В Петербурге прошел творческий вечер писателя, журналиста и просто умного человека Александра Невзорова. С недавних пор вновь испытываю к нему определённую симпатию, как к человеку, который не за "красных", не за "белых", а вместе со мной за "третью силу", исходящую из принципов здравого смысла.

Избранные ответы на вопросы (всё - ни одна публикация не вместит) перед вами, господа.

- Почему в России нет сильной журналистики и что нужно для того, чтобы она появилась?
Чтобы появилась настоящая, мощная журналистика, нужно огромное количество всяческих препятствий — законодательных запретов, норм сдерживания. Нужно, чтобы журналистам было что нарушать. Как только все это появляется, они начинают довольно высоко подпрыгивать и показывать необыкновенную резвость; появляется та самая свобода слова, о которой сегодня постоянно скулят, но для достижения которой никто ничего не делает. Сейчас запретов, препятствий и препон примерно столько же, сколько было в 90-х, когда возникла ситуация, приведшая к крушению Советского Союза. Сейчас тот, кто дерзнет пойти против сегодняшних запретов, может остаться в большом выигрыше. Да, риск велик, да, можно получить только разбитую рожу или сесть в тюрьму. Но профессия журналиста дает столь высокие дивиденды и огромные возможности, что риск оправдан. Пока я вижу, что желающих рискнуть особо нету, а все представители старой гвардии переквалифицировались в публицистов. Публицистика — это звездочки на журналистских погонах. Ею можно и нарезать тортик, и кастрировать льва.

- Как научиться блестяще хамить и оскорблять, не выходя за рамки формального приличия и не подпадая под судебные преследования?
Искусство оскорблять — это важная часть моей профессии. Открою секрет: я читаю курс специальных лекций «Как оскорблять» и делаю это небескорыстно — я продажная тварь. Искусство это состоит из множества странных и противоречивых компонентов, и с ходу объяснить это все довольно сложно. Если вы хотите этому научиться, начать стоит, конечно, с книжек и с некоторого рода аскетизма: у меня нет электронного адреса, я не читаю интернет, а мой заместитель Тамара Прокофьевна распечатывает для меня наиболее интересные материалы. Я прекрасно осознаю, что от этого всего тянет неандертальщиной и пора перестать этим хвастаться, но нет. Нужно обеспечивать себе высокую информационную контрацепцию и иметь понимание того, что тебе нужно, а что не нужно. Необходимо уметь отсекать от себя все, что не имеет к тебе профессионального или иного отношения, уметь отказывать себе в удовольствии прочесть забавную статьишку, например, о вольности в отношениях, уметь не интересоваться тем, что не должно тебя интересовать. Я живу в режиме такой контрацепции и, честно говоря, никогда об этом не жалею.

- Как вы оцениваете действия России в Сирии?
Если саван имперской идеи красит не только украинская вышивка, но и арабская вязь, это все равно будет очень хороший саван.

- Есть ли смысл переходить на латиницу?
Если это произойдет, наши дети будут отрезаны от огромного количества серьезнейшей и важнейшей литературы, которую, в частности, породила советская наука. Я не фанат русского языка — признаю за ним огромные достоинства и роскошные возможности, но слишком много написано на русском, точка невозврата пройдена. Слишком дорого мы платим за русский язык, особенно советская наука: не всегда и не все важные труды переводились, а русский язык меж тем очень мало знают за рубежом. Даже довольно сильные труды Ивана Петровича Павлова неизвестны западным физиологическим школам.

- Вы голосовали на выборах?
Я голосовал всего один раз, потому что я делаю это лишь в том случае, когда точно знаю, за что именно голосую. Я тогда жил в деревне, и мне нужны были дрова. Меня подбили проголосовать, пообещав, что, если я сделаю это перед телекамерами, мне привезут два грузовика дров. Так что я знал, что голосую за два грузовика дров. Правда, я проголосовал не по-настоящему, а нарисовал какие-то рожицы, так как к этой процедуре серьезно не отношусь, равно как и к так называемому народу.

