В колонках играет - The National - "Conversation 16"/Jeff Buckley - "Lilac Wine"

Когда я слышу голос ее – меня бьет дрожь, в груди становится холодно, и идет дождь. В небе случается маленькая гроза, и стена электрического нервного дождя пробирает с ног до головы. Расшибая стужей душную оранжерейную красоту в ледяное крошево. Дождь над нашей любовью начинается и идет также, как и обычный. Краткий звук «до» проносится по небу – а потом «ж-ж-ж-ж-ж-д-д-дььь», и бьет по земле вода. До неба, стало быть, достучались. Но от моего дождя на глазах выступают слезы, словно ты тронут чем-то до глубины души. Пронзительным финалом в кино или любимой песенкой. Физически заполнен ими, точно холодной водой глубокий колодец. Ты падаешь в тишину, заливаемую концентрированной печалью. Печалью священной, как живая вода. Она хлещет из неизвестного источника, бьет ключом, и ты не способен сдержать слезы радости и восторга, безумной к миру любви. 

Вот этот дождь, который оглушает и ослепляет душу на время, волной подступая от низа живота куда-то к груди, к самому сердцу – этот дождь я зову дождем над нашей любовью по названию старого фильма. Он идет тогда, скажем, когда я случайно встречаю в телефонном справочнике имя Т. Четыре буквы, и по нервам идет ток большего напряжения, еще чуть-чуть, и я рухну в прошлое. Схлопнусь в память, как в черную дыру. Теперь имя Т. – мое заклинание для вызова освежающего, очищающего душу дождя. Даже сейчас, когда я уже равнодушен к жизни, в этой красной пустыне, где я потихонечку подыхаю, идет временами дождь. И за это спасибо ей. Думаешь, пока идет дождь, ну, уж еще поживешь – ради хотя бы дождя! Я бы сказал – «тебя» - но уже нет любви, а дождь, он как хлынул однажды несколько лет назад, так теперь из какой-то небесной раны периодически хлещет. 

Это не воспоминание-о-любви, а сама любовь, обнимающая тебя. Стена дождя огораживает от мира, и – на короткое время – ты внутри старой любви. Любовь на короткое время, точно ты раз и шагнул в прошлое, в память, в иную реальность, в потусторонний мир. В сердце Бога. Вот тогда кажется, что любил ее всегда, и все еще любишь.И еще кажется, будешь любить всегда. Но это очень короткое «всегда». «Всегда», длящееся в продолжение удара грома-молнии «до» и шелеста мантии стука в небеса – «ж-ж-ж-жждя». Хвоста дождя. Короткая вечность, вспышка молнии, и ты опять очнулся. Но помнишь все, и помнишь с улыбкой на губах. Помнишь, как ревел в январе на рассветах. Просыпался ежечасно, вспоминал свой с ней разговор, и комок подступал к горлу, брат спал спокойно в комнате, на улице никого, ничего – только свет от столба фонарного, никому в это время не нужного. А ты зачем-то – зачем, на хрена, спрашивается?! – поднимался с кровати и, опустив ноги на пол, бесшумно плакал, сжав кулаки, а горечи все не убавлялось. Плакал долго, вечность, потом засыпал. Через час, полчаса просыпался снова, и все повторялось. Казалось тогда, что это не кончится никогда. Но это «никогда» тоже было не навсегда. И то был не дождь, а какая-то мерзкая ледяная крошка, залепляющая душу – как в сильную метель ночью одинокого путника – так, что не было сил дышать. Тупой холод в груди, и очень отчетливо – здесь писатели не врут совсем – ощущал в сердце нож, и что там кровоточило что-то. И страшно болело. Никаких колодцев и ключей, одно зимнее бушующее море, когда нельзя и рта раскрыть. Не наглотавшись горького снега, задохнувшись.

Боже, как я любил ее! Как будто завтра был объявлен конец света, и я боялся не долюбить свое. Как будто не любил никого до нее, и никогда никого после не суждено было полюбить.

Помнишь и нежность. Как не было ни рубля, а надо было срочно отправить смску. Позвонить. Находил рваные червонцы, кидал на телефон ей и себе, и бьющая потоком нежность рвалась, наконец, из меня через сотни километров, чтобы только уютным «бух» стукнуться в ее сердце. Чтобы только услышать голос ее, чтобы только пошел дождь в душе. Помнишь и прощение-несмотря-ни-на-что. Прощение той, что сыграла со мной такую злую шутку. Спросите меня, зачем? Откуда ему было взяться после того хотя бы горького снежного моря? Не знаю,что думаете вы о ней. О той, благодаря которой журнал мой появился в муках на свет, и в муках торчит еще белокаменной глыбой, и будет торчать, пока не занесут его песчаные ветры. Я столько раз говорил здесь про нее всякие гадости, как только не называл, с кем только не сравнивал, но вы, пожалуйста, всем этим поганым словам не верьте. Доверяйте тогда только мне, когда в моей душе рокочет святая гроза. И идет дождь над нашей любовью. Ведь…вот вы же не знаете совершенно, какая она на самом деле! А я знаю! Она хорошая, и очень-очень добрая девочка. Чистая-несмотря-ни-на-что. А это совсем не обычная чистота. Чистота-несмотря-ни-на-что, она ближе к Богу. Ох, если бы я рассказал вам обо всем, что с ней было связано, вытащил на свет воспоминания, что лежат сегодня перевязанные шелковыми ленточками в подвалах памяти, вы бы мне не поверили все равно. Вы бы мне не поверили, когда бы я заявил, что красота мира расшибалась у ног ее насмерть. Хотя это чистая правда. Да она и сама не верит. Говорит, я смотрю на нее через какую-то призму.… Говорила еще тогда, что она не хорошая совсем, а плохая. И я ей не верил. Я и сейчас ничуточку, вот нисколечко, не верю ей. Потому что если даже в низменном человеческом смысле это и так, то на самом-то деле все, разумеется, иначе. И дело тут не в любви. У меня дар - дар видеть таких, как она. Как Дэзи Миллер. Холли Голайтли. Эсме. Лулу. Мэрилин. Какое же чудо, что они являют себя миру! Вы не представляете, какое это чудо! Жить еще можно, вот что, пока они на нашей грешной земле, жить можно. Через всю грязь мира, кажется, пройдешь, сжав зубы, чертям на зло, ради них только. До встречи с Т. я думал, такие только в книжках. Таких не бывает, все это сказки, придуманы поэтами, чтобы нам было проще жить. Я ошибался. И это прекрасно, это так прекрасно, что мне даже говорить трудно об этом – опять гроза! – горло зажало в комок, в груди холодеет мгновенно... Точно прикасаешься к Богу. К чему-то недозволенному, к чему прикасаться от начала мира запрещено. К священным берегам, казалось бы, необъятного моря боли. И уж, пожалуйста, кажется, слышится голос Его, уж, пожалуйста, не надо вопросов: «за что им, таким, как она, столько горя в жизни»; «почему… почему вот именно музам, а?», «пожалей ты их, бей хотя бы таких, как я»? 

Такой вот дождь, как дождь над нашей любовью, он любого холодного эстета превратит в слезливого сукина сына. В сентиментального дурака. Пойдет дождь – и ты неуклюжим увальнем шатаешься, падаешь то и дело в грязь, довольно, между прочим, улыбаясь. Идешь и падаешь снова и снова, блаженно восклицая: «Господи, дождь! Дождь, Господи!» Все болит, шумит голова, в глазах туман, тебя заливает ледяной водой, а ты на короткое время счастлив. Холодный дождь, приносящий наслаждение нежностью. Наркотической нежностью, нежностью-кайфом, от которой покалывает в груди. С каждым новым дождем мне, например, нужна все большая доза. А где ее взять? Слушать ту песню, которую когда-то…? Или смотреть кино, какое мы…? Читать ее имя везде? Вспоминать – уже не поможет. Любовь – не одежда, она не изнашивается. Но в памяти тускнеет, лишь на миг внезапной грозы находя на тебя мистическим туманом. Небесным откровением. В эту минуту кажется, что ты вышел из мира во дворик внутренний, и там стоишь под дождем. Еще не потусторонняя, но уже не земная жизнь. И там сад, заливаемый дождем, сверкающими каплями раздающий пощечины лепесткам распустившихся цветов и целующий капельками губы бутонов. И там есть любовь. Там не бывает у любви прошедшего времени. Там всегда прекрасный нервный холодный электрический дождь «счастливой печали», дождь «восторга до слез». На мгновение мир замыкает, и тебя выбрасывает туда грозой. И комок в горле, и боль с радостью, и горькое, но такое живое счастье – это оттуда. Время останавливается послушно и нетерпеливо ждет, а тебе уходить не хочется, как дети не желают домой, когда дождь на улице, и хочется гулять под дождем. Дыхание ровное, спокойное. Сердце стучит слишком точно даже, верное вдохновенному ритму ливня. И в груди вся жизнь с ее глупостями расступается Красным морем, вздымая плечи Большой Воды – и кланяется тому Саду, тому дождю и тому дворику.

Такой вот он, дождь над нашей любовью. Волшебная гроза, впрыскивающая в вену неизвестный миру наркотик. Гроза, заставляющая постреливать каждый нерв. Трогающая холодом тебя изнутри. Заливающая светлой печалью душу. Такую грозу синим шелком по белому долгими зимними вечерами вышивает китайская девочка-мастерица, слепая от рождения. В дар любимому господину – «Шелковая гроза».