Грозно вставало солнце. Погребально-торжественно плыл по реке рассвет. Дрожали на воде облака – дрожали от холода. Так утекала наша с тобой, одна на двоих, молодость. Давай, что ли, проводим ее как положено? Обнявшись на прощание, обменявшись сердцами, у меня и тебя, пока мы стоим вот так, они – чувствуешь? – колотятся бешено. Не слева, а справа: твое в моей, мое в твоей груди.

Прости. И – не говори ни слова. Возьмемся за руки, пройдемся по воде. И под воду. По откосу, с обрыва – до самого дна. Там страшная сила носит против течения возмущенных до глубины души мальков. Все потому, что солнце тяжелей воды. Капли его падают медленно, тихо, без всплесков, и тонут остывающим серебром. Это солнечный дождь. И солнечная же река. Подводная, нашей с тобой, одной на двоих, молодости. Она течет обратно, смотри – за поворот, за излучину, откуда встало солнце. Из-под корней кустов ракиты бьет ключом мое горячее дыхание, оставленное много лет назад – согрейся у него, хотя здесь и светло, но все же холодно. Это Лета любви течет, пульсирует и бьется по венам реки нашей с тобой одной на двоих молодости. Пойдем вдоль берега ее, туда, где мы еще молоды. Пойдем, не бойся. Сожми мою ладонь, сожми, до боли. До судорог в груди. Ты, может, ничего почти не помнишь, и я уже, наверное, забыл. Но этот берег помнит. Он неизменен как мольберт, уставший от холстов. Раскаты грома. Дождь. Твой голос, волосы, глаза, походка – те же. Все, за что мог бы полюбить один другую. И только это потом вспоминать, и силиться забыть, и забывать, и на исходе дня, подставив щеку памяти под удар грозы – запомнить для чего-то навсегда уже теперь. Молодость выходит тихо, не желая прощаться, в незакрытую дверь. Из глубины волшебных вод нам видно, как тучи сходятся в замки, посередине молнии, потяни, расстегни их, и небеса развернутся, и сокровенное – все навсегда забытое (тайна хоронится сама, тайну нельзя запомнить, она ускользает глубоководной рыбой в омуте сердца на самое дно – и потому оно стреляет нервно, когда неизвестно откуда встает перед глазами то, что ты старался когда-то забыть, потом позабыл, а теперь почему-то вспомнил) – сокровища нашей одной на двоих драгоценной молодости заговорят во весь голос. И разомкнет размокшая от слез земля объятья, как в сказочную ночь. Но наша молодость как тот цветущий папоротник в лесу – попробуй, отыскать его, и время остановится перед плотиной, и тяжело вздохнув – ничего не поделаешь, мама зовет – оно, наигравшись, уставшее дитя – побежит домой спать.

На горизонте деревянный дом с печной трубой. И свет в окне горит, не погасили на ночь. Там мы с тобой, ты видишь, двое от неловкости не знают, что сказать, и просто в тишине молчат. Я знаю, что будет после, ты тоже, на цыпочках приподымаясь, заглядываешь в комнату – мы ссоримся. Мы миримся. Я наливаю тебе кофе. Поставь какую-нибудь пластинку, ты говоришь. И подворачиваешь ноги под себя. Ты пахнешь свежестью и молоком. Твои глаза блестят – от возбуждения. Или от слез? Мы прожигаем время – ты красишься у зеркала – вот-вот и мы пойдем. Я проверяю по карманам пачки сигарет, пока ты копошишься в сумочке. Смотри: ты поджимаешь губы – я что-то говорю, не слышно. Задергиваешь шторы, нам кажется, нас могут видеть, а хочется хотя бы эти пять минут побыть одним. Два силуэта. Сближаются. И гаснут. Свет выключен. Выходят. За всю нашу любовь мы танцевали лишь два раза, нам было некогда. И нам было неловко. Так бывает – не можешь поверить, что это любовь, не думаешь, что любишь, вдвоем вы назовете это ваше чувство как угодно, но только не любовь! – потом же, после, позже понимаешь – любил. Не наступи на ветку здесь, они услышат. Или не услышат, музыка играет слишком громко. Вокруг разгоряченные тела, мы задыхаемся, «пойдем?», «пойдем», под диско – зал взрывается, нас оглушает – мы выходим прочь.