Когда мы употребляем по отношению к огромному количеству людей слова «толпа», «масса» — можно давать в отношении нее какие-то отрицательные характеристики, но при этом почему-то абсолютно синонимичный «массе» «народ» неприкосновенен, и ничего плохого про него говорить не положено. Хотя это, с моей точки зрения, не так. Потому что при том, что сегодня происходит в стране, Путин всего лишь играет роль тамбурмажора, который идет впереди военного оркестра и пытается регулировать всплески злобы и восторга, возникающие у публики совершенно естественным образом. И он еще ведет себя предельно аккуратно, потому что кто-нибудь другой мог бы распорядиться всем тем, что поднялось с неандертальских глубин России, более маниакально и страшно. Мне сложно судить Путина — я бы на его месте вел бы себя гораздо хуже, однозначно.

- Кого можно назвать героем сегодняшнего времени?
Из тех, кто сегодня что-то представляет из себя или пытается представлять в России, мне милее всех Лев Шлосберг. Дело не в политике — я ценю мужество и знаю, что означает для него тот набор поступков, на который он решился. Он не мальчишка, не ищет славы или признания в прессе — для него все намного серьезнее.

- Чем опасен патриотизм?
Патриотизм — это передоверие управления собой каким-то третьим лицам. Ты, будучи маленьким, или восторженным и доверчивым, или легко покупающимся на красивые идеологемы, даешь себя ими заразить. При этом ты доверяешь внешнее управление собой не мифическим старцам и мистическим фигурам — ты доверяешь рычаги управления спившимся, злобным, совершенно тупым людям, которые говорят с тобой точно не от лица родины, хотя они в этом иногда совершенно убеждены. На меня оказала огромное влияние чеченская кампания. Когда перешагиваешь через один труп, через второй, третий и поневоле спрашиваешь себя: зачем нужна была эта смерть и вот эта, зачем смешной мальчишка, который пару дней назад еще был на сборном пункте в Толстой-Юрте, сейчас лежит с зеленым лицом и ртом, полным червей, — ради чего и ради кого? Кто обнаружил за собой право отправить его на смерть? Я увидел тех, кто был уверен, что говорит от лица Родины, — они верили в свою ахинею абсолютно искренне. Так что, каким бы ни был патриотизм на самом деле, каким бы хорошим и полезным ни было это явление, в контексте современной России это то, что никогда нельзя развивать в детях. Это то, от чего нужно спасать и прятать. Потому что иначе после того, как вы вырастите детей, вы передадите пульт управления ими, их поступками и жизнями в руки напившемуся коньяку мерзавцу, который ткнет в кнопку лишь по той причине, что у него есть палец, которым эта кнопка нажимается.

Свирепая и хамская безжалостность в отношении людей является традиционной практикой в России. Володин, победивший ваш протестный интернет, оказавшийся бессильным перед примитивным ящиком, — это очень характерное и неизбывное явление. Вспомним ветеранов. Когда я снимал репортаж о ветеранах, тот самый, первый в Советском Союзе, слезоточивый, с музыкой Нино Рота, когда из гноя, из подвала, с каких-то старых и замызганных досок и тряпок вставали люди и ползли к выходу, и на них были ордена и медали, тогда я вместе со всеми только рыдал по этому поводу, совершенно не задумываясь о том, что они и сражались-то за то, чтобы сидеть в гное, в грязи, на досках, за то, чтобы терпеть измывательства власти, жить обернутыми колючей проволокой и вокруг было одно сплошное «нельзя». Ведь они сражались именно за это, а не за какую-то мистическую фигуру. Если бы они были чуть-чуть другими, то они сделали бы то, что надо было сделать в сорок пятом году: уничтожив одну гадину в Берлине, надо было развернуться и уничтожить вторую. Тем более для этого было все: полки, дисциплина, оружие. Была возможность полностью изменить судьбу страны и свою собственную и получить не грязные доски в подвале, а ту самую жизнь, которой они действительно были достойны. Но сработал рефлекс рабства. Он сработал не только у них, а у всех тех чиновников в расшитых фуражках, которые назывались маршалами и генералами — ни у кого из них и мысли не возникло о том, что, разобравшись с Берлином, надо разбираться с Кремлем. Поэтому я боюсь, что, когда мы внушаем детям какие-то мысли о патриотизме, мы обрекаем их на рабство в системе. Мы будем пытаться под нее подстраиваться и уговаривать себя в том, что все не так страшно. Но утешать себя, видя сегодняшнюю реальность, уже поздно.

