Bедьма

Эротическая фантазия.

О про – бабушке Евдокии Афанасьевне в моей памяти остались только теплые воспоминания. Она была единственной, кто безгранично баловал меня с самого моего детства и позволял любую шалость. Схоронив четырех своих мужей, которых я видел лишь на фотографиях, милая старушка доживала оставшиеся ей годы в маленькой однокомнатной квартирке на окраине города. Будучи еще мальчишкой, я часто прибегал к ней, и всегда был принят, обласкан и накормлен всякими сладостями, хранившимися в старом буфете.
Все это я делал в тайне от родителей, которые от чего-то недолюбливали, как выражалась мать, «выжившею из ума старуху». Но какая-то неведомая сила, коей я просто не мог противостоять, тянула меня в эту уютную крохотную каморку, заставленную пыльной старинной мебелью.
Евдокия Афанасьевна поила гостя чаем с вареньем и показывала старые фотографии. Одна из них привлекала меня более остальных. Пожелтевшая от времени в красивой овальной рамочке она висела на стене над вытертом кожаном диваном, украшенном неизменно белоснежными кружевными салфеточками.
С фотографии улыбалась молодая привлекательная женщина с каким-то игривым манящим взглядом. Я мог смотреть на нее часами, не отрываясь. И чем дольше я смотрел, тем больше мне казалось, что женщина на картинке вот- вот оживет, и мне почему-то становилось по-настоящему страшно.
От про- бабушки, страдающей хроническим склерозом, но отчего-то ясно помнящей все свое прошлое, начиная с раннего детства, я узнал, что княгиня Глафира Сергеевна Решетова, изображенная на столь полюбившейся мне фотографии, приходилась ей троюродной теткой.
Глафира Сергеевна отнюдь не принадлежала к княжескому роду, но сумела так очаровать старого князя Павла Петровича Решетова, что тот, не долго думая, женился на ней, не смотря на негодование всех своих многочисленных родственников, подарив ей тем самым титул и положение в обществе.
Глафира, которую я любя называл про себя не иначе, как Глашенькой, не была писанной красавицей, но обладала какой-то необъяснимой привлекательностью, действующую на окружающих её мужчин настолько, что заставляла их совершать дерзкие, иногда необдуманные поступки.
По словам Евдокии Афанасьевны не влюбиться в неё было невозможно. Бесчисленное количество дуэлей и даже самоубийств, и все ради таких притягательных, горящих колдовским изумрудным огнем, Глашенькиных глаз.
Старый князь, будучи до женитьбы вполне еще крепким стариком, начал чахнуть и, не дожив до своего семидесятилетия, вскоре помер, оставив Глашеньку полновластной хозяйкой всего состояния. Молодая княгиня же наоборот, хорошела с каждым днем, а в глазах все ярче разгорался ненасытный зеленый огонек.
Вся княжеская родня, не получившая после смерти старика ничего, даже родового поместья, тогда и окрестила её ведьмой. Ходили даже слухи, что некто поздней ночью, волею случая оказавшись возле княжеского дома, видел, как зеленоглазая чертовка вылетала из окна своей спальни, сидя на помеле совершенно нагая.
Светские львицы, в тайне завидовавшие молодой княгине, перешептываясь между собой, обвиняли её в сговоре с самим дьяволом, чем и объясняли столь неимоверный успех у мужчин.
Однако прелестная вдовушка, не обращая никакого внимания на порочащие её сплетни, продолжала вести прежний образ жизни. Появляясь на различных приемах и шумных светских вечерах, на которые всегда получала приглашения, покоряя мужские сердца, не зависимо от возраста и общественного положения. Пока снова не решила выйти замуж.
На этот раз её избранник был молод, хорош собой, а также происходил из старинного дворянского рода. Замужние дамы вздохнули с облегчением и перекрестились. Но счастье молодых длилось недолго. Вскоре новоиспеченный супруг заболел. Снедаемый тайным недугом, он угасал буквально на глазах, за короткий срок превратившись из молодого, пышущего здоровьем человека в чахлого старика. Не прошло и года, как бедолага умер от неизвестной болезни.
