Цитата сообщения Саблезубый_грызун 22 июня. День памяти и скорби.

"Он оглянуться боялся..."
Женя Белькевич - 6 лет.
Сейчас - рабочая.

Я запомнила... Я была совсем маленькая, но я все запомнила...
Июнь сорок первого года...
Утром проснулась от страха... От каких-то незнакомых звуков...
Мама с папой думали, что мы спим, а я лежала рядом с сестричкой и притворялась, что сплю. Видела: папа долго целовал маму, целовал лицо, руки, а я удивлялась, что никогда раньше он так ее не целовал. Во двор они вышли, держась за руки, я подскочила к окну - мама повисла у папы на шее и не отпускала его. Он оторвал ее от себя и побежал, она догнала и снова не пускает и что-то кричит. Тогда я тоже закричала: "Папа! Папа!"
Проснулись сестричка и братик Вася, сестричка смотрит, что я плачу, и она закричала: "Папа!" Выскочили мы все на крыльцо: "Папа!!" Отец увидел нас и, как сейчас помню, закрыл голову руками и пошел, даже побежал. Он оглянуться боялся...
Так и связалось у меня в памяти, что война -- это когда нет папы...
А потом помню: черное небо и черный самолет. Возле шоссе лежит наша мама с раскинутыми руками. Мы просим ее встать, а она не встает. Не поднимается. Солдаты завернули маму в плащ-палатку и похоронили в песке, на этом же месте. Мы кричали и просили: "Не закапывайте нашу мамку в ямку. Она проснется, и мы пойдем дальше". По песку ползали какие-то большие жуки... Я не могла представить, как мама будет жить под землей с ними. Как мы ее потом найдем, как мы встретимся? Кто напишет нашему папе?
Мы сидели возле маминого бугорка до ночи, пока нас не подобрали и не посадили на телегу. Полная телега детей. Вез нас какой-то старик, собирал всех по дороге. Приехали в чужую деревню, и разобрали нас по хатам чужие люди.
Я долго не разговаривала. Только смотрела.
Потом помню - лето. Яркое лето. Чужая женщина гладит меня по голове. Я начинаю плакать. И начинаю говорить... Рассказывать о маме и папе. Как папа бежал от нас и даже не оглянулся... Как мама лежала... Как ползали жуки по песку...
Женщина гладит меня по голове. В эти минуты я поняла: она похожа на мою маму...

"Она пришла в белом халате, как мама..."
Саша Суетин -- 4 года.
Сейчас -- слесарь.

Помню маму... Отдельными картинками...
Первая картинка...
Мама всегда в белом халате... Отец - офицер, мама работала в госпитале. Это потом уже старший брат мне рассказал. А я помню только белый мамин халат... Даже лица не помню, один белый халат... И еще - белую шапочку, она всегда стояла на маленьком столике, именно стояла, а не лежала, такая накрахмаленная.
Вторая картинка...
Мама не пришла... К тому, что папа часто не приходил, я привык, а мама
раньше возвращалась домой всегда. Мы с братом одни сидим несколько дней в квартире, никуда не выходим: а вдруг появится мама? Стучат чужие люди, одевают и куда-то ведут нас. Я плачу:
-- Мама! Где моя мама?
-- Не плачь, мама нас найдет, - утешает меня братишка, он старше меня на три года.
Мы оказываемся в каком-то длинном то ли доме, то ли сарае, на нарах.
Все время хочется есть, я сосу пуговицы на рубашке, они похожи на леденцы, которые привозил из командировок отец. Я жду маму.
Третья картинка...
Какой-то мужчина запихивает нас с братом в угол нар, накрывает одеялом, забрасывает тряпками. Начинаю плакать, он гладит меня по голове. Я успокаиваюсь.
И так повторяется каждый день. Но однажды мне надоедает долго сидеть под одеялом. Начинаю тихо, а потом громко плакать. Кто-то сбрасывает с меня и брата тряпки, стягивает одеяло. Открываю глаза - возле нас стоит женщина в белом халате:
-- Мама! - ползу к ней.
Она тоже гладит меня. Сначала по голове... Потом по руке... Затем берет что-то из металлической коробочки. Но я не обращаю на это никакого внимания, я вижу только белый халат и белую шапочку.
Вдруг! - острая боль в руке. У меня под кожей иголка. Не успеваю накричаться, как теряю сознание. Прихожу в себя - надо мной сидит тот самый мужчина, который нас прятал. Рядом лежит брат.
-- Не пугайся, - говорит мужчина. - Он не мертвый, он спит.
-- Это была не мама?
-- Нет...
-- Она пришла в белом халате, как мама... - повторяю и повторяю я.
-- Я сделал тебе игрушку, - мужчина протягивает мне тряпичный мячик.
Беру игрушку и перестаю плакать.
Дальше ничего не помню: кто и как нас спасал в немецком концлагере? У детей там брали кровь для раненых немецких солдат... Дети все умирали... Как оказались мы с братом в детдоме, и в конце войны получили извещение, что родители наши погибли? Что-то случилось с моей памятью. Не помню лиц, не помню слов...
Кончилась война. Я пошел в первый класс. Другие два-три раза прочтут стихотворение - и запомнили. А я десять раз прочту и не запоминаю. Но двойки мне учителя почему-то не ставили. Другим ставили, а мне нет.

"...и не женихи, и не солдаты"
Вера Новикова -- 13 лет.
Сейчас -- диспетчер в трамвайном депо.

Сколько лет прошло... А все равно страшно...
Помню солнечный день такой, ветер гонит паутину. Горит наша деревня, горит наш дом. Мы вышли из лесу. Маленькие дети кричат: "Костер! Костер! Красиво!" А все остальные плачут, мама плачет. Крестится.
Дом сгорел... Мы копались в золе, но там ничего не нашли. Одни вилки обгорелые. Печь как была, так и осталась, там стояла еда - блины драные. Картофельные драники. Мама вынула сковороду руками: "Ешьте, дети". А есть блины нельзя, дымом пахнут, но ели, потому что ничего, кроме травы, у нас больше не было. Осталась трава и земля.
Сколько лет прошло... А все равно страшно...
Двоюродную сестру повесили... Муж ее был командиром партизанского отряда, а она беременная. Кто-то немцам донес, они приехали. Выгнали всех на площадь. Скомандовали, чтобы никто не плакал. Возле сельсовета росло высокое дерево, они подогнали коня. Сестра стоит на санях... У нее - коса длинная... Накинули петлю, она вынула из нее косу. Сани с конем дернули, и она завертелась... Бабы закричали... Кричали без слез, кричали одним голосом.
Плакать не разрешали... Кричать - кричи, но не плачь - не жалей. Подходят и убивают того, кто плачет. Подростки шестнадцать-семнадцать лет, их постреляли... Они плакали.
Такие молодые... Еще и не женихи, и не солдаты...

"А смотрел ли на это Бог? И что он думал..."
Юра Карпович -- 8 лет.
Сейчас -- шофер.

Я видел то, что нельзя видеть... Человеку нельзя. А я был маленький...
Я видел, как солдат бежит и как будто спотыкается. Падает. Долго царапает землю, обнимает ее...
Я видел, как гнали через деревню наших военнопленных. Длинные колонны. В рваных и обожженных шинелях. Там, где они стояли ночью, была обгрызена кора с деревьев. Вместо еды им забрасывали дохлую лошадь... Они рвали ее...
Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по ним паровоз...
Я видел, как запрягали в брички людей. У них были желтые звезды на спине... Их погоняли кнутами. Весело катались...
Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в огонь. В колодец... А до нас с мамой очередь не дошла...
Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской хаты. Одна... У нее были глаза старого человека...
А я был маленький...
Я вырос с этим... Я вырос мрачным и недоверчивым, у меня тяжелый характер. Когда кто-то плачет, мне не жалко, а, наоборот, легче, потому что
сам я плакать не умею. Два раза женился, и два раза от меня уходила жена, никто долго не выдерживал. Меня трудно любить. Я знаю... Я сам знаю...
Прошло много лет... Теперь я хочу спросить: а смотрел ли на это Бог? И что он думал...

"Боялась увидеть этот сон..."
Лена Старовойтова -- 5 лет.
Сейчас -- штукатур.

У меня остался сон... Один сон...
Мама надела свое зеленое пальто, сапоги, завернула в теплое одеяло шестимесячную сестренку. И пошла. Я сидела и ждала у окна, когда она вернется. Вдруг вижу: ведут по дороге несколько человек, и среди них моя мама с сестренкой. Около нашего дома мама повернула голову и посмотрела в окно. Не знаю: увидела она меня или нет? Фашист ударил ее прикладом... Ударил так, что она согнулась...
Вечером пришла тетя, мамина сестра... Она очень плакала, она рвала на себе волосы, а меня называла: сиротинушка, сиротиночка. Я слышала эти слова впервые...
Ночью мне приснился сон, будто мама топит печь, огонь ярко горит, и плачет моя сестренка. Мама меня зовет... А я где-то далеко и не слышу. Я в страхе просыпалась: мама меня зовет, а я не откликаюсь. Мама плакала во сне... Я не могла себе простить, что она плачет. Мне долго снился этот сон... Всегда один и тот же. Я хотела и... я боялась его увидеть...
У меня даже фотокарточки маминой нет. Один этот сон... Я нигде больше не могу маму увидеть...

"Кто будет плакать, того будем стрелять..."
Вера Ждан -- 14 лет.
Сейчас -- доярка.

Я боюсь мужчин... Это у меня с войны...
Нас взяли под автоматы и повели, повели в лес. Нашли поляну. "Нет, - крутит головой немец. - Не тут..." Повели дальше. Полицаи говорят: "Роскошь положить вас, партизанских бандитов, в таком красивом месте. Положим в грязи".
Выбрали самое низкое место, там всегда стояла вода. Дали отцу и брату лопаты копать яму. А нас с мамой под деревом поставили смотреть. Мы смотрели, как они выкопали яму, брат последний раз лопатой кинул: "Эх, Верка!.." Ему шестнадцать лет было... Шестнадцать... Ну, только-только...
Мы с мамой смотрели, как их расстреливали... Нельзя было отвернуться и закрыть глаза. Полицаи следили... Брат упал не в яму, а перегнулся от пули и вперед ступил, сел возле ямы. Сапогами спихнули его в яму, в грязь. И больше всего страшно было уже не то, что их постреляли, а то, что в липучую грязь положили. В воду. Поплакать нам не дали, погнали в деревню. А их даже землею сверху не присыпали.
Два дня плакали мы с мамой. Плакали тихо, дома. На третий день приходят тот же немец и два полицая: "Собирайтесь хоронить своих бандитов". Мы пришли на то место, они в яме плавают, там колодец уже, а не могила. Лопаты мы свои взяли, прикапываем и плачем. А они говорят: "Кто будет плакать, того будем стрелять. Улыбайтесь..." Они заставляли нас улыбаться... Я нагнусь, он подходит и в лицо заглядывает: улыбаюсь я или плачу?
Стоят... Все молодые мужчины, красивые... Сами улыбаются... Дикий страх обнял мое сердце, я уже не мертвых, я этих, живых, испугалась. С того времен боюсь молодых мужчин. Всю жизнь одна живу...
Замуж не вышла.... Любви не узнала... Боялась: а вдруг рожу мальчика?..

"Принесли ее по кусочку..."
Валя Змитрович -- 11 лет.
Сейчас -- рабочая.

Вспоминать не хочу... Не хочется вспоминать, никогда не хочется...
Нас было семеро детей. До войны мама смеялась: "Сонейко светит, все дети вырастут", началась война - плакала: "Такой лихой час, а детей в хате, что бобу..." Юзику - семнадцать лет, мне - одиннадцать, Ивану - девять, Нине - четыре года, Гале - три, Алику - два, Саше - пять месяцев. Дитя грудное, оно еще грудь сосало и плакало.
Тогда я не знала, это нам после войны люди рассказали, что родители наши были связаны с партизанами и с нашими военнопленными, которые работали на молочном заводе. Там работала и мамина сестра. Я одно помню: у нас сидели ночью какие-то мужчины, и, видимо, свет просвечивал, хотя окно было занавешено толстым одеялом, раздался выстрел - и прямо в окно. Мама схватила лампу и спрятала под стол.
...Мама что-то нам пекла из картошки, из картошки она могла сделать все, как сейчас говорят, сто блюд. К какому-то празднику готовились. Я помню, что в доме вкусно пахло. А отец косил у леса клевер. Немцы окружили дом и приказывают: "Выходи!" Вышли мама и мы, трое детей. Маму начали бить, она кричит:
-- Дети, идите в хату.
Ее поставили к стенке под окном, а в окне -- мы.
-- Где твой старший сын?
Мама отвечает:
-- Торф копает.
-- Поехали туда.
Они заталкивают маму в машину и сами садятся.
Галя выбежала из хаты и кричит, к маме просится. Бросили и ее к маме в машину. А мама кричит:
-- Дети, идите в хату...
Прибежал с поля отец, видно, ему передали люди, взял какие-то документы и бегом за мамой. И тоже крикнул нам: "Дети, идите в хату". Как будто хата нас спасет или там есть мама. Ждали мы во дворе... К вечеру залезли кто на ворота, кто на яблони: не идут ли наши папа с мамой и сестра с братом?
Увидели - бегут с другого конца деревни люди: "Дети, кидайте хату и бегите. Ваших родных уже нет. А за вами едут..."
По картофельному полю поползли к болоту. Сидели там ночь, стало всходить солнце: что нам делать? Я вспомнила, что в колыбельке мы забыли маленькую. Пошли в деревню, забрали маленькую, она была живая, только посиневшая от крика. Брат Иван говорит: "Корми". Чем я буду ее кормить. У меня же грудей нет. А он испугался, что она умрет, и просит: "Попробуй..."
Заходит соседка:
-- Детки, вас будут искать. Идите к тете.
А тетя наша жила в другой деревне. Мы говорим:
-- Пойдем искать тетю, а вы скажите, где наши мама с папой и сестричка с братиком?
Она нам рассказал, что их расстреляли... Они лежат под лесом...
-- Но вам туда не надо, детки.
-- Мы будем уходить из деревни и зайдем попрощаться.
-- Не надо, детки...
Проводила она нас за деревню, а туда, где лежали наши родные, не пустила.
Через много лет я узнала, что маме выкололи глаза и вырвали волосы, отрезали грудь. На маленькую Галю, которая спряталась под елку и не отзывалась, напустили овчарок. Те принесли ее по кусочку. Мама еще была живая, мама все понимала... На ее глазах...
Вспоминать не хочу. А рассказать свою беду людям надо. Трудно плакать одной...

