Он ревновал ее к дождю

И укрывал джинсовой курткой

Ее июневые кудри,

А зонтик прижимал к локтю.



День дожидался темноты,

Жизнь начиналась с середины,

И закрывали магазины

Свои разнузданные рты.



Ветра стояли на своем,

Шатая цепь священнодейства,

И пошлое Адмиралтейство

Сдавало ангелов в наем,



Но вместо звезд их берегли

Два добрых духа Джин и Тоник,

И мир, казалось, в них утонет,

Едва дотронувшись земли...



        А мне казалось,

        А мне казалось,

        Что белая зависть - не грех

        Что черная зависть - не дым.

        И мне не писалось,

        Мне не писалось,

        Мне в эту ночь не писалось, -

        Я привыкал быть великим немым.



Он ревновал ее к богам

И прятал под мостом от неба,

А голуби просили хлеба

И разбивались за стакан.



И плоть несло, и дух опять

Штормил в девятибалльном танце -

От невозможности остаться

До невозможности унять.



И вечер длинных папирос

Линял муниципальным цветом,

И сфинксов он пугал ответом

На каждый каверзный вопрос.



И, видно, не забавы для -

По венам кровь против теченья.

Миг тормозов, развал-схожденье,

И снова - твердая земля.



        А мне казалось,

        А мне все казалось,

        Что белая зависть - не блеф,

        Что черная зависть - не дым.

        И мне не писалось,

        Мне опять не писалось,

        Не пелось и не писалось, -

        Я привыкал быть великим немым.



И отступил девятый вал,

И растворил свой сахар в дымке...

К стихам, к Довлатову, к Ордынке

Он вдохновенно ревновал,



Но вместо рифм бежали вслед

Два юных сфинкса Джин и Тоник,

И воздух был упрям и тонок,

Впитав рассеянный рассвет.