Позвонила мама. Сказала, что забрала в редакции журналы с моими публикациями. Сказала, что купила десять штук, и еще два ей дали. Что оставит себе четыре, а остальные пошлет мне. Сказала, что стихи мои прочитала. А потом как начала рыдать, да так горько, так громко, как ребенок. Просила прощения за то, что произвела меня на свет, сюда вот, в этот мир, который ей самой не очень-то нравился. За то, что хотела, чтобы у меня все было хорошо, но одного ее желания оказалось мало. А я ревела и говорила, мам, да ты что, ну ты чего, мам, у меня всё хорошо, это просто волшебная сила искусства. Вот так вот. Вот и поговорили. Я пишу, а мама плачет. Пиздец. Родишь ребенка, а он поэт. Ты его кормишь грудью, на руках носишь в туалет, когда у него жар, тратишь на него все деньги и всё свободное время. Мечтаешь, что будет у него школа с золотой медалью, работа интересная, красивый автомобиль, веселая свадьба, трое детишек и собака. А он, сука, вырастает поэтом, и всё у него плохо. И он пьет горькую и пишет грустные стихи, а тебе уже шестьдесят, и ты уже отдал ему всё, что у тебя было, и больше у тебя ничего нет. А он пишет и пишет, сука, а ты читаешь и плачешь.

Аня Ривелотэ, "Река Найкеле",

Полюбив, мы открываем доступ к своему сердцу, односторонний канал на сколько-то мегабит, который заблокировать невозможно. И каждый, давно не милый, отлично чувствует линию, и раз от разу набирает номер, чтобы спросить – «хочешь в кино?». И я отвечаю – «я не хочу в кино. Я хотела прожить с тобой полвека, родить мальчика, похожего на тебя, и умереть в один день – с тобой. А в кино – нет, не хочу» Ну, то есть, вслух произношу только первые пять слов, но разговор всегда об одном: он звонит, чтобы спросить «ты любила меня?» и я отвечаю «да». Да, милый; да, ублюдок; просто – да.

(c)

Это смешно, они все правда страшно любят так делать, позвонить через год, вытащить погулять, и спросить прищурившись - но ведь ты же за что-то любила меня?

О да, и всегда буду, и может, только я одна.

И только мне за этим простым "еще бы" - абсолютно некому позвонить.

Да нет, я-то, в общем, прекрасно отдаю себе отчет в том, что не мне выпало счастье быть первой, и не мне, слава Зевсу, ужас быть последней на этом пути. Что-то изначально пошло неверно в этом лучшем из возможных миров. Пухлозадая Ева скушала вкусное яблочко и послала Бога к чертям собачьим с его картонно-пластилиновым раем, Каин убил Авеля, не побоявшись от Боженьки большого ата-та, и с тех пор понеслось. Великая Система существовала с начала времен - если у них было начало. И почти тогда же появились те, кто был против Нее. Их травили, сажали на кол, жгли, ослепляли - а они орали: “Суки! Земля все равно круглая!”- и героически испускали дух. И Великая Система вроде как и радовалась, что с ними все кончено, но при этом было неприятно, что Она так их и не подчинила. А потом их еще ссылали в Сибирь, а позже - в лагеря за крученую проволочку, убивали их детей на их глазах - да мало можно придумать способов красиво уничтожить в человеке живучую бактерию, называемую Волей. Теперь вот наркотики подбрасывают в кармашки, пужают и оставляют спиваться у обочин.
А абсолютное большинство народу живет по принципу “лишь бы большие слонопотамы не затоптали мой маленький садик” и лелеют свои нежно-розовые попы, за которые боятся больше всего на свете.
Мы все по молодости мним себя сильнее Великой Системы. Мы рвем на округлой упругой груди рубаху и кричим все то же, что кричали и те, что были до нас. Мы боремся, мечемся и вопим о несправедливости и искренне верим, что разрушим многотысячелетние механизмы “до основанья, а потом...” Что самое интересное, те, кто олицетворяет собой карательные органы Системы, тоже любили когда-то разглагольствовать о свободе и даже ковыряли какие-то запретные кнопочки и подсматривали в запретные щелочки. А потом их всех массово загнали в плохо освещенное и еще хуже провентилированное помещение и острой бритвочкой поотрезали им крылышки до самого глубокого слоя эпидермиса. Поэтому они так часто смотрят на нас умильно, давая нам правой в челюсть. Поэтому они иногда кончают с собой.
Но мы тем и сильны, что тупоголовы, и наша розовая попа хоть и крайне нам дорога, а все же истина дороже. И мы верещим, бегаем и бьемся, и в целом доме уже не осталось ни одной не порванной на груди рубахи (что наносит сокрушительный удар по семейному бюджету ;))) ), а наши бедные родители с хорошо заметными шрамами по обеим сторонам спины плачут и молятся своему системному, кнопочно-цифровому, матричному Богу и просят пощадить нас.
А этот матричный Бог, в сладкие часы послеобеденного досуга, яростно пуча свои инфракрасные глазенки, громоздит на моем пути свои виртуальные ямы и колдобины и радостно потирает силиконовые ладошки, когда я падаю или царапаюсь.
Каждый развлекается как умеет

Эти джазово-весенние дни, когда оконные стекла после грязной зимы кажутся такими непереносимо мутными для того, чтобы впустить внутрь все это солнце, весь этот плещущий городским бризом воздух, все эти торопливые шаги, этот хохот, эту музыку какого-то неправдоподобного, детско-рисуночного лазурного неба, все это расплавленное золото, что течет по волосам смеющихся девушек, по крышам, по шерсти бродячих кошек, по змеиным спинам машин, по зеркальным витринам, - Господи! - это время, в котором каждый год вырисовываются лица старых вёсен на Ленинградской, где я маленькая, где в окна среди паутины сплетающихся голых черных ветвей уже светит теплое, где в лужах танцует омытый сиянием город, где в его сыром дыхании уже слышится обещание будущего зноя... Этот внезапно нелепый, нескладный мир, стесняющийся собственной наготы и неопрятности поле слякотного послезимья-предвесенья, заждавшийся, замеревший, зажмурившийся под этими бесстыжими лучами, это время, в которое, как назло, как всегда, нужно писать скучные рефераты, в которое болят решительно все мышцы после физкультры, которое жгучим песком утекает сквозь пальцы, которого, именно этого, только что народившегося, только что пришедшего, будет всегда так жаль...
Это время похоже на затаенную восторженность морского рассвета, когда еще прохладно, обманчиво, зыбко - но, Господи, как прекрасно!..
Это время, которое всегда застает тебя врасплох, всегда одну, и даже тот, кто хотел бы делить с тобой вёсны, ни в какое сравнение не идет с тем перехватывающим дыхание счастьем, которое заполняет собой легкие, примешиваетя в кровь, льется из глаз, вырывается криком, песней, гимном...разве тот что по-настоящему родной будет здесь...
И - Боже, банально-то как и как искренне - Здравствуй, моя семнадцатая весна!...