыбкой, тем самым,  забив последний ржавый гвоздь зрелых убеждений в дощатый гроб для юношеских мечтаний.

 Я буду ждать тебя на самом дне прозябания, кишащем мерзкими существами, влачащими жалкое существование и погрязшими в тысяче и одном сладострастном пороке.  Стараясь не погружаться в ил безразличия и, сопротивляясь липким объятиям ужасающего дна, отдающим привкусом бумажных купюр и продажности, я буду ждать твоего внезапного блеска в поглощающей мутной пучине. Я буду ждать твой протянутой, сильной руки помощи, способной вытащить из трясины. Я буду ждать тебя даже на небесах. Ванильных и перистых, где можно свесить ноги с тающего сахарного облака,  ловить на ладони осколки карамельных радуг, и разливать на многолюдные проспекты  унылых городов жидкое золото солнца. Я буду ждать тебя на ужасающем дне и на воздушных небесах. Я буду ждать тебя, чтобы целовать твои виски и зарываться пальцами в волосы, дышать учащенно  и не разнимать дрожащие ладони.

Я буду ждать тебя обезумевшей продажной шлюхой. Сошедшей с ума от собственного горя и душеного одиночества. Я буду приходить под утро, изнеможенная и уставшая, безразлично скидывать туфли на шпильке и расшвыривать по квартире убогую одежду. Наливать обжигающий горло алкоголь и падать на пол в приступе отчаянной истерики и жалости к самой себе. Садясь в  машину очередного похотливого мужчины и после,  ощущая на себе груз противного тела, я буду захлебываться обжигающими слезами, и ждать  только тебя. Я буду ждать тебя и романтичной глупой девочкой. В рваных стоптанных кедах, потертых джинсах и зеленом пальто. Кутаясь в разноцветный шарф, согреваясь в уютных кафе, провожая закаты и встречая рассветы на крышах обшарпанных домов, теряясь в узких переулках старого Питера, сидя на скамье в забытом парке  и обхватив колени руками,  я буду ждать только тебя.

Я буду ждать тебя живой, настоящей. С бешено колотящимся, неумолимо пылающим сердцем и бурлящей в жилах кровью. Ждать крепких объятий и горьких пощечин, воздушных поцелуев и кровоподтеков после приступов безумной страсти. Я буду ждать тебя, даже если умру - гладкой мраморной плитой, букетом обычных ромашек на могиле. Не шелохнувшись, буду лежать под покрывалом земли, и ждать твоих драгоценных шагов по чавкающей грязи кладбища, твоих дрожащих коленей и горячей руки, проводящей по дате жизни и смерти.

Из множества сбыточных и осуществимых мечтаний я выбрала одну невозможную - тебя. И я буду ждать, обещаю. Ты только…ты обязательно приходи. Слышишь?

Когда-то ты сказал мне: "самое главное, что у нас есть - это доверие." И знаешь, я никогда не смогу это доверие предать. Я так люблю тебя, папа. У меня никогда не будет человека ближе. Я знаю точно - ты простишь меня за все, что я делала не так. А я. Я больше никогда, даже в мыслях, не позволю себе соврать в твои глаза. Потому что мы - семья.

                Мы люди, пока мы любим © Это невероятное чувство, подобное внезапному пробуждению, неожиданному озарению, долгожданному всплеску. Это чувство звенит под кожей и рассыпается волшебными искрами, заставляет сердце неистово биться в груди и дрожит на губах трогательной улыбкой, окутывает волной удовольствия и бросает в объятья нежности. Это чувство дарует неописуемо красочные надежды и заставляет не опускать руки в кажущиеся непреодолимо трудными моменты. Это чувство задорное, как шутливый щелчок по носу, и ласково трогательное, как бережно гладящие ладони матери. Надежное, как подставленное дружеское плечо, и  несомое, как лениво плывущая в прозрачном воздухе былинка. Это чувство - любовь к людям.