"А она убегала: "Это не моя дочь! Не моя-а-а!.."
Фаина Люцко -- 15 лет.
Сейчас -- кинорабтник.

Я каждый день вспоминаю, но живу... Как я живу? Объясните мне...
Помню, что каратели черные все, черные... С высокими фуражками... У них даже собаки были черные. Блестели.
Мы жались к матерям... Они не всех убивали, не всю деревню. Они взяли тех, кто справа стоял. На правой стороне. И мы с мамой там стояли... Нас разделили: детей - отдельно, а наших родителей - отдельно. Мы поняли, что они родителей будут сейчас расстреливать, а нас оставят. Там была моя мама... А я не хотела жить без мамы...Я просилась к ней и плакала. Как-то меня пропустили...
А она, как увидела... Как закричит:
-- Это не моя дочь!
-- Мамочка! Ма...
-- Это не моя дочь! Не моя дочь! Не моя-а-а...
-- Ма-а-амочка!!
Глаза у нее не слез были полны, а крови. Полные глаза крови...
-- Это не моя дочь!!
Куда-то меня оттащили... И я видела, как сначала стреляли в детей. Стреляли и смотрели, как родители мучаются. Расстреляли двух моих сестер и двоих братьев. Когда убили детей, стали убивать родителей. Маму я уже не увидела... Мама, наверное, упала...
Стояла женщина, держала на руках грудного ребеночка, он сосал водичку из бутылочки. Они выстрелили сначала в бутылочку, потом в ребенка... А потом только мать убили...
Я удивляюсь, что я после всего живу... Маленькая выжила... Но как я взрослая живу? Я уже давно взрослая...

"Я долго ждал нашего папку... Всю мою жизнь..."
Арсений Гутин -- 1941 года рождения.
Сейчас -- электрик.

В День Победы мне исполнилось четыре года...
С утра я стал всем говорить, что мне уже пять лет. Не пятый год, а пять лет. Хотел быть большим. Папа вернется с войны, а я уже большой.
Председатель в этот день созвал женщин: "Победа!" Поцеловал всех. Каждую. Я был с мамой... Радовался. А мама плакала.
Собрались все дети... За деревней колеса резиновые от немецких машин подожгли. Кричали: "Ура! Ур-ра! Победа!" Били в немецкие каски, которые перед этим насобирали в лесу. Били, как в барабаны.
Жили мы в землянке... Я прибежал в землянку... Мама плачет. Я не понимал, почему она плачет, а не радуется в такой день.
Начался дождь, я сломал прутик и мерил лужи возле нашей землянки.
-- Что ты делаешь? - спрашивали меня.
-- Меряю - глубокая ли ямка? А то папка будет идти к нам и провалится.
Соседи плачут, и мама плачет. Я же не понимал, что это такое "пропал без вести".
Я долго ждал папку. Всю мою жизнь...

(с)
Светлана Алексиевич.
Отрывки из книги "Последние свидетели. Соло для детского голоса"