Все, кто сегодня решается мыслить свободно, кто не орет «Крым наш!», кто искренне ужасается от действий России в Сирии, выводятся из поля тех, кто любит Родину. Но проведем вот какую аналогию. Скажем, есть безумный алкоголик, который творит страшные дела и рано или поздно уничтожит себя самого. Кто является его настоящим другом — тот, кто даст ему стакан грязной сивухи, или тот, кто не даст, а направит его на ряд очень тяжелых и болезненных медицинских процедур, которые отрезвят его и лишат безумного алкоголического марева? Почему патриотами России считаются те, кто продолжает вливать в Россию стаканы грязной сивухи, те, кто не позволяет думать о прошлом и будущем, кто создает полностью придуманное прошлое и ориентируют человека только на то, что он часть свирепой стаи, у которой есть возможности по унижению других стай и разрушению их жилищ и возможностей? Я думаю, действительно любят эту страну те люди, которые настаивают на длинной и тяжелой череде медицинских процедур по отрезвлению от маразма, а не усугубляют его, как это происходит сегодня.

- Когда отставка Кирилла?
Меня устраивает этот вопрос — в нем не уточняется, какого именно Кирилла. У каждого из вас есть знакомый Кирилл и у меня есть парочка — в таком контексте мне нравится отвечать. Поскольку Кирилл стал Кириллом несменяемо и пожизненно, как это часто бывает с Кириллами, то отставка не предполагается. И вот тут мне становится по-настоящему тревожно: неужели опять будет сортир, задняя ушная вена и запрет на судмедэкспертизу? Не хотелось бы. Потому что в Кирилле, несмотря на все его безобразные фокусы, есть что-то человеческое. А вот у того, кто его сменит, поверьте, одна извилина, и та крестиком, и гораздо более жестокие представления о том, как должно выглядеть так называемое духовное пространство. Я понял, что отношусь к Кириллу гораздо лучше, чем я думал. Он делает массу глупостей, и потенциал глупостей еще не исчерпан. Нам только кажется, что он совершил все то, чего не должен совершать Кирилл. Но я уверен, что он еще отмочит. Он неисчерпаем.

- Вы с поразительным презрением говорите о тех людях, которые узнают о том, что они думают, из телевизора. Откуда вы узнаете, что думаете вы?
Этот правильный и жесткий вопрос я бы назвал лучшим вопросом вечера. Есть люди, которые узнают, что они думают, из телевизора. А есть люди, которые узнают, что они думают и что им думать, от Ивана Петровича Павлова, от Резерфорда, от летчицы Савченко. В любом случае, конечно, мы не являемся (простите меня за эту дерзость) авторами своих мыслей, мы комбинируем и рекомбинируем те информационные раздражители, которые к нам попадают, и потом называем их красивым словом «мысли». Я тоже узнаю то, что я думаю, не от себя самого, не по наитию и не от святого духа. Что касается Дмитрия Киселева, от которого некоторые из нас напитываются мыслями, то он нормальный парень, просто впутался в серьезную авантюру. Интересно, как он будет из нее выпутываться. И как мы все друг другу в глаза смотреть будем лет через пять. Будут ведь говорить, что вот был Путин — Саурон-гипнотизер: как посмотрит своими чекистскими глазками — и всё, вся страна кричит: «Крым наш!» Да ничего подобного: они хотят это кричать. И этот крик у них из глубины рвется.