На улице темно, ее знакомые мешают нам, подходят, спрашивают, поддерживаем разговор, смеемся, пьем, но нам не хочется быть среди них. Вдвоем же нам опять неловко. Одна, две сигареты. Рассказы о друзьях. Ты слышишь? Вот так ты «заразительно смеялась», как пишут в книгах. Смотри, ты смотришь на меня украдкой – ты еще долго будешь так смотреть, пытаясь мучительно понять, любовь ли это, и почему, откуда?! Красивая ты сейчас, красивая и очень смешная. Такая же, какой всегда бывает (наверное, не поручусь) первая любовь. Мы идем следом за ними – они, я это точно знаю, слышали тогда кого-то позади. Молчать нельзя – тогда еще страшнее, не по себе – а говоришь о глупостях. Когда, возможно, так сильно любишь – не говоришь «люблю». Не думаешь совсем об этом. Не ждешь ответного признания, зачем? Не понимаешь, зачем. У нас две цели, поважнее каких-то там признаний – спуститься к речке и попытаться проговорить «о разных глупостях» до самого утра. Нам вместе хорошо. И даже если не о чем нам больше потрепаться языком, нам лучше – вместе. И даже если есть кто поумнее, посмешнее – нам все равно. Мы есть – одно.

Будь осторожна, здесь – ты должна помнить – овраг: вон, видишь, ты тогда упала. Мы есть – одно. Что было вчера, что будет завтра – какая разница. Как если бы вокруг нас опустились стальные ставни, мир – пустой ангар, забытый старый цех, повсюду шум и голоса, и кажется, чужие, но это только наше эхо. То было время, когда мы шли, не зная, куда шли, куда глаза глядят, и находили лучшее. Как-то само собой. Не думали, не говорили о любви – но все-таки любили. И все вокруг любило нас. Как по заказу – садилось и вставало солнце. Гул насекомых – ты в траву шагнула – и степь, оцепенев, молчит. Ночь слышала, где мы идем, и расступалась, покорно собирая свои юбки, чтобы не споткнулись мы – наш верный караул. Невидимые, следящие за распорядком ночи, выстраивали царедворцев в гвардейские полки, встречавшие наш безрассудный шаг – по стойке смирно. Блестели ружья по краям дорог, штыки, нам было все равно. Как дети, поглощены собой. И нескончаемые разговоры, кто бы записывал их. Не помнишь шуток? И я тоже не помню. О чем мы говорили? Ты смотришь недоумевая. И я забыл. Вот здесь остановись. Мы дальше не пойдем. Не будем им мешать. Они не будут целоваться. Но эта тишина, она только для них двоих. Сейчас, опомнившись, увидев нас внизу, забарабанит дождь. Уставшие идти, нам нужен только повод скрыться – от глаз чужих, от всех. От ночи. От вездесущих звезд. Нам неуютно на большой арене, и хочется антракта, бежать и прятаться. И прятаться. Тем более, от тех, кто будет вспоминать потом, куда.

Падала с неба вода – звонкими по листве аккордами, тихо стучало небо по тонущим в бурном потоке цветам, по их лепестковым клавишам. Ни криков птиц. Ни шороха зверьков. Задумчив лес и молчалив. По берегу кочует ковер из мотыльков, как если бы трепал над речкой порывистый ветер – вуаль.

Не смотри на меня так, прошу, не смотри на меня так, пожалуйста! Небо криков моих пугается, жалуясь Богу на нас двоих. И в ответ обиженно выгибается диафрагмой, бьет кнутом.

Какая же ты была красивая, мокрая, молодая, счастливая тогда под дождем.