              Когда хочется всего лишь робким прикосновением передать охватывающие дрожью тело волнения. Когда хочется всего лишь несмелым объятьем поведать о бушующем и разрывающем сердце. Когда хочется натянуть рваные кеды и по волшебно хрустящим сугробам побежать на последние смятые купюры, завалявшиеся в кармане, покупать нелепо милый подарок. Когда хочется забрать разочарование и взвалить на плечи огорчение, только бы не видеть грустным и расстроенным. Когда хочется то молчать, скользя очарованным взглядом, то кричать от неведомого счастья. Когда хочется быть рядом, не требуя, не выпрашивая, не призывая. Когда хочется счастья в чужой дом - это любовь. 

                Я буду с друзьями. Не устану вытирать хрустальные талые слезы и целовать в охваченные температурой лбы,  угощать волшебно вкусными мандаринами и поить ароматным чаем. Я буду с мальчиком.  С лучшим и достойнейшим из всех, что встречала. Стану рукой, укрывающей от всех несчастий и бед. Я буду рядом. Потому что когда хочется, непременно нужно любить, пусть даже это чувство  не будет взаимным.

трусливые мальчики, одетые в кожу, опутанную ажуром татуировок, танцуют последний вальс одиночества c грязными танцовщицами.

Не так  боязно умирать самому, как наблюдать угасание близких. Не так страшно осознавать, что будешь прикован к постели неизлечимой болезнью, как заходить в пустую палату, еще недавно наполненную запахом дорого человека, теперь же провонявшую лекарствами и готовую принять очередного пациента. Не так больно терпеть уколы и зашивание кожи без анестезии, как стоять в коридоре больницы и судорожно зажав уши, слушать невыносимые крики и глухие стоны родного человека, которого режут, кромсают профессионально и безжалостно - без наркоза. Не так страшно терять нажитое материальное и стоящее безумных денег, как возвращаться в опустевшую квартиру и заранее знать, что даже если надрывно позовешь по имени, знакомый ласковый голос не отзовется. Не так трагично одеваться во все скорбяще черное, слушать ноющий похоронный марш и наблюдать трясущихся людей, несущих гроб, как осознавать, что человек, бывший столько лет рядом - теперь только несколько жалких фотографий и образ на пленке стародавней кассеты.

 Самое ужасающее в кладбищах вовсе не заброшенные могилы и покосившиеся убогие кресты, не посмертные венки с вечными пожеланиями и застывшие прошлым портреты на плитах. Самое невыносимое, сжимающее судорогами грудь, чувство возникает, когда приходишь на унылое кладбище весной и вместо сокрушающейся горем природы наблюдаешь цветение жизни. Слушаешь, как жизнерадостно и беспечно заливаются щебетанием птицы, видишь, как тянется к солнцу молодые растения и порхают проснувшиеся бабочки. Самое страшное - сознавать, что мир обошелся без стольких людей, и планета без их шагов и дыхания вращается свободно. Им нужно было раньше успевать совершать поступки, и нам тоже нужно было раньше о них заботится - теперь уже слишком поздно. Ведь мы,  ты и я - явление временное, а жизнь так и будет крутить колесо, встречать новопришедших и провождать уходящих. Нам нужно успеть максимально уложиться в срок (неважно насколько он будет огромен или мал), в емкое тире между датами жизни и смерти вместить самое главное. Никто не знает, что будет после смерти: бессмертие души, рай и ад, а может быть и ничего. В любом случае, то, что есть сейчас, не повторится нигде и никогда вновь. И это нужно беречь и ценить. А тех, кто дорог и близок сердцу, оберегать особенно, не жалея последнего куска хлеба и доброго слова поддержки. Эта жизнь научила меня тому, что все нужно делать «сейчас»,  ведь «потом» - будет уже слишком поздно. И я хочу, чтобы вы научились этому тоже, на деле, а не на словах.

главное - не влюбиться.

в колонках играет: You’re so tired [Killpretty]

Из природы высосало краски. И, знаешь, я тоже потеряла больше, чем смогу приобрести. Реальность бытия не гладила по голове раньше, когда была ребенком, и теперь не балует тем более - уже взрослая. Провокации окружающей действительности заставляют плакать (скорее рыдать), насильственно заставляя присоединиться к тотальной жестокости. На выбор грубые объятья и мимолетные поцелуи, от которых тошнит; вздохи квартир, дышащих перегаром алкоголя, дымом дешевых сигарет и переполненные бесплатными телами; наполированные оболочки идеально красивых людей, скрывающих безобразные души; неумелые чувства на показ, ходящие по рукам и подлежащие купле продаже; стереотипные мышления, передающиеся  в оголтелой толпе изо  рта в рот.