- Что будет с Крымом?
Меня волнует то, как его будут отдавать. Какие народные настроения надо будет выстроить под эту передачу и кто этот мастер, который обеспечит многоголосый крик «Крым не наш! Крым не наш! Крым не наш!». То, что отдавать его придется, безусловно.

- Все-таки с кем вы — с либералами или с черносотенцами?
Вы помните эпизод, в котором капитана Джека Воробья допрашивают на фоне огромной эскадры британского флота? Его спрашивают: «Джек Воробей! Где ваш корабль?» И он отвечает: «Присматриваю». Думаю, в моей судьбе могут быть самые удивительные изменения, но к черносотенцам я точно не вернусь.

- Ни демократы, ни либералы не имеют разумного и сильного лидера. Кому бы поверить, куда приложить силы?
Не советчик я в этом вопросе, поскольку полагаю, что политика должна быть последним делом и последним интересом человека. Я тоже не вижу никого. Единственное, что я понимаю: было бы хорошо, если бы во главе России оказался человек без ярко выраженных харизматических, как все любят говорить, черт, без идеологизированности, стерильный от всякой маниакальности. Но я не вижу такого. Как я уже говорил, не на все вопросы я могу ответить.

- Хорошо ли вы себя чувствуете в качестве отщепенца?
Чудесно чувствую себя в этом качестве! Но я бы чувствовал себя еще лучше, если бы для патриотов были бы одни обменные пункты, а для отщепенцев — другие, с долларом по 25 рублей. Потому что я совершенно не понимаю, почему я вместе со всеми остальными маразматиками должен испытывать на себе тяготы происходящего сегодня.

- Стоит ли доверять либералам?
Конечно, нет! Ни в коем случае. Хотя, казалось бы, в их лице мы видим часть общества — маленькую, ничтожно маленькую — оставшуюся на каких-то разумных позициях. Ах, с какой страстью эти люди закрывали программу вашего покорного слуги Александра Глебовича, — те самые, которые сейчас завывают о свободе слова. Закрыли «600 секунд» именно демократы-либералы. Притом что тогда я, по-моему, не представлял никакой опасности для государства, я честно сражался за свою Родину — Советский Союз, которая у меня была и закончилась в 1991 году. И на фоне общего демократического ликования я все равно выглядел как больной радикулитом в больнице для больных дизентерией. Казалось бы, кому этот радикулитный мешает? Подозреваю, что на самом деле либералы завывают не о свободе слова, а о том, что им не дают возможности закрывать газеты и блокировать телеканалы, а вместо них этим занимаются какие-то мерзкие черносотенцы. Посему я думаю, что публике, которая вроде бы олицетворяет противостояние режиму, тоже не стоит особо доверять. Не стоит особо обольщаться.

- Что следует воспитывать в ребенке и чего не следует воспитывать?
Жертвенность, смирение, подчинение голосу совести, патриотизм — это то, что воспитывать ни в коем случае не следует, особенно в России. Почему? Потому что, воспитывая в ребенке эти качества, вы приделываете к нему рычажки управления. И кто воспользуется этими рычажками? Красноносый, обдолбанный коньяком полковник в очередной Чечне? Какой-нибудь идиот, который скажет: «Это надо сделать, потому что у меня золотые звезды на погонах»?

И патриотическую гражданскую позицию ни в коем случае воспитывать нельзя, потому что она работает как фактор управляемости человека. Воспитывать надо, прежде всего, свободу и понимание того, что личные интересы, если они будут здравыми и неприступными — это лучшая основа для любого социума. Это гораздо более справедливая, точная и всегда находящая себе предназначение конструкционная деталь, нежели все эти жертвенности, подчинение голосу совести и так далее. Не надо делать ребенка безоружным перед очень варварским, очень свирепым и очень тупым государством.

