Русская церковь уже дважды оказывалась католической в полном составе. Настолько легко и непринужденно, что потомки — особенно малоцерковные и сильно патриотичные русские историки XIX века — переставали понимать, «что это было». А ведь было.

С 1274 по 1283 год официальная церковь Константинополя подчинялась папе Римскому. Внутри Византии это вызвало большое сопротивление, которое, в итоге, победило. Патриархов, альтернативных официальному, там было аж два. Но в Киевской митрополии Константинопольского патриархата, то есть во всех русских княжествах, как покоренных татарами, так и непокоренных, признавали только одного патриарха Константинополя — католического. По церковному праву (что католическому, что православному) это означает, что киевская митрополия перешла в католичество вслед за большей и официальной частью своего патриархата. Светские историки могут интерпретировать иначе, это их дело, а вот церковного взгляда тут другого быть не может.

Второй раз повторилось все то же самое, но уже в сложном сочетании с большой политикой московского великого князя (подробно см. в моей книжке). Сначала унию с католиками подписали на Флорентийском соборе в 1439 году не только всеми признававшийся официальный киевский митрополит Исидор, но и второй представитель Киевской митрополии епископ Авраамий Суздальский. Потом в Москве начались политические игры, но русские епископы Великого княжества Литовского, Новгородской республики и Тверского княжества в них не участвовали и не одобряли. Тверская пропаганда даже изображала своего князя главным вдохновителем Флорентийской унии. Но несколько епископов, подчиненных московскому князю, осудили и унию, и принявшего ее митрополита Исидора; среди них был и оперативно покаявшийся Авраамий Суздальский. Но все же и эти епископы, отвергнувшие Исидора, унию приняли. Политическая игра московского князя заключалась в том, чтобы променять принятие унии на право избрания киевского митрополита в Москве (всего лишь; об автокефалии тогда речи не было). Об этом он и пишет константинопольскому патриарху — разумеется, униатскому (католическому), которого православному князю просить было бы не о чем.

Церковная верность официальному Константинополю продолжает декларироваться в Москве до самого падения Константинополя в 1453 году, и только после этого в Москве начинают генерироваться документы, в которых придумали миф об отвержении унии как причине изгнания Исидора. С Исидором или без Исидора, но все без исключения русские княжества принимали Флорентийскую унию до самого падения Византии. В это время православные в Византии сопротивляются унии, их эмиссары просят поддержки и в Москве, но абсолютно безрезультатно: Москва лояльна только официозу и не имеет церковного общения с византийскими православными.

С конца XV и до конца XIX века московское антикатоличество — это преимущественно антипольская идеология, практически лишенная религиозной составляющей. В ХХ веке эту идеологию будет сохранять в мумифицированном виде Русская зарубежная церковь. Там будут переиздавать всякие «русские антикатолические катехизисы» и продолжать творить в том же политиканско-националистическом стиле, за который небезразличным к догматике православным может быть только стыдно, особенно перед католиками.

Москва традиционно не только слезам не верит, но и вообще не верит — в догматическом смысле этого слова. Она верит в военную силу и в политику. В Византии, да и в западной русской церковной традиции (на территории Великого княжества Литовского) тоже верили в военную силу, но там бы слова одного из учителей жизни ХХ века «добрым словом и пистолетом можно сделать больше, чем одним только добрым словом» поняли бы буквально: «доброе слово» считалось главным и обязательным компонентом. В Москве традиционно считают, что «добрым словом» можно и пренебречь, даже если это слово о вере.

Вот таков, примерно, бэкграунд той встречи в кубинском аэропорту, за которой из задних рядов партера интеллигентная публика приготовилась наблюдать со смесью надежды и неловкости: надежды на хоть какое-то сближение дикой Московии с культурным миром, стыда — за личность переговорщика от Московии, за его слишком брутальный контраст со своим визави. У папы Римского, как считается, могут быть разные недостатки, но никак не пыльные квартиры, исчезающие часы и живодерские импульсы засадить в тюрьму тех, кто его оскорбляет.

Но смысл встречи, конечно, совершенно не в том, что интересно интеллигентной аудитории, верующей или неверующей. Это с католической стороны еще может быть какая-то религиозная составляющая, так как там папа является лидером религиозным и харизматическим. С московской стороны все иначе. Московский патриарх обречен играть в госчиновника и наступать на горло собственному харизматизму, если он вдруг есть, — а иначе его ждет судьба патриархов Ермогена, Никона или Тихона (я не ставлю между ними знака равенства, но им всем пришлось заплатить за свою самостоятельность). Наш переговорщик от Московии из совершенно другого теста.

Ни к верующей, ни к неверующей нашей интеллигенции он никакого существенного отношения не имеет. В том, что так получилось, виноваты, увы, сами наши верующие, а роль товарища Сталина тут не надо преувеличивать. Да, конечно, «Русская православная церковь» (официальное название организации) и ее нынешнее патриаршество, созданные в 1943 году, — это последние рудименты сталинского государства. Но тогда, в 1943 году, лишь пришла к естественному завершению другая история, начавшаяся в 1917-м.

