- я научилась жарить лук и слушать эмбиент японский.

bykaka
Сообщение из профиля
6 November 2009 в 16:18

это я, золотая рыбка. вернулась из германии и все еще люблю тебя.

мне снится сон:
мы сидим с ним в высокой траве, и пытаемся перешуметь ветер.
- шшшшшшш, - говорит он. - ШШшш.
- слушай, - я спрашиваю, - когда людям снится, что они летают, значит, - растут. А к чему мне постоянно снишься ты?
Он вдруг ест мороженое — из моей синей тарелки, — и говорит:
- Значит, умираешь.
Солнце садилось нам на плечи.

В колонках играет - она в тебе и под ногтями

1. Как если бы он был моей четвертой ступенью.
Как если бы она была следующей ступенью, о которую я запнулась.
А потом я думаю, что всё это - люди.
Но вся правда в том, что после него мне всё равно, кого любить. После неё - мне всё равно, с кем дружить.
Я поднимаюсь с кровати, подхожу к окну с открытой форточкой - и вижу первый выпавший снег на асфальте.
Из-за ветра звук такой же, как во вторых симсах в зимний период. Гул и редкий лай собак.
Я стою под форточкой и вспоминаю первый прошлогодний снег, который так же застал меня врасплох.
В прошлом году - без него,
в этом - без неё.
02.11.2011

2. Так, наверное, пожилой муж не хочет возвращаться домой к жене, которую он не любит. Или к жене, которой нет. В четыре голые стены, усыпанные редкими цветочками, не хочет сидеть часами на кухне перед телевизором, читать старые надоевшие книги, выполнять оставшиеся жизнью обязанности. Делать вид, что всё ещё что-то происходит вокруг. Потом случайно остаётся на пару дней всё так же один, абсолютно дома, принципиально не читает, не двигается - только смотрит и иногда отвечает на звонки по телефону, и к вечеру на второй день сверху начинают ругаться соседи. Кричат и бросают что-то тяжелое на пол. А он в это время - сидит на кровати, поджав ноги, подперев собой стенку. Шаткую холодную стенку.
02.01.2012

 он смеется над тобой, такой хрипловатый смех,
ты трешь виски пальцами и открываешь глаза,
и понимаешь,
что все уже далеко не так. как раньше. 

Ты всегда попадал под самые лучшие песни.
Ты - моя самая лучшая песня.
Стираем краску с клавиш, ломаем пальцы, разбрасывая мысли. А всё одно: для будущего нет настоящего, от прошлого не осталось памяти.
Иногда, мне кажется, я забываюсь, повторяюсь, и снова всё по кругу: летят минутные стрелки, катятся дни. А параллели так и не пересекаются в одну. Точки над "и" еще не расставлены, но уже скоро допишем весь алфавит. Выпьем старую-добрую. Затянем последнюю. Ту, что гвоздем в сердце засела минувшей весной, в незаконченном пьяном марте.
И поймем окончательно, что не судьба. Что наше время мы оба проспали.
Ляжем на рельсы встречать поезда, терять города, так и не решившись дойти до очевидного завтра.
В котором останутся только хриплые голоса, записанные на музыкальный трек, и пустая бутылка массандры.

honey, это так давно было, что я уже не помню, скучал ли кто-нибудь когда-нибудь по кому-нибудь на самом деле.
Да, кажется, было, я курила одну за одной и не спала по ночам. Но это было так мучительно, что я раз и навсегда приняла решение вытравить это из себя.
Убить это в себе.
Лето - такая забавная штука, Дорогая, летом либо апогеи, либо тишина. Позапрошлым летом я сбивала кулаки в кровь о кирпичные стены и трахалась, извини, в горячечном бреду, используя первую попавшуюся под руку и будучи использованной сама. Я была хаслером, Дорогая, если ты понимаешь, о чем я говорю. Шлюха моральных фронтов. Продавала себя по дешевке.
Этим летом, Дорогая, я покупаю людей, и далеко не с этой целью. Я предлагаю им деньги, возможности, испытываю их на прочность, вычеркиваю из списка или пополняю его. Вечером, Дорогая, я надеваю другое лицо. В жизни все стало так легко, когда я вытравила из себя способность как-то особенно скучать. До зубовного скрежета легко.
Мне, Дорогая, не светят ни морские побережья, ни новые романы, я только и делаю, что разрешаю спать на своих коленях, только и делаю, что разрешаю трепать свои волосы, я перестала играть в правду или ложь, я теперь ничего почти не говорю.
а я дышу, honey, водой.

 

Это само как-то растеряло смысл.
просто в этой плоскости стало слишком невозможно мыслить. просто слишком нечем дышать.
Я пишу так много «просто» наверное, потому, что даже сама не способна понять себя. Я бы так хотела закончить этот дневник в
пятницу, сегодня тринадцатое уже и кто-нибудь обязательно умрет. я уже знаю фильмы, которые мы будем смотреть по два, четыре,
восемь раз, я уже знаю города, в которые никогда не поеду, я знаю, какой будет эта зима, я помню, каким было мое прошлое, я уже
начинаю ненавидеть эту запись; вся последующая жизнь неминуемо разделится на визы, планерки и ворды с номерами; бесконечное
переворачивание ящиков стола с единственной целью – найти выход из ситуации или смысыл, хотя бы; обувной магазин –
радиостанция (что я имела в виду тогда?), на своем месте я бы обязательно написала бы тогда, в две тысячи шестом, "30.10 пошел
снег… он напоминал мне о письме в тумбочке». не самый первый, конечно, и самый белый – ли, я достану карты – «германия не
украина» - и буду циркулем вычислять эпицентры. Две тысячи, конечно, не сорок, и в этом нам отчаянно везет.
всё)
 

Настроение сейчас - и вместо напротив я пишу прости
 

Are you wired?
Where are you?
Are you wired?
Are you alive?
Are you wired?
Are you

Wired. Мою девушку украла сеть. Украл реал,
are you real?
Кто-нибудь, передайте ей, что я жду ее на том самом перекрестке двух информационных потоков, где мы однажды пересеклись. Перекрестились. Перекрестили. Поставили друг на друге крест,
you know,
я всегда мечтала вернуться
you know
что я никогда не возвращаюсь
you know,
я никогда не делаю исключений.

Are you

Alive. Появляющиеся на экране буквы - вовсе не признак того, что ты где-то дышишь. В крайнем случае, ты всегда можешь задержать дыхание,
breathe deeper
and deeper
and deeper
в нору за белым кроликом, туда, где я буду queen,
я жду тебя, что бы отрубить тебе голову
я хожу Королевой
по черно-белым полям информационного поля
выпусти меня в мир, где ты в зеркалах видишь свои отражения,
Where are

You. Ты и твои улицы, ты и люди, которых ты каждый день обслуживаешь, о какое пошлое, мерзкое слово, они выпили тебя всю, до дна, мою девушку украл реал,
are you real?
Я не помню твоих будней
you know
я хорошо помню цвет твоих глаз
you know
что здесь все относительно
you know
здесь только три измерения:
первое, второе и шестое, без плавного перехода, огромным скачком, болезненно быстро, оглушительно далеко, если ты не справишься,
тебя не возьмут в космонавты.

Are you wired?
Are you still
wired?

Ломаю представления о самой себе в самой себе.
Что-то тянет меня в последнее время на сложные, вывернутые наизнанку предложения.
Вода, в которой можно спрятаться.
В которой можно утонуть.
Захлебнусь потоком слов, кто убил Лору Палмер в Лоре Палмер?
Боль, наверно, родстенна с огнем, она так же пожирает, горит ровно или лижет языками пламени острый обломанный край, она умеет просто перегорать и не оставлять ничего после себя взамен.
Ни кадра из памяти. Испорченная фотопленка, пожелтевший сморщенный пластик, черно-белые силуэты, искаженные и изломанные по краям, засветили, правда жалко, я уже не помню прошлой осени, она осталась у меня на губах сладким привкусом мелкой мороси дождя и мартини, слабым запахом листвы в парках, осыпавшейся, размытой тушью под ресницами.
Помнишь, Johnny Hollow.
Помнишь, Run.
Run.
Gone.
"Потому что меня. там. нет".
Это отголоски наших молчаливых диалогов, скобочек, в которых я пряталась, прятала свое "люблю", свое ненастоящее mood, свое придуманное current, я просто пыталась найти тебя среди чужих лиц, что бы ты перестала быть голосом в темноте, в телефонной трубке, в проводах и кабелях, в цифрах и электричестве. Обмотать бы мерзнущие руки синей изолентой, перестать биться током, задержать разряд, задержать дыхание, перестать думать, это все нервный, электрический импульс, простая физиология, никакой физиологии, я даже не знаю, какая на ощупь твоя ладонь, откуда я могу знать, какие на вкус твои губы, я насквозь больна, я напрочь здорова, я просто хотела забраться повыше.
Оттуда падать дольше.
Оттуда замечательный вид, ты знаешь, мне жаль, что ты никогда не.
Что ты уже не.
Что ты еще не.
Ты пропускаешь самое интересное в этом светопредставлении.
В какой-то из летних вечеров это потеряло значение.
Просто другие.
Мне просто больше не больно.
:)))))

Настроение сейчас - все хорошо, Шато Марго, все
В колонках играет - dragon ash - resound

Мы вколем друг друг морфина и будем жить, улыбаясь, до самого конца.
Протягивай руку, открывай беззащитную кожу на внутренней стороне предплечья, а лучше сразу снимай футболку, что бы. Я.
Сделала укол точно в сердце, что бы. Ты.
Мучилась быстро, а потом.
Мы будем жить, улыбаясь, до самого конца.
Я забиваю свои мысли кофе и сигаретами, молоком и весенним дождем, запахом чужих волос, непоцелуями и несвиданиями, я кусаю губы, что бы не думать о, ты же знаешь, что мне это не помогает. Ты же знаешь, как это бывает болезненно.
Я ухожу на поля новых тетрадей. Я проставляю другие даты. Я выжигаю, вырезаю, выписываю, с каждым днем убегая все дальше от, все ближе к, я с каждым вдохом прохожу новую тысячу километров. Новую сотню мгновений. Я умираю здесь и оживаю там, но ты же знаешь, как это болезненно.
С каждым новым глотком дыма меня все меньше там, пьяный мужлан под грохот колес по мокрому металлу неловко вертит в грубых пальцах мои тонкие ментоловые сигареты, и знаешь,
я так жалею, что это не опиум.
Мне не нужно закрывать глаза, что бы увидеть, как ты где-то на другом краю ломаешься. Мне не нужно затыкать уши, что бы услышать, о чем ты молчишь. Мне не нужно затыкать себе рот, что бы рассказать тебе о том, что я знаю, как это болезненно.
Не прячь музыку, я ею выбиваю прожитые дни. Чужие слова. Чьи-то руки и чье-то дыхание за спиной, кадры из неотснятой фотопленки, ворох старых газет и блеск воды в чужих реках, чужое солнце и чужой перламутровый закат. Чужие неслезы и грохот капель о металл. Тебя там тоже не будет, потому что. Я.
Сделаю тебе укол прямо в сердце, что бы. Ты.
Долго не мучилась, а потом.
Мы проживем с улыбкой из далеких снов до самого конца.

You are too indifferent to be my favourite nightmare


Это слишком просто, когда тебя нет. Когда мне не нужно выламывать двери в твой дом, это слишком просто. Слишком хорошо и спокойно.
Мне радостно от мысли о том, что ты никогда не узнаешь, как это - петь, срываясь на вопли, на грязные, неловкие, некрасивые решения,
о том, как это - не спать по ночам от того, что это на самом деле внутри тебя, вгрызается в диафрагму, а не потому что так делают все и ты хочешь тоже,
о том, как это - мучаться мигренями и удушьем, контролировать себя до последней капли, что бы не сорваться и не убить, не затрахать другого человека окончательно своей к нему чистой и сильной,
о том, как быстро собираются дорожные сумки и находятся деньги на персональную полку, на минералку и кофе с утра, на трудные дни и ночи,
про то, что ты в этот момент начинаешь о себе и других узнавать.
Кто-то давным давно отомстил за меня,
сделав тебя такой.

И я не знаю стоит ли лить
Эту воду на те угли.
За и против сотни улик,
Но хоть это уже не злит.
Поднимет нас выше лифт.
Полжизни за каждый клик.
Делить
или жать delete?

страшно тихо.
ты открываешь окно и закрываешь двери. двери, на которых сломаны замки. двери, на которых нет номеров и не висят цельнометаллические таблички. двери, за которыми тебя уже никто не помнит и не ждет. за которыми время превратилось в прямую, бесконечно переходящую в нули.
глотай, глотай свои таблетки.
за ними другая, правильная жизнь. без моих истерик и его любви. его такой дикой, немного шизофреничной любви.
окна забиты газетами. окна, только окна в моей пятой стене. ты одергиваешь растянутую футболку, прикрывая разбитые коленки, в царапинах от его взглядов. приглаживаешь паутину волос и прислоняешься лбом к кирпичу. не бетону. она ежедневно цепляет взгляд, эта стена моя, ты бы уже давно разбилась, расшиблась об нее, если б не знала, как я этого хочу. давно бы уже начала жить, если б не знала, как мне это надоело. но ты только вжимаешься лбом в красную пыль, на той стене вмятины - на той стене я любила его, любила незабвенно, призрачно, сама себя не помня, не чувствуя течения событий, не ощущая боли, когда он точеными руками крошил мои нервы, ломал позвоночник, распятая. пятая на ней, я кричала, пока он вбивал мои виски ипами сердца своего,
ты видишь.
ты видишь это только на ней. видишь душными, межсезонными ночами, когда я, лежа на пыльных половицах пытаюсь вдохнуть, хочу сделать хотя бы один вздох, когда стонешь от прикосновения рук моих, в кровь изрезанных, они жгут твой затылок, плечи твои, веки твои, я хочу, чтобы ты уснула, чтобы не видела уже никогда больше ни меня, ни его, ничего, что так тревожит твои узелки моих нервов.
это все мои нервы, признай. мои слова, мои мысли. и сама ты, как в черно-белом сне, дергаешь руками-ниточками в бесконечной песне без названия. что ты делаешь, что ты делаешь. что ты творишь? творишь моё своими словами или срисовываешь слова мои себя пытаясь выразить? что ты делаешь что ты меня убиваешь? все это давно уже перестало быть игрой, мне всё сложнее говорить правду. мне все сложнее говорить.
говорить себя, его и то, что остается за кадром. дело даже не в, а просто в ситуации. хватит, хватит обводить руками контуры. моя сказка закончилась на седьмой день, а ты все не понимаешь или же да, понимаешь все лучше, в следующий я проросла, пустила корни. корни на земле, корни в твоем сердце. которое читает, читает по моим тетрадкам, по моим губам читает прошедшее и не наступившее еще. знаешь, знаешь, как сложно. как сложно не обращать внимания на зеркала, сложно не идти по пути протоптанному, сложно белый снег искать. чистый-чистый, самый первый. здесь не поможет никакая психология, даже не пытаюсь. как я там говорила - все мы идиоты, да немного идиоты. а ты карябаешь запах жженой резины и молоко, выписываешь мелками
таблетки мои и стекла битые, все вены и нервы, и руки. и звуки, и моих дорогих и моих ненаглядных, и тени на стенах, тени и любовь мои, боже, оставь мне мою любовь.
что же мне делать с тобой?... вырезать или же подарить тебе тебя снова?...

Она красивая. Некрасивая и предсказуемая. Она падает на колени, разбивая их в кровь, и рыдает. Ее слезы скатываются с небес на мои ладони. Они соленые и все еще тепло ее хранят. Я слизываю эти противные капли и смеюсь. Мне смешно и как всегда совсем не стыдно. Я ненавижу ее. Я не смогу жить без ее истерик. Без ее любви ко мне. Без её любви к нему. Она – горькая капля в моем счастье. Она не похожа на тебя. На тебя, такого несовершенного и нежно-эгоистичного. Она строит за моей спиной планы на моих дорогих и любимых. А потом рассказывает мне кого и сколько и когда. Ее лицо жжет мне глаза и опаляет ресницы.
Она – открытый колодец, без дна и намека на лестницу, на моей дороге. Она зло. Это они мне сказали. Она плохо влияет на систему запутанных и испорченных нервов внутри меня. Тоже они. Ромашки в моих руках осыпались и отвернулись от ее дыхания. От ее звонков часто и не вовремя я совсем перестала спать. Перестала завтракать и выходить на улицу. Она отбирает у меня его, потом бросает. А он режет себе вены, взяв в зубы ее фотографию. Обняв меня одной рукой. Моя кровь свернулась, и понятия не имеет, как отобрать у нее весь комплект моих сердец. Я не представляю, зачем пару сотен лет назад я вернула ее.
Я попросила ее остаться. Родная, я не смогу без тебя. Это я так сказала. Умру, если не скажешь, что любишь меня. И это я. Я давно перестала верить в существование во мне здравого смысла. Я никогда еще не бывала так часто дома. Никогда еще не видела столько ее фотографий на стенах моей комнаты. Я не могу смотреть на нее по утрам. И по ночам. Она исчадие меня. Мое тридцать первое я. Она никогда не знала меня. Мы не знакомы. И я бы хотела не знать ее. Хотела бы проходить мимо и не здороваться мысленным поцелуем.
Я не приду на ее похороны. Приду. И принесу зеленые розы. Она улыбнется. А…, все та же ты? Это она так скажет. Ее мать поправит ей челку, закрыв пулевое ранение. Ее мать обязательно упадет в обморок, а потом попросит рассказать, как все прошло. А никак. Закопали и все. Никто не рыдал и не бился в истерике. Только высокий молодой человек с длинными светлыми волосами стоял около резной ограды и неожиданно обмяк, когда заколачивали гроб. Потом, говорят, его никто не видел. Потом, говорят, он кидался на землю и говорил, что всегда любил ее. Ее одну. Я расскажу это все ее матери и ударю по лицу наотмашь.
Потом меня увезут куда-то, и будут долго внушать, что она мне приснилась, и что я жила только тобой. Ты заберешь меня и вернешь в наш дом. Там не будет уже ее фотографий и мыслей, расписанных на моей пятой стене. Мы только слезы наши будем считать на клавишах рояля. Мы только не о ней будем говорить за ужином. Мы будем целоваться не так, как она нас этому учила. Она ушла. Канула в лету. А ты остался в моей постели. Ты не забыл ее, но все еще помнишь меня. Выпьем ее навсегда. Выбьем из наших пустых сердец.

наверное только когда мои слова разберут без остатка, все мысли рассуют по большим и маленьким коробочкам, засветят пленки и перемотают кассету, когда их будут пересказывать на ночь шепотом десятки людей, а самые оригинальные даже заменят собою меня, мною себя, и перепишут меня заново моими же - наверное только тогда я пойму, что уже закончилась. иссякла, все, без остатка высохла уже. и мне не останется ничего, кроме задохнуться в пустой комнате от невозможности разрушить эту свою грёбаную пятую стену, распилить её на кусочки просто потому, что дышать хочу, говорить хочу, а рот липкой лентой заклеен, бантами узлы на глазах моих и руки в крови, в чьей-то крови вены, в землю втоптаны листья все, по асфальту разбросаны все спички, мне тесно и страшно, и холодно мне
без тебя наверное только тогда я пойму, что на самом то деле ничего и не было, были только дыхания мои и истерики, и то, как я просыпалась ночами, да, серыми, такими снежно-зимними ночами и думала, думала, думала о тебе, о твоих руках, о волосах – лучах золотых на моих запястьях, о твоих губах, плечах, на которых кожа наверное истерлась в кровь от моих мыслей, я все думала, что, может быть, ничего и не было, я думала, что ,может быть, ты подаришь мне кусочек себя, совсем маленький кусочек, чтобы только закрыть дыру на сердце, залатать, залепить её пластырем и твоими мне обещаниями, твоими бесконечными, как наши ночи, словами о том, что любовь – не любовь, а весна слишком странная. и я все думаю, что, может, это ты мои слова украла – тогда, когда нашей первой, белой, мы договорились, что я абсолютно против, что совсем не к тебе и не отсюда, и вообще не имею никакого отношения, и ты сказала, да, да, дорогая, ты можешь идти, да, я не отпущу тебя никогда, ты сказала, о, боже, ты так предсказуема, ты сказала, ты что, действительно меня все это время любишь? ты бежала, бежала во сне, до сих пор бежишь, а я, сидя на краю кровати смотрю, как подрагивают твои ресницы
отбрасывая тени на деревья я отчетливо вижу, как далеко ты, как ты по мне скучаешь, как в тот дождь, помнишь, в один из последних дней я стояла, закрыв глаза, закрывшись, через красные прожилки век видя тебя, а ты не знала, и прижималась ко мне лбом, и смотрела, смотрела, и с волос твоих стекали ручейки неба, и серость вся, что вокруг, превращала все в кино, да, в дурацкий черно-белый фильм в котором я – то ли массовка, то ли главный герой
а они в конце умирают, голова в духовке или нож в сердце – не все ли равно, если итог один. одна из миллиона ты, а ведь даже почти не видишь, не дышишь даже, что я хотела бы умереть в твоем сне, чтобы не вернуться больше, не стучать в твое окно по ночам – ты крепко спишь десятки лет, ты ничего не слышишь. ты не чувствуешь сейчас, как бьется мое сердце, давай, давай же, считай вдохи. пока я шлепаю босыми ногами по комнате, оставляя цепи мокрых следов, перепиши заново мои письма – они тлеют и дымятся в нижнем ящике, а какие то под матрасом и половицами, а на стене висит ружье, висит которые годы, я все время боюсь, что оно выстрелит, ведь любое, абсолютно любое, да и чувствую я, как отдает привкус металла, как перекатывается в кармане штанов дробь, как дрожат на стенах тени, висит деревянное ружье и знаешь, ты ведь тоже боишься.

иду, иду, перехожу перекрестки, по диагонали, по прямой, по крыше, не успеваю смотреть, не успеваю замечать, не оглядываюсь, не слышу, думаю, думаю, дышу, ещё дышу, слишком часто дышу, слишком не хватает слов сказать, что же я делаю, что-же-я-делаю?, почему я снова меняю тебя, как же я так живу, почему меня все это устраивает.
а у нас тоже дождь. и ты это видишь.
ты это слышишь, когда шумными мартовскими ночами просыпаешься, и, шлепая босыми ногами по полу, идешь на кухню. ты хочешь пить. ты хочешь ощущать прохладу, а не духоту непроветриваемых комнат. ты стоишь у окна и наблюдаешь за каплями, проносящимися по ту сторону мимо. ты помнишь, как загадывала желание и смотрела, какая из них, из тысяч долетит первой, ты помнишь, как у тебя болела голова.
нужно подумать, что это не твое, и все пройдет. нужно представить, что она - не часть твоего измученного тела, и время перестанет вбивать гвозди тебе в виски.
дело даже не в этом. дело даже не в тебе. просто я снова выбрала себе объект для наблюдений с потолка.
мне страшно хочется дотянуться до.