- Как вы относитесь к закону «Об оскорблении чувств верующих»?
Я очень рад, что живу в эпоху, когда появился этот закон. Я очень рад, что у меня есть необыкновенная возможность наблюдать своими глазами и испытывать на себе все, что с этим связано. Потому что этот закон делает борьбу с одуревшим клерикализмом не только гораздо более увлекательной — он предоставляет возможность отточить клинок атеизма о древнюю каменную шкуру и заодно отомстить за очень-очень многих хороших людей. Ведь никому из нас в голову не приходило, что мы когда-нибудь нос к носу, глаза в глаза встретимся с этой, возникшей из недр самого дремучего средневековья гадиной. И это поразительная возможность, за которую я благодарен всем тем, фамилии которых вы хорошо знаете. РПЦ изобрела какую-то свою религию, параллельную христианству.
Религию злобы, роскоши, войны, патриотизма. Это не имеет ничего общего с традиционным христианством.

- Не могу найти книгу Рабичева. Как быть?
Книгу Рабичева я упоминал в эфире «Эха Москвы». Это невероятной эмоциональной силы, огромное, с моей точки зрения, событие. Книга, которая гарантированно будет запрещена. Называется она «Война все спишет». Это воспоминания орденоносца, довольно простого, довольно незатейливого фронтовика, который просто честно фиксирует все то, что делали советские войска на территории Германии. И фиксирует очень страшно. С помощью этой книги я над самим собой ставлю физиологические опыты. Я же только прикидываюсь таким умным, особенным, исключительным. Но ничего подобного — я такой же советский, точно так же выращенный во всех возможных культах, и эта рефлекторика, которая в нас воспитывалась как обязательное сопровождение 9 Мая — Дня Победы, у меня такая же сильная, как у всех остальных.

Пытаясь читать Рабичева, я испытываю эту рефлекторику на прочность, и книга причиняет практически физическую боль: я понимаю, как сильно во мне были закреплены эти условные рефлексы, реакции на Победу, на 9 Мая, на «со слезами на глазах». Мне интересно пронаблюдать, как будут слабеть мои условные рефлексы в отношении 9 Мая под напором окружающего нас маразма. Мы ведь все понимаем уже, что полосатая лента стала символом биндюжников и бандитов с Донбасса. Мы понимаем, что дата 9 мая скомпрометирована участием государства и насильственным вдавливанием этого праздника в мозги каждого. Мы понимаем, что эта победа уже замазана толстым слоем вранья. Почему все это происходит? Почему запрещаются фильмы? Почему свирепствует симпатичный, но очень неразвитый Мединский? Да очень просто: очень много вранья. Вранье — штука хорошая, я очень люблю вранье, но у него есть масса недостатков. Это очень хрупкая вещь. Это вещь, которую надо с особой тщательностью оберегать от любого сквознячка, от любого воздействия, от любого взгляда и от любого ветерка. Вранье, при всем его очаровании и при том, что из него строятся великолепные, восхитительные конструкции, к сожалению, ни на что серьезное не пригодно. Потому что, если бы постоянная Больцмана была бы враньем, или законы слабого или сильного ядерного взаимодействия были бы враньем, или расчеты Резерфорда были бы враньем, у нас не звонили бы телефоны, не светили бы лампочки, у меня не работал бы микрофон, мы бы здесь не собрались. База всей жизни — это только правда.

Злобное, агрессивное отрицание любого мнения, любого косого взгляда в сторону участия Советского Союза во Второй мировой говорит только о том, что те, кто отрицает, знают пропорцию вранья. Они знают, что практически все в государственном казенном мифе, заменившем собой кровоточивый, странный, страшный и безумно интересный феномен победного участия Советского Союза во Второй мировой войне, — вранье. Они знают, что вранье — все, начиная от установки флага над Рейхстагом, который на самом деле установил тоже русский, тоже мальчишка по фамилии Булатов, который имел только один недостаток: он не был одновременно русским и грузином, он не символизировал интернационал, который был необходим. Поэтому мальчика через некоторое время, героического мальчика просто отправляют по ложному обвинению в изнасиловании в тюрьму, он спивается и вешается.

