А она – как всегда одна, и пока ему не жена,
Этот вечер дырявит синь, ударяется о плечо.
Это небо темнеет вскользь, в нем повисла уже луна,
И портвейн холодит ладонь, в горле делая горячо.

А она ему не звонит. И совсем перестала спать.
Имя терпко сверлит в губах – и полощется возле щек.
Она всхлипывает июль, глухо падая на кровать.
И просит не уходить. И побыть с ней чуть-чуть еще.

Это время – не удержать. Оно будет беречь тепло,
Ударяясь о кромку дней, тихо падая на асфальт.
Ты научишься спать один, врать прохожим, что отлегло,
Вечерами бренчать на клавишных, перепутав тенор и альт.

Она будет глотать портвейн и назойливо ждать весны,
Считать застрявшие в ней рассветы, что не остыли.
И, однажды, может быть, даже научится видеть сны,
В которых не будет с жару. И даже с пылу.

Это время – песком по пальцам дробит июль,
Август на самой кромке – и крыться нечем.
А старуха – осень держит в изломе свой ридикюль,
Чтобы сыпать листву на покатые девичьи плечи.

Она не спит ночами и злится в несказанное «уйди».
Она взрослеет – значит, будет хотеться кофе и коньяка.
И пока не будешь слышать ее плача у себя в груди
Ты просто храни в себе – ее кудрявые облака.