Я больше не собираюсь выбирать из предложенной фальши, буду сопротивляться до последнего конвульсивного рывка. Уже с изнаночной стороны изучила явь - попробовала на вкус яд поддельных обещаний, потратила невероятное количество усилий и нервов на недостойных. Наблюдала, как идолы, не сумев удержаться на вершине славы

под мощным ливнем изменений, растекались тепографской краской, из глянцевых безукоризненных страниц превращались в жалкий размокший картон, втаптываемый подошвами прохожих в грязь.  Я следила за превращением кумиров в слякоть под ногами и восхвалением псевдо героев, пришедших на смену. Было противно и от заслуживших почет мнимыми заслугами, и от брызжущих слюнями и рукоплескающих. (омерзительно и от идолов и от поклоняющихся). Я прощупывала подкладку компаний, находящихся «у всех на устах»,  разочаровывалась в обвораживающих масках, надеваемых для скрытия духовного убожества. Глотала горечь обид и запутывалась в ловушках, расставленных расчетливыми и безжалостными манекенами. Это было так трудно, что и не хочется теперь вспоминать.

Я осознала многое и  теперь понимаю, что нуждаюсь в стабильности, в надежном плече и вовсе не в крутых компаниях и сомнительных друзьях. Надоело закрываться в комнате и размазывать по щекам растекшуюся тушь. Уже целый год  хочу и не могу повернуть течение в нужное русло. Хочу и не могу. Постоянно обещаю, что начну вновь и не так, как прежде. Только это «вновь» - очередное повторение прежних ошибок. Невозможно окончательно оставить прошлое за спиной, не срываясь на всхлипы и переживания.

Видимо, невозможно в одиночку.       

Неважно, насколько беспощадными будут холода. Я буду любить только Декабрь. Это будет невероятный Мужчина с тонким силуэтом, полуулыбкой на усмехающихся губах и растрепанно лохматыми, смоляными волосами. Нежно жестокое чувство застанет врасплох, и я больше не смогу убегать, вырываясь из цепко приятных объятий, буду не в силах прятать сердце по надежным кладовым. Протяну на дрожащей ладони доверие и рассмеюсь необыкновенно звонко. Смотри, Декабрь, я совсем глупая, совсем юная. Смотри, Декабрь, я - совсем твоя. И грезы начнут рассыпаться сахарной крошкой, страхи уйдут под лед, уступая место окрыленной истоме морозов.

Заботливый и чуткий Мужчина будет дарить узоры из стремительно окутывающего инея, забираться морозом под уютный шарф и кусать бережно за шею, осыпать ресницы снежной пыльцой и примерзать губами к губам. Декабрь будет заразительно хохотать, окуная в сугробы, после отогревать и сжимать замерзшие ладони, пытаться поймать сверкающий взгляд. Все будет по звериному и трепетно - смесь из инстинктов и благородных чувств. Давать обжигающие пощечины и сбитым дыханием шептать на ушко,  в порыве ревности ломать пальцы и умилительно засыпать на коленях,  едва касаясь  пальцами проводить по коже и расцарапывать ногтями лицо, бить по суду, уходить, хлопая дверью, обещая не возвращаться и выныривать внезапно в толпе, ласково закрываь руками глаза и просить угадать «кто». Доходить до сумасшествия и окунаться в романтику, отрываться подошвами кед от продрогшего асфальта и бояться друг друга потерять, до дрожи в коленях упиваться счастьем и даже не рассчитывать на предательство.

Я буду любить только Декабрь. кто посмеет запретить?

 Мурзик. Школьница. Юная. Взрывается щекотным хохотом и тянет крохотные ручонки, чтобы обнять. Сказочная девочка, взявшая цвет волос у спелых ржаных полей, и пахнущая младенческой нетронутостью. В кладовых детской, безгранично мечтательной души хранит неведомые улочки пленительной Франции, необыкновенно вкусный ароматный  кофе и свежие булочки, предлагающиеся сонным, промозглым утром в кофейнях, разбросанных по старинному  городу. Невозможно влюблена в худеньких, хрупких мальчиков с тонкими, аристократичными чертами лица, изящно держащих сигареты и обожающих красивых женщин и обожающих  держащих сигаретуих мальчиков с тонкими, аристократическими чертами лица, изящно держащих сигарету.. Я бы равнодушно прошла мимо, не выхватив взглядом из толпы, если бы не была поражена утонченностью натуры, если бы не зачитывалась умело переплетенными строчками и не  пробовала зарываться пальцами в копну очаровательно пахнущих волос. Обниматься безумно и целовать в забавный нос, стоя посреди многолюдного зала метро. Лежать поперек кровати и мечтательно наматывать на палец жвачку «Love Is», рассуждая о красоте человеческого тела. Смотреть фильмы про геев и обезумивший страстью Париж, фыркая от удовольствия и перематывая понравившиеся моменты. Нежно дышать друг другу в ушко и разговаривать обо всем, не расставляя границ. Описывать прошлое, анализировать настоящее, рассуждать о будущем. Про это действительно снимут фильм. Долгоиграющий, очаровательный, пьяный. И в этом фильме пленительные малышки будут обливаться алкоголем, залезать в одежде  в шипящую вкусной пеной ванну, танцевать на продрогших остановках странные танцы, дразня улыбающихся мальчиков, и нежно целовать друг друга в шею. В этом безумстве столько невинности, в сочных жилах еще столько шалости. Я подарю все то, что вынесла из заученных текстов чудесных групп, поделись всем тем, что запомнила из просмотренных кадров не менее чудесных кинофильмов. Забудь про то, что нужно делать уроки. Я запамятую, что нужно вставать на работу. Будем сходить с ума, принимая это за приятную неизбежность. Ты и Я <3

из листьев ворох разгрести руками

любовь, что соскользнула с чьих-то плеч

найти, сберечь, не превращая в камень

осколки летних мимолетных встреч

и только все, что мне от жизни надо

напиться ветром из любимых уст

и, опьянев от утренней прохлады

бродить по венам опустевших улиц

© Animal ДжаZ

Клетчатое Пальто. Кашель. Замерзшие пальцы, прикованные к жестяной банке, и липко - приторный, обволакивающий охрипшее горло, вкус. Наверное, только я в скверную погоду  решаюсь покупать газировку для полного ощущения обреченности и отчаянья. Чувствую, как по венам растекается кока кола, как простуженность делает неотразимой, как плеер по жилам проводов заливает в уставшее тело приятную тоску. В продрогшем городе существую только я, жестяная банка,  дырявые кеды, несколько смятых купюр, уснувших в заднем кармане, и Animal ДжаZ. Так невыносимо грустно  и так неописуемо прекрасно. Это действительно Осень.

Прощай, унылая, прощай. Благодарю за изысканные депрессии опустевших улиц, необходимые осколки остывающего солнца и прекрасные мимолетные поцелуи. За прогулки в печально ласковых парках, особенно лиричное настроение и плеск доцветающих фонтанов. Я была разбита и счастлива, возвышенна и неприлична, я была раньше и теперь тоже буду. Благодарю.

А еще, у этой осени была лазурная, бледно  голубая кровь.

в колонках играет: Autumn Leaves Revisited [Thursday]

The leaves will fall

And so will you

When you do, bury me under them too

© Thursday

Я был так слаб, а осень. Осень дышала пышущим здоровьем и бросала томные взгляды, скрывая тайну в пухе робко опущенных ресниц. Я действительно был слаб и  затуманенным разумом пытался разгадать секрет переменчивого сезона. Каждое озябшее утро, когда я выдыхал горячий пар, дожидаясь на перроне электричку, осень удивляла непредсказуемостью. Порой снисходительной полуулыбкой солнца начинала щекотать нос и разрешала вытаскивать оттаявшие руки из карманов. В другой раз напущенным морозом заставляла бросать недокуренную сигарету и сворачиваться в трясущееся тело. Я упивался ее непостоянностью и одновременно ненавидел до дрожи в коленях. Эта осень была странной.