Видимо над несчастной княгиней нависло какое-то проклятие и на этом её беды не кончились. Спустя несколько дней после похорон, ночью, когда все еще спали, в княжеском доме случился пожар. Никто не знает, был ли это поджег, или одна из служанок опрокинула горящую свечку, но только родовое поместье князя Решетова сгорело дотла.
Была ли княгиня в ту ночь дома или нет, осталось загадкой. Тело её так и не нашли, да и живую Глафиру Сергеевну Решетову с тех самых пор больше никто никогда не видел. Я слушал эту историю так часто, прося Евдокию Афанасьевну пересказывать её все снова и снова, во всех деталях и подробностях, что в конечном итоге выучил наизусть.
Особенно интересовало меня правдивы ли были слухи, обвиняющие Глашеньку в ведьмовстве, но Евдокия Афанасьевна только махала на меня руками и крестилась, чем очень меня всегда смешила.
К облегчению всех наших малочисленных родственников, не ожидавших от неё такого долголетия и к великому сожалению вашего покорного слуги, неимоверным образом дожив до моего двадцати трехлетия, старушка вдруг занемогла. Пожалуй, я был единственный, кто посещал её в больнице, так как дома за неё ухаживать было некому.
В один из моих таких визитов Евдокия Афанасьевна, подняв на меня свои голубые лучистые глаза, вдруг неожиданно произнесла:
«Тревожусь я за тебя, Илюшенька. Ты картинку, чертовку эту, выброси или лучше сожги. Несчастье она приносит. И зачем я, дура старая, её столько времени храню!»
Я, конечно, обещал наказ её выполнить, только все во мне этому воспротивилось. Даже мысли не допускал я о том, чтобы сотворить такое.
Евдокия Афанасьевна вскоре померла, оставив свою тесную каморку в мое полное распоряжение. После бабкиных похорон, не желая больше стеснять родителей, я решил немедленно переехать в её квартиру, махнув рукой на то обстоятельство, что до места моей тогдашней работы добираться мне было довольно неудобно.
С помощью одного давнего приятеля устроился я в то время в одну рекламную фирму. Не могу сказать, что работа эта мне нравилась, но деньги платили приличные, поэтому бросать её я не собирался.
Смирившись с тем, что каждое утро нужно будет вставать чуть ли не в пять часов, я собрал свои вещи и переехал. С детства привычная обстановка моего теперешнего жилища нисколько не смущала меня.
Наоборот, старинная мебель из темного, почти черного дерева, пропахшая пылью и нафталином, была частью его очарования. Глашенька по прежнему улыбалась мне со стены и глядя на неё на душе у меня стало легче. Даже показалось, что в её взгляде я уловил что-то новое. Как будто она ждала меня.
Списав это на усталость, связанную с хлопотами последних дней, я выкинул глупые мысли из головы и принялся обустраиваться на новом месте.
К вечеру смертельно устав, постелил себе на старом кожаном диване и лег спать. Свет, однако, выключать не стал. Маленький ночничок, который я прихватил с собой из дома, освещал комнату достаточно, чтобы прогнать ночные страхи. Уютно устроившись под одеялом и вслушиваясь в убаюкивающее тиканье часов, я задремал.
Легкий шорох заставил меня вздрогнуть и открыть глаза. Кусок полупрозрачной черной материи, по традиции закрывавший большое, в человеческий рост, зеркало, вставленное в дверку старинного шкафа, тихо заскользив по зеркальной глади, мягко упал на пол. Мать, свято верящая во все приметы и поверья, объяснила мне, что занавешивать зеркала в доме, где был покойник, необходимо, пока душа его благополучно не унесется на небеса. Я, обычно с сомнением относившийся к такого рода вещам, сделал все как положено.
Приподнявшись на локте, я глядел в зеркало, в котором видел собственное отражении, с расширенными от ужаса глазами на бледном лице, и овальный портрет, висящий над диваном. Мысль о том, что хозяйка квартиры может среди ночи явиться с визитом, теперь не покидала меня. Начало казаться, будто тени отбрасываемые шкафом, украшенным резными виньетками и вырезанными из дерева чертиками, подобно когтистым лапам, тянулись ко мне.
Чтобы успокоиться, стал смотреть на портрет Глашеньки, вернее на его отражение. Не знаю, как долго я глядел на неё, пребывая в каком-то гипнотическом сне, но страх встречи с потусторонними силами стал потихонечку проходить. Вдруг зеркальную поверхность заволокло белой дымкой. Или просто мои уставшие и уже начавшие слезиться глаза играли со мной злую шутку.
Лицо Глашеньки в тумане не исчезло, а наоборот, стало еще более реальным. Щеки её порозовели, волосы приобрели золотистый блеск, глаза горели дьявольским зеленым огоньком. Я вдруг понял, почему её образ так притягивал меня. Я желал её. С той самой минуты, как увидел, еще даже не понимая природу своего влечения к ней.
В безликой череде своих бывших подружек, которых я невольно сравнивал с Глашенькой, ни одну не вожделел я так сильно. Я смотрел на зеркало не моргая, боясь пропустить малейшее изменение, происходившее в милом лице столь чудесным образом. Но, не выдержав напряжения, зажмурился. Когда же снова открыл глаза, белая пелена в зеркале рассеялась, и я увидел её. Она стояла по ту сторону зазеркалья совершенно нагая. Как высеченная из белого мрамора руками умелого мастера.
Плавные линии её тела, ровный тон кожи заставляли меня трепетать, как будто через меня пропускали слабые разряды электрического тока. Не в силах пошевелиться, я скользил взглядом по округлым, чуть покатым плечам, мягкие волны золотистых волос стыдливо прикрывали полушария молодой упругой груди с торчащими маленькими сосками, живот был подобен красиво изогнутой морской раковине с покоящейся внутри жемчужиной. Она стояла неподвижно, как бы позволяя мне любоваться собой.
В немом экстазе старался не пропустить ни одной детали. Пушок светлых волос, покрывавших её лобок, к которому так хотелось прикоснуться рукой, соблазнительные, готовые раскрыться в любой момент, бедра, безупречной формы стройные ноги. Молодая княгиня, подняв свою изящную ручку, поманила меня к себе. У меня перехватило дыхание. Мне вдруг вновь стало страшно.
Чтобы избавиться от наваждения, я заставил себя отвернуться, вспоминая все известные мне молитвы. Сердце выпрыгивало из груди. Меня трясло, как в лихорадке. Кое-как справившись с накатившим волной паническим ужасом, снова посмотрел в зеркало. Видение исчезло. Я увидел лишь свое перепуганное лицо. И еще услышал то, от чего волосы зашевелились на голове. Смех. Мелодичный, рассыпающийся хрусталиками внутри зеркального пространства, смех молодой женщины.
Закрывшись с головой одеялом, и, обливаясь холодным потом, я напряженно вслушивался в внезапно оглушившую меня тишину, не замечая, что даже не слышу привычное тиканье будильника. В конце концов, веки мои отяжелели, и я уснул.
Проснувшись с тяжелой, как после похмелья головой, я долго не мог понять, где нахожусь. Выключил раскалившийся ночник. В комнате стало заметно темнее. Который же теперь час? Все часы в доме неимоверным образом остановились в одно и тоже время. На будильнике, который раньше никогда не подводил меня, стрелки упорно застыли на двенадцати. Взяв со стола сотовый телефон, я понял, что проспал. Причем не только утро, но и первую половину дня.
Пришлось позвонить начальству и сказаться больным, пообещав недовольному голосу в трубке, что завтра буду на работе, как штык и выполню все порученные мне задания. Выходить из дома и куда-то идти не хотелось. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Чтобы как-то скоротать время, решил убраться в квартире и вытереть, наконец, этот толстый, накопившийся за несколько месяцев, слой пыли. А то мне уже начало казаться, что я поселился в магазине антиквариата.
Но не доведя дело до конца, измученный мыслями о ночном кошмаре, махнул рукой на уборку. Передвигаясь по комнате, я украдкой поглядывал на портрет. Глашенька, хитро прищурившись, улыбалась мне. В какой бы части комнаты я не находился, везде чувствовал на себе её взгляд.
Близился вечер. Думы о том, что может произойти, не давали мне покоя, заставляя испытывать какое-то нервное возбуждение. Убирая в шкаф черную похоронную вуаль, впервые поймал себя на мысли, что сам нестерпимо хочу, чтобы видение повторилось, и я вновь увидел молодую княгиню во плоти.
В это раз я лег спать раньше обычного. С часто бьющимся сердцем расстелил постель и забрался под одеяло. Телевизора в доме не было и, чтоб как-то успокоить вновь расшалившиеся нервы, взял с полки пылившуюся не один десяток лет книгу, оказавшуюся любовным романом и попытался заставить себя читать.
Пробегая глазами строчку за строчкой, я время от времени бросал взгляды на зеркало, но каждый раз видел в нем только свое отражение. Изо всех сил стараясь вникнуть в смысл написанного, я по несколько раз перечитывал одну и туже страницу. В конце концов, оставил эту затею и отложил книгу в сторону.
Нервное ожидание меня утомило, и я даже не заметил, как задремал. Очнулся от громкого звона, как будто железной кувалдой били в большой колокол. Висевшие на стене бабкины старинные часы, странным образом переставшие работать предыдущей ночью ровно в полночь, вдруг ожили и теперь ритмично отбивали двенадцать ударов. Вокруг было темно, хотя я ясно помнил, что свет не выключал. Какое-то непонятное чувство не покидало меня. В комнате со мной был кто-то еще. Ощутив легкий аромат духов, я искал уже привыкшими к темноте глазами силуэт моей незваной гостьи.
Она, сначала не замеченная мной, тихо присела на постель. Я чуть не задохнулся от неожиданности. В лунном свете, падающим из окна, было видно лишь очертание её фигуры.
«Холодно мне, Илюшенька, - приятный глубокий голос, исходивший как будто со дна сырого колодца, эхом отражавшийся от его гладких каменных стен, - согрел бы ты меня».
Дрожа от страха смешенного с возбуждением, подчиняясь какой-то потусторонней силе, я откинул край одеяла, приглашая её в свои объятья. Глашенька легла рядом со мной, обхватив руками и ногами, когда наши губы вдруг соединились. Её поцелуй был как глоток чистейшей воды из холодного ручья в июльскую жару. Прохладная гладкая, как бархат кожа постепенно согревалась.
Я обнял её, теснее прижимаясь губами к полураскрытому нежному рту, ощущая разливающуюся по всему телу блаженную негу. Чувствовал я себя так, как если бы все нервы мои были оголены, и от одного прикосновения этой Наяды мое существо готово было трепетать от наслаждения. От её волос, рассыпавшихся по подушке и в лунном сиянии отливавших серебром, исходил аромат ванили смешанный с запахом сухих цветов.
Желание овладеть ей сейчас, немедленно было настолько острым, что ждать я больше не мог. Как будто почувствовав это, моя соблазнительница, освободив меня от уже горячего плена похотливо разведенных в стороны ног и обнимающих мою поясницу, водрузила их мне на плечи и, изогнувшись мне навстречу, тихо застонала, когда я вошел в её нежную пульсирующую плоть.
Двигаясь внутри неё и не отпуская это дивное тело из своих объятий, я погружался в бездну вечного блаженства. Эйфорию переживаемых мной ощущений трудно передать словами. Будто смертный, пред которым неожиданно раскрылись врата рая, каждой клеточкой своей я трепетал от невыразимого счастья. Готов был отдать ей все. Свою плоть, свою кровь, свою жизнь. Лишь бы ощущение близости её обнаженного тела, ритмично сокращающегося вместе с моим в каком-то диком животном экстазе, не исчезало никогда.
Даже после того, как, одновременно достигнув наивысшей точки сексуального наслаждения, она с жадностью приняла в себя, выплеснувшееся из меня семя, я не хотел её отпускать. Наши сплетенные в тесных объятьях тела продолжали еще какое-то время быть единым целым.
«Мне пора, - зашептала, нежно касаясь моего уха теперь уже теплыми губами. – Но мы скоро снова увидимся. Жди».
Она выскользнула из моих рук и растаяла в темноте. Я сожалел о том, что остаток этой дивной ночи мне придется провести в одиночестве, но, будучи утомленным моим нечаянным приключением, вскоре забылся беспокойным сном.
Видимо преследуемый каким-то злым провидением, я опять проспал все утро. Очнувшись от непристойных сновидений, терзающих мой мозг, услышал монотонную механическую трель мобильного телефона. Негодующий голос в трубке вещал, что до немедленного увольнения мне осталось пятнадцать минут. И если я за это время не явлюсь пред светлые очи моего шефа, то ничем хорошим это для меня не кончится.
Кое как одевшись, я выбежал на улицу, ломая голову над возможными вариантами добраться на работу вовремя. Остановив попутную машину и отдав в конец зарвавшемуся водителю все свои наличные деньги, я все таки доехал до места, опоздав еще на пол часа.
Некоторое время спустя, получив смачный выговор, я сидел за своим рабочим
столом, рассуждая о несправедливости этой постылой жизни. Как ни старался, никак не мог сосредоточиться на порученном мне рекламном проекте пельменей «Емеля». Я недоумевал, каким образом можно заставить обывателей покупать продукт, от вида которого болезненно скручивало живот.
Во всей этой бестолковой, бессмысленной суете лишь одно обстоятельство согревало мне душу. В голове моей, переливаясь серебряными колокольчиками, звучал Глашенькин голос: «Мы скоро увидимся. Жди».
И я ждал. Почти физически ощущая каждую минуту, прожитую без моей обольстительно и еще более желанной теперь возлюбленной. Стоически вытерпев до конца рабочего дня, я. Подгоняемый холодным осенним ветром и желанием поскорее увидеть мою Глашеньку, поспешил домой.
Замерзший и уставший, зайдя к себе в квартиру, я понял, что беды, преследующие меня сегодня, еще не закончились. Света не было. Вероятно в старом счетчике, привычно жужжавшим в углу прихожей, перегорели пробки, но менять их сейчас не было никакой возможности.
Нервно прислушиваясь к непонятным шорохам, почти на ощупь прошел в комнату. Проходя мимо зеркала, я невольно взглянул на него. Воображение мое разыгралось, и в тусклом, падающим из окна свете уличного фонаря, мне вдруг показалось, что я увидел в темной зеркальной глади не свое отражение, а чьи-то совершенно чужие мужские лица, перекошенные злыми ухмылками, которые с интересом наблюдали за мной.
Стараясь унять забившийся барабанной дробью пульс, я подошел к окну. И тут комната за моей спиной осветилась, как если бы зажгли сразу не одну пару свечей. Я обернулся. Глашенька стояла передо мной, одетая в какое-то простое белое одеяние.
Страшная мысль резанула, как холодом обожгла: «Уж не саван ли?» Краем глаза взглянул на висевшую над диваном фотографию. Рамка была пуста. Глашенька выглядела так пугающе соблазнительно, что думать ни о чем другом я уже не мог. Не смотря на леденящий, окутывающий могильным холодом все мое нутро, страх.
«Ведьма, - пронеслось у меня в голове, - действительно ведьма».
Каким-то непостижимым образом она сочетала в себе почти детскую невинность с просто дьявольским распутством, вспыхивающим зеленым бесовским огоньком в её неимоверно притягательных колдовских глазах. Я старался гнать от себя мысль, что все происходящее противоречит здравому смыслу, будучи уже не в силах отказаться от переживаемых чувств. Переставая что-либо соображать, я тонул в изумрудном омуте Глашенькиных глаз, млея от желания, и не хотел для себя иной участи.
Оглядев комнату, тщетно пытаясь найти неизвестный источник света, я вдруг интуитивно понял, куда надо смотреть. В большом черном зеркале бабкина комната жила какой-то своей жизнью. В кусочке точной её зеркальной копии я увидел стоящий на столе большой старинный серебряный подсвечник с пятью необычными черными свечами.
Видя мое замешательство, призрачная красавица приблизилась и прильнула ко мне всем телом: «Я ждала тебя». Я обнял её и погладил рукой по золотистым волосам, мягко струящимся у меня между пальцами. Нет. Как мог я такое подумать. Она не хладный труп, вылезший из могилы. Теплое, живое упругое молодое тело.
От неё исходила физически ощущаемая какая-то легкая вибрация, отдающаяся во мне нарастающим сексуальным возбуждением. Глашенька подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Как будто парализованный, я не мог заставить себя отвести взгляд в сторону, к ужасу своему осознав, что она знает про меня все.
- Ты боишься меня? – зеленые глаза улыбались, но во всем её очаровательном облике действительно было что-то пугающее.
- Немного,- я решил не врать её и после этого признания мне и правда стало легче.
Колдунья засмеялась, и я понял, что уже слышал этот, похожий на серебряные колокольчики, смех.
Неожиданно для себя, под действием не подчиняющихся моему разуму инстинктов, я поцеловал её. Она ответила обжигающе, страстно, как будто этого и ждала. Спустя мгновение весь этот суетный мир, окружающий меня, перестал существовать. Остались только я и та, которую желал более всего на свете.
Дни шли за днями, а я продолжал прибывать в своем сюрреалистическом мире, позабыв обо всем, что радовало в моей прошлой жизни. Мир людей с его реалиями уже не имел для меня никакого значения. Он пугал своей обыденностью и однообразием. Каждый день я торопил время до наступления темноты, чтобы поскорее уединиться в своей маленькой квартирке, превратившейся для меня в центр вселенной.
Я был похож на сумасшедшего, которому удалось открыть секрет абсолютного счастья. Единственная вещь, находясь рядом с которой я продолжал ощущать какой-то суеверный ужас, было большое черное зеркало. Оно, как открытая дверь в потусторонний мир, одновременно манила и пугала меня.
Иногда, предаваясь любовным наслаждениям с обольстительной зеленоглазой Мессалиной, невероятным образом угадывающей мои самые развратные фантазии, я со страхом поглядывал в зеркало, желая увидеть там собственное отражение. Но те отвратительные картинки, которые виделись мне, поражали соей дьявольской аморальностью.
В такие моменты совершенно пустая комната, отражаясь в темном зеркальном омуте, оказывалась полна незнакомыми мужчинами и женщинами, обнаженные тела которых сплетались в извращенных позах, сотрясались в приступе непрекращающегося оргазма. Их крики и стоны эхом отдавались у меня в голове, и начинало казаться, что я сам участвую в этой бесовской оргии.
С первыми отблесками рассвета, когда, забывшись от ночных безумств на несколько часов, я, совершенно обессиленный, просыпался в реальном мире, зеркало вновь становилось обычным куском старого стекла, покрытого амальгамой, возможно даже имеющий какую-то антикварную ценность. Но, не смотря ни на что, подходить к нему, а тем более смотреться в него, я не решался.
Отчасти по этой причине, а еще из-за своей постоянной усталости и плохого самочувствия, я перестал следить за собой. Мои опоздания на работу приобрели хронический характер. Шефу же я жаловался на транспорт и на неважное здоровье. Не смотря на мою бесполезность как работника, который едва ли смог бы придумать рекламу даже туалетной бумаги, увольнять не спешили. Встречая и провожая меня сочувственными взглядами, мой начальник вдруг стал навязывать недельный отпуск, чтобы я смог отдохнуть и подлечиться. Понимая свое безвыходное положение, я согласился, совершенно не уверенный в том, что вакантное место не займут во время
моего отсутствия.
По мере того как я слабел, Красавица моя, казалось наоборот, набиралась жизненными силами, как чудесный спелый плод набирается соками, становясь еще прекрасней. Каким-то шестым чувством я догадывался, что источником этих сил для неё был я сам. Но прогнать от себя этого прелестного вампира и отказаться от того неописуемого блаженства, за которое и расплачивался своей жизнью, был не в состоянии.
Один раз я, правда, попытался, сопротивляясь скрутившему измученное тело, желанию при виде моей соблазнительницы, отказаться от любовных утех. Очаровательно надув губки, Глашенька отвернулась, готовая разрыдаться.
- Не любишь ты меня!
Тут ноющая боль в паху стