Здравствуй, Полина. Посмотри на этот портрет… Ты слышишь сомнамбулические звуки начала «Лунной сонаты»? Я помню, ты играла ее для меня… только полная белая луна светила через вуаль сиреневых занавесок… легко на ощупь находя бесчисленные до и ля на клавиатуре, твои пальцы синими тенями летали над твердостью костяных клавиш в прозрачной темноте этой роковой ночи. Ты всегда сидела за роялем как-то отстраненно, немного отклонившись назад, почти не смотря на плавность движений твоих рук, ароматы летней лунности наполняли комнату… на скрипках тебе аккомпанировали цикады… луна любовалась линией твоей спины в серебристом шелке и черными ведьминскими кудрями, и щедро дарила тебе свой тусклый матовый свет, разливая его по черному блеску рояля. Я помню, как приходил к тебе коротать вечера в пригороде Лондона. Я приходил – тебя не было, ты всегда гуляла по лесу одна… Я ждал появления из-за черных деревьев тонкой фигуры в палево-сером платье, ты шла легко, не торопясь никуда, держа в руках букет ирисов, или фиалок, или каких-то неизвестных науке пахучих лесных цветов – все твои букеты были холодно-туманных оттенков, поблескивали капельки вечерней росы на тонких листьях…. Я делал вид, что не замечаю тебя, что погружен в чтение, ты бесшумно подлетала и - бесшумно – опускалась в плетеное кресло, не отпуская букета…. Я рассыпался в любезностях, ах, я не заметил вас, Полина, вы, как всегда, молчаливы, я прикажу принести вашу шаль, такой прохладный вечер… Ты молчала, загадочно мерцали черные глаза, отражая летние звезды, я мог слышать твое мерное дыхание, ты всегда сидела как-то полубоком ко мне, я видел четкую линию твоего профиля, белеющее в сумерках лицо, холодное мерцание твоих легких одеяний, твои смоляные кудри, рассыпавшиеся по белым плечам…. Горничная приносила липовый чай и шаль, ты тихо благодарила, куталась в нее поплотнее и, загадочно улыбаясь мне – на выдохе, начинала разговор…. Или я, только заметив в темноте деревьев мелькающее светлое пятно твоего платья, не выдерживал, почти бежал тебе навстречу. Ты улыбалась, молча подавала мне руку – я благоговейно прикасался к ней губами, вдыхая тонкий мятный аромат, выбирала из своего букета прозрачно-сиреневый ирис и протягивала его мне… Мы шли вдвоем, молча, окруженные музыкой летних сумерек, я наслаждался твоей близостью, ты отвлеченно думала о чем-то, иногда прикасаясь легонько к моей руке, словно бы чтобы убедиться, что я – есть, я – рядом. Ты никогда не говорила мне о своей любви… Ты была окружена тишиной и сиреневым молчанием, и освещена лунным светом, и улыбалась таинственно и загадочно, как месяц на небе, и твой низкий голос звучал пассажами туманных вечеров…. Ты молча окружала и меня палевой вуалью своей любви, прозрачной паутиной связывая по рукам и ногам, и вот я уже не мог жить без твоих мимолетных прикосновений, бархатного мерцания черных глаз, тонких пальцев и «Лунной сонаты», запаха диковинных цветов, и мяты, и базилика, и ночных трав, умытых росой, и летнего тумана. Ты никогда не говорила о своей любви – но я знал ее, я чувствовал ее, ты щедро делилась ей со мною, ты не считала нужным объясняться, да и что объяснения, когда все понятно и без слов, когда твой поцелуй каплей липового меда тает у меня на губах, когда твой тихий голос разлетается лунной пылью, оседая у меня на сердце, когда я расчесываю твои черные кудри и трогаю белые руки пианистки, прикасаясь будто к святыне, ощущаю гладкость твоей кожи, которая в сумерках кажется сиреневой, как те цветы ириса, подаренные тобою, что я храню по сей день…(http://www.arttrans.com.ua/imageproduct/478/Redon_Odilon_Portrait_of_Violette_Hayman_print_b.jpg) |