Тогда заседал поместный собор Российской православной церкви, где шли дискуссии о том, возрождать ли в России патриаршество. Под влиянием тяжелых впечатлений от октябрьского переворота члены собора внезапно решили, что дискуссию пора завершать и патриаршество нам нужно. Аргументация была исключительно иррациональной: будто бы отцовская фигура патриарха способна будет сплотить Церковь пред лицом наступающих гонений.

Тогдашний уровень развития психоаналитических знаний в России уже был достаточен для того, чтобы объяснить членам собора невротическую подоплеку их решения и помочь им выбрать какую-нибудь более рациональную стратегию выживания (ее даже не надо было изобретать: это переход всех епархий на самостоятельное положение, как было во времена языческой Римской империи). Но увы: среди тогдашних российских психоаналитиков не нашлось ни одного члена поместного собора…

Институт патриаршества в теле Российской церкви проявился как истерический симптом – в виде двигательного расстройства, сковавшего ее движения. Уже при патриаршестве верующего и харизматичного Тихона (1917–1925) несколько раз возникали ситуации, когда патриарх едва сам не отпадал от Церкви, и будущие исповедники и новомученики российские всерьез составляли аварийные планы по отделению от Тихона. Но еще через несколько лет все стало на свои места: окончательно — в 1943 году, когда внутри аппарата сталинского государства появилось почетное место для «Патриарха Московского и Всея Руси». Тогда и церковная общественность разделила горечь разочарования простых советских людей: «Оказался наш отец не отцом…»

Проговорив так долго о том, чего в кубинском аэропорту быть не может, обратимся к тому, что там будет. Интрига там есть. Хотя центральный аппарат РПЦ МП де-факто является частью российского госаппарата, этот госаппарат настолько разбалансирован, что его отдельные части выводят сольные партии и часто стремятся перекричать друг друга. Собственные ведомственные интересы им гораздо ближе общегосударственных, которыми они прикрываются.

Одна из главных государственных функций РПЦ МП, унаследованная от сталинских времен, — быть департаментом Министерства иностранных дел, и роль патриарха РПЦ — роль начальника этого «департамента деликатных поручений». Таким образом, патриарх обычно выступает в качестве подчиненного министра иностранных дел или начальников соответствующих служб (подразделений) ФСБ. Кубинская встреча — это уникальный шанс резко поднять свой уровень до прямой работы с президентом. Ведь смысл встречи на Кубе — это не те или иные декларации, которые ритуально произнесут, а сам факт неконфронтационной встречи одного из главных лидеров западного мира пусть и не с самим президентом РФ, но хотя бы с его неформальным, но очевидным представителем. Для патриарха это впервые представившийся шанс доказать свою полезность Кремлю после позорного и неожиданного для Кремля провала гундяевского «русского мира».

Этот шанс на первое после 2014 года сближение с Кремлем для Гундяева далеко не бесплатный, но нельзя сказать, чтобы его выбор был лишен рациональности. Заплатить придется, но, если подумать, не так дорого, как кажется.

Встреча на Кубе — это вызов патриарху Вселенскому (этот официальный титул константинопольского патриарха избегают упоминать в Москве). Он-то как раз по несколько раз в год встречается с папой Римским. Тут все логично: главный епископ католиков встречается именно с самым главным — пусть и только «по чести», а не административно — епископом «мирового православия». С каким-то пятым «по чести» патриархом московским папе говорить особо не о чем. С московским пусть кардиналы встречаются.

Встреч с патриархом московским у папы не было именно потому, что это стало бы грубым нарушением субординации в уже сложившихся отношениях между Константинополем и Римом. Такая встреча «через голову» константинопольского патриарха — нарушение всего хрупкого равновесия между амбициями лидеров «мирового православия».

Но в 2016 году, в преддверии «всеправославного собора», положение изменилось. Да, на сам момент собора у московской делегации сработал ее план шантажа: если вы собираетесь обсуждать Украину, то мы не приедем. Теперь получено обещание, что на соборе Украину обсуждать не будут. Ну а после собора-то как? Неужели тоже не будут? Тут Константинополь имеет все канонические права обойтись и без собора.

Даже у Гундяева по этому поводу нет никаких иллюзий. Поэтому в отношениях со Вселенским патриархом ему терять особенно нечего. Ну, разозлится Константинополь, ну, ускорит неизбежное — признание автокефалии Украинской православной церкви на основе Киевского патриархата, — но зато хотя бы сейчас и здесь, в РФ, мы хоть что-то успеем урвать в благодарность за особые услуги Кремлю.

Общезначимый итог кубинской встречи можно подводить уже сейчас: она ускорит маргинализацию РПЦ МП в Украине, подстегнет аналогичный процесс, уже запущенный в Молдове, и создаст дополнительное давление на РПЦ МП в других регионах, вплоть до Беларуси. Будут и внутрироссийские итоги, но принципиально важные только для чьих-то личных карьер.

Источник:Григорий Лурье (епископ Петроградский и Гдовский Истинно-православной Церкви)