Бывало, подобно сошедшей с ума танцовщице устраивала за окнами стриптиз. Срывала с извивающегося тела тряпье скрючившихся листьев,  бросала неистово лохмотья в лица удивленных зевак. Под аккомпанемент заведенного танцем вихря, воющего и задирающего перепуганные деревья, под шелест несущихся по бульварам газет, Осень исполняла развратные танцы и сводила слабых с ума. Иной раз приводила в опустевший сквер и усаживала на удобную скамью. Я обхватывал руками колени и теребил шнурки запылившихся кед. Ожидал, что будет дальше. Осень становилась на удивление обворожительной. Кружилась в невесомом вальсе и ослепляла блеском переливающихся шелков. Игриво закусывала пухлую губу,  манила незабываемым ароматом последних доцветающих бутонов и осыпала блестками кружащейся в прозрачном воздухе пыльцы. Осень, едва прикасаясь,  нежно осыпала  лицо пестрыми кленовыми листьями, слегка щекотала и целовала в шею порывами мягкого ветра. Я боялся притронуться, коснуться даже кончиками пальцев. Осень не была девушкой, которую хотелось бы пылкой любить и прижимать страстно. Лишь той, кем следовало бы восхищаться. И я восхищался. Я был готов до конца испить нектар даруемого забвения. Эта осень была безумной.

Иногда как грязная воровка, прятала в тайники солнечный свет, не желая делиться с прохожими. Точно обиженная ревнивица разливала под ноги помои слякоти и беспощадно осыпала безжалостным градом и поливала пробирающими до костей ливнями. А после, как правительница собственного государства, открывала парады разноцветных зонтов. Бронзой и золотом отражалась кругом подобно святой покровительнице - переливалась драгоценным металлом на куполах храмов, блестела янтарной ниткой в шарфе утонченных красавиц, искрилась лимонным цветом в коврах листвы, окутавшей парки. Эта осень была непонятной.

Задумчивая и в то же время беспечная, отталкивающая суровостью и обвораживающая сонной негой. Эта Осень просто была, а я так и не сумел разгадать ее тайн. Теперь она уходит прочь, ступая невероятно бесшумно и даже не оборачиваясь. Я пытаюсь ее остановить, дотронуться до тянущегося шлейфа последнего тепла. И не могу, падаю на колени, потому что я все еще слаб. Слаб, но до невозможности осчастливлен минутами, проведенными рядом с ней. Засушенным листком в любимой книге, опьяняющим ароматом в голове, мимолетной строчкой в измятой тетрадке Осень останется навсегда со мной. И я буду, буду ждать ее следующего прихода, чтобы снова окунуться в притягивающую непостижимость. Чтобы снова очутиться с ней рядом, будучи на расстоянии вытянутой руки и не соприкасаясь дыханиями.

в колонках играет: Your Revolution Is a Joke [Funeral for a Friend]

Полюбить людей на последнем выдохе. Я смогу, я смогу. Каждому встречному заглянуть в усталые глаза, попросить у всякого робко прощения. Как той девочке, раньше стучавшейся в дверь, приходившей с разрезанной лезвием рукой, любому перебинтую рану и налью ароматного чаю с вареньем. Налью просто так, чтобы стало теплее. И не трудно будет обнять, шептать на ушко приятные глупости и даже выдумывать невероятные сказки. Из кармана достану мандарин или шоколадную конфету и после, глядя на воздушную улыбку, буду нежно гладить по волосам. И не трудно выслушать любого, будь это потерявший все бомж, греющий руки у разведенного возле свалки костра, или родные вздрагивающие плечи и хлюпающий, уткнувшийся в шею нос. Невыносимо больше оставаться такой. Такой глупой и озлобленной семнадцатилетней девочкой.

Заменив непобедимую ненависть непреодолимой лаской и трепетом. Полюбить людей на последнем выдохе. Я смогу, я смогу. Простите все те, кого неоправданно обижала.

              хочу обжигающий ароматный чай с малиновым вареньем и плакать на любимых коленях. я любима только одним человеком - девочкой с белокурыми мягкими волосами, курносым носом и глазами цвета весенних небес. другие обманывают, унижают, предают и используют по надобности, остаются рядом ради выгоды и бросают, когда удобно. я так устала, боже. хочу обжигающий ароматный чай с малиновым вареньем и плакать на любимых коленях. к чему чужие объятья, если все равно ложь, все равно обман. если для других я все равно - тупое тело, игрушка, предмет насмешек и сплетен. я доползу до любимой квартиры, закрою глазок указательным пальцем и буду ждать, пока откроешь дверь. потом уткнусь носом в горячее плечо и буду хлюпать. потому что так устала от всех, от всего. не могу так больше. хочу к.

«Я хочу быть желтым парусом в ту страну, куда мы плывем»

Сергей Есенин

                Лучше воткнуть в горло тупой ржавый нож, только бы не стать хламом поколения. Я готова разрывать сети опутавшей посредственной болтовни, вспарывать плоть грязно - мерзких отношений, не боясь превратиться в убийцу почитаемых идолов и румяных грез. Я готова разбивать хрустально - хрупкие утопии, разнося на стеклянные блестки все то, что лелеяла и берегла столько времени, не страшась оказаться без очков благоденствия и тупой необоснованной радости. Я готова до липких судорог, сводящих тело, и рвотно -кровавых позывов блевать на бумагу агрессией слов, не перенеся приторности залапанных тошнотворных баллад о любви и не опасаясь рассмеяться в лицо твердящим о возвышенности чувств и в то же время прыгающим из постели в постель. Я готова подошвой разваливающихся и запачканных  слякотью  кед наступать на горло навязанным стереотипам, плевать в лицо псевдо кумирам, почитаемым и не стоящим и снисходительной улыбки, не задумываясь об осуждающем шепоте за спиной. Я готова отвергать хороводы модных тенденций, не пробовать больше на вкус мнения, передающиеся из одного гнилого рта в другой, не заботясь о том, что будут хохотать и показывать пальцем.

           Теперь готова абсолютно на все, только бы не стать неотделимой частью убого полотна - подделки. Лучше уж быть чертовым ненужным куском, отвалившимся за ненадобностью. И ту прореху в общей картине, пустоту которой должна была занять я, разрешаю заполнить разнообразными наркотиками, льющимся через край алкоголем и беспорядочными половыми связями. В общем, всем тем, что так поголовно дорого осточертевшему стаду. Видимо, выросла - уже не восхищаюсь и не поддерживаю то, что казалось необходимым и основным прежде. Я -  больше не компонент стандартного блюда, не потерявшийся паззл цельной мозаики, не мазок с общей картины. Я - это я и  просто ухожу из доли, чтобы стать свободным художником и рисовать собственные картины. Чтобы жить так, как хочу, не равняясь, не гонясь, и не прогибаясь под. Теперь осознаю, насколько хочу все изменить.

в омуте улиц

в омуте этих, блядь, улиц

в ебаном уличном омуте

культура культуре - миф

улицы, омут, хули

далее предполагается взрыв ©

жрать равнодушие стало привычкой (не слаще и не горче, обычно и безвкусно как скрипящий на зубах песок). привычкой стало в сжавшийся от голода желудок  вливать неоправданное количество пойла и наплевательски переходить дорогу исключительно на мигание светофора, истекающего алым. противный скрежет, испуганный визг тормозов, матерные крики водителей - все смазывается и уходит на задний план. пускай под подошвами кед асфальт покрывается морщинами, пускай неискушенно святых разрывают на лоскуты плоти, пускай друзья выбивают друг другу зубы - все это лишь задний план. в объективе, по центру только безразличие и разодранное ногтями лицо. только растянутое и расписанное по секундам затяжное самоубийство.

обычным стало покупать сигареты блоками, выкуривать пачками и заставлять податливых шлюх задыхаться в табачном дыму. кончать на размазанные дешевой косметикой лица, хохотать болевыми спазмами и выбегать в полуночные улицы тоже закрепилось правилом. обычным стало посылать Бога на хуй, протирать уставшие колени ради глупой шутки и последние банкноты швырять в озадаченных прохожих. любое желание стало возможным -  швырнуть телефон в стену, кулаком рассыпать на блестящие крошки раздражающее зеркало, шатаясь и заигрывая с судьбой, постоять на самом краю моста. и стало зможным захлебываться во лжи, не прикусывая язык, ночевать по незнакомым постелями,  не возвращаясь домой. существовать стало разрешено мгновением, укладывающимся в доли секунд - вспышкой между восторженными воспоминаниями из прошлого и грезами из шаткого будущего. очень уж понравилось и очень уж здорово  - быть никем, нигде и никак.

рассказывать о том, каково это (существовать нулем) можно до бесконечности. до тех пор, покуда пена изо рта не потечет мыльными пузырями, до тех пор, покуда не посыплются шурупы из бренного тела. от всех распространенных и существующих мировоззрений и идеалов, от всех почитаемых и не принятых убеждений  и принципов,  от всех подтвержденных и опровергнутых теорий и вероятностей, этот человек отшатнулся, выбрав путь между плоскостями. из всех искусств подвластных человеку, выбрал самое неблагодарное - искусство саморазрушения. (безответное, беспочвенное, злое). и я не сумею осуждать, ведь я. тоже в любой момент могу сорваться и, потеряв  голову, стать творцом полотен безразличия, равнодушия и саморазрушения. могу и все же держусь, все еще держусь.

в колонках играет: можешь лететь [Animal ДжаZ]

я обещаю,  можешь лететь

не будет ничего, я это знаю

можешь лететь ©

уходя, уходи. и не нужно широких жестов, триумфальных возращений и ярлыка на  чувства с надписью «заново». по крупинкам не собрать осколки прежних улыбок, по аккордам не воссоздать бешеный бит сердца, давно уже ставший другим. по каплям не вобрать обратно выплаканные от терзающих разлук слезы и в цельное полотно не сшить разорванный на жалкие лохмотья трепет. не хочу обреченно глядеть на руины прежнего и разваливающейся дружбы в грязных заплатках и разорванных нитках тоже не хочу. не нуждаюсь в любви на последнем издыхании, провонявшей старостью плесени, и отживших отношениях, не желающих умирать, цепкостью ненужных воспоминаний держащих за горло. очень жаль, что не сумели сохранить связывающее и все же - давай похороним прошлое и подарим друг другу право на будущее. не пересекающееся, не соприкасающееся, зато позволяющее сделать шаг вперед, не возвращаться на несколько назад.

отпуская, я не держу обиды. можешь лететь.

Я ХОЧУ К МАМЕ

            не сойду с идеальной картинки. совершенной, безукоризненной. с матовой, до тошноты выровненной кожей и сверкающей, безупречно жемчужной улыбкой. не протяну руки, очаровывающей изящно тонким запястьем и аристократическими пальцами с подточенными острыми коготками, накрашенными невозможно ровно. не поправлю прическу, аккуратно уложенную благодаря неимоверным стараниям. не обольщу осиной талией, не взмахну невероятно длинными ресницами и смогу назваться приторно сладкой, заставляющей терять благоразумие, куколкой. обвораживающей малышкой и желанным дополнением в коллекциях  ценителей красоты. возможно хотела бы и все же не стану - не захочу, не смогу.

я обычная лохматая девочка, в забрызганных осенними лужами кедах, с полуулыбкой на губах и завораживающей музыкой в наушниках. я родилась счастливой, потому что умею любить. любить бродячую собаку с тоскливо печальными глазами, приветливо махающую хвостом и лижущую руку. любить дрожащего в переходе метро дедушку, протягивающего для милостыни руку. любить растрепанных музыкантов в электричке, бренчащих на разломанных инструментах невпопад и все же поющих задорно. любить опаздывающую девушку в неописуемо ярком, желтом пальто, несущуюся по метро восторженным янтарным пятном. любить рыжего чудаковатого мальчика, усыпанного веснушками, и любопытно заглядывающего в газету рядом сидящего мужчины. любить порывы несущихся кленовых листов и странные ритмы, настукиваемые по подоконнику, осенним дождем.

я умею и хочу любить. и для этого совсем не обязательно  быть идеальной.

  в колонках играет: Вулканы [Jane Air]         

когда наступят пробирающие до костей морозы и предновогодний  город укутается в мягчайшие покрывала сугробов. когда запорошенные сахарной пудрой улицы зальются неоновым миганием гирлянд и наполнятся продающимися елками. когда кругом зазвучит звонкий детский смех и замелькают разноцветные шапки и шарфы малышей, лепящих забавных снеговиков, строящих ледяные крепости, кидающихся снежками и отрывающих сосульки. когда воздух станет до невозможности резок и свеж. когда пространство зальется предвосхищением волшебства и невозможного чуда. когда люди засуетятся, покупая мерцающие елочные игрушки, выбирая для близких подарки и заворачивая в блестящую подарочную бумагу, продумывая новогодний и рождественский ужин. когда по телевизору начнут показывать старые добрые фильмы, которые все уже смотрели по множеству раз и над которыми не перестают смеяться до слез. когда все вокруг наполнится приятной кутерьмой и заботливой суетой, доставляющие удовольствие. тогда я почувствую, как сильно застучало и запрыгало трепетное сердце в груди, как заволновалось в ожидании чуда.

я начну выбегать на улицу с нетерпением и  буду осторожно и бережно оставлять белыми-белыми кедами на белом-белом снегу бархатные следы. стану снимать наушники, в которых будут играть непередаваемо трепетные мелодии, чтобы наслаждаться скрипом и хрустом снега. с разбегу начну проезжать по заледеневшим дорожками и хохотать, если поскользнусь и упаду, улыбаться сквозь засыпанную снежинками челку, обязательно слушать «три полоски», греть в кармане сладкую мандаринку или прятать киндер сюрприз. буду заматывать цветастый шарф до самого носа и одевать претеплые варежки. гулять допоздна, выбирая улицы, освещенные сливочно желтыми фонарями, в свете которых снежинки будут танцевать увлекающий вальс. я перестану плакать и стану самой счастливой и заботливой девочкой в нежно зимнем, сахарном одиночестве. обязательно стану. обещаю. только бы дождаться декабря.

чувства

на кончиках губ

тонкие пальцы едва достают

песчинки звезд

упали с неба

звери из белого снега

мягкие лапы обнимут постель

ты поймешь

что я этот зверь

             как обычно не получится. я пойду на дно потерпевшим крушение кораблем и окончательно разорву на лохмотья истерзанные паруса надежды. и все потому, что беспечно голубоглазые девочки, танцующие вечнозеленое лето, шуршащие подолами усыпанных горошинами платьев, одевающие на растрепанные головы венки из полевых цветов и ступающие по траве босиком невесомо и беззаботно, отходят на задний план, когда под грузом тела извиваются переслащенные шлюхи и в порывах экстаза царапают ногтями спину. я разгадала устройство несправедливости и, ненавидя, прощаю всех – войн больше не будет. вьюга вылежит на щеках слезы, положит грязным снегом под ноги беспечных прохожих, заставит всех забыть о том, что беспечно голубоглазая девочка раньше существовала. не притронетесь больше, больше не пообещаете невыполнимого. больше не сделаете больно. и меньше тоже?

снова ноль, шансов ноль. и я тоже - просто ноль среди других выделяющихся углами цифр. все попытки и надежды улетают в дыру, в ту самую, что находится в центре овального туловища. я несусь по эскалатору с секретом в сердце, с малюсенькой надеждой на удачу и представляю сотни забавных картинок. вдруг спотыкаюсь и распахиваю лицо об ступеньки - это реальность отрезвляет после  волшебно карамельных грез, повторяя: «девочкам нолям не позволено влюбляться и становиться счастливыми». рукавом толстовки вытираю кровь. очень здорово, очень весело. и даже прохожие (довольные, красивые цифры) смеются и показывают пальцем. хорошо, договорились, я буду чертовым нулем. буду иметь право только на сопли и розовые мечтания.

She starts her new diet of liquor and dick

Just like Hollywood but laced in sick © Bring Me The Horizon