Это и разговор о потерях, который мы так любим вести. На самом деле, о чем свидетельствуют гигантские потери? Только об исключительной бездарности ведения боевых действий. Только об этом. Никому никогда в голову не приходило хвастаться потерями. Если мы начнем каким-то образом исследовать вопрос, если мы посмотрим тот же самый Невский пятачок: двести шестьдесят тысяч трупов, четверть миллиона ради никому не нужного клочишки земли, который ничего не защищал, ничего не обеспечивал, — только потому, что усатый, тупой семинарист, который понятия не имел ни о стратегии, ни о тактике, воткнул здесь флажок, ему понравилась на карте эта конфигурация: «Вот это неплохо было бы отстоять». И двести шестьдесят тысяч человек последовательно, слой за слоем, укладывались на этом Невском пятачке. Можно скорбеть об этих потерях, но я не знаю, можно ли ими гордиться и преподносить как нечто сверхсущественное и сверхрешающее.

Возвращаясь к Рабичеву: он не разрушает мифы, он абсолютно не отказывает советской армии в героизме, не пытается что-то очернить, он просто честно описывает, как вели себя наши солдатики. Книга вышла в 2010 году, и скоро ее запретят, ведь цензура, лакейство Министерства культуры, лакейство театральных коллективов прогрессирует. Вы будете очень смеяться, оно не управляется из Кремля. Оно просто захватило всех: а, давайте мы сами, прокатная организация, запретим себе самой прокат такого-то фильма, потому что он может быть не вполне благонадежен. Уверяю вас, никто с маузером у виска не стоял над этой конторой. Мы видим, как артисты Псковского театра, люди, которые всю жизнь, как все артисты, занимаются исключительно блудом, пьянством, плохой игрой на сцене, вдруг переполнившись гражданских и религиозных чувств, отказываются играть в спектакле «Монолог банщика», который оскорбляет их нравственность.

- Зачем нужен цинизм?
Цинизм — это искусство называть вещи своими именами. Мы все до такой степени устали от фразеологических, смысловых танцев вокруг некоторых вещей, что о них хочется говорить прямо, просто и сразу. И как только ты о них говоришь прямо, просто и сразу, тебя немедленно называют циником, и ты портишь себе репутацию. Я не очень боюсь это делать. Примеров цинизма множество, но на самом деле прелестным, с моей точки зрения, образчиком цинизма служит вот такая история. Жил-был замечательный ученый Виктор Мориц Гольдшмидт. Когда он оказался в концлагере — а там много было таких людей науки — он с гордостью показал остальным профессорам ампулу с каким-то очень быстродействующим цианидом. Все, конечно, раззавидовались и стали говорить, что тоже такую хотят. На что Гольдшмидт сказал: «Это для профессоров химии, а вот профессорам механики достаточно веревки».

- Причащать ли ребенка?
Вот вы нашли кого спросить. Замечательно. Вы обратились по адресу. Вирусная пузырчатка полости рта, гнойные некротичные флегмоны дна полости рта, болезнь Шегрена, кандидозики и еще примерно шесть-восемь болезней. Когда у меня была моя церковная эпопея, меня частенько ставили на чашу. Ты стоишь с дурацкой торжественной физиономией, держишь платочек, и эти все причащающиеся, которые идут есть своего бога, они со скрещенными руками, вывалив от усердия языки, подходят один за одним. Я видел желтые, синие, треснутые, обметанные, изъязвленные языки, видел вирусную пузырчатку, наблюдал много всяких других болячек — галитозов, например. Это все очень, очень, очень заметно. Поэтому, если есть желание принимать участие в акте торжественного нарушения санитарно-гигиенических норм, что ж, дело ваше. Не смею отговаривать. В конце концов, играйтесь так, как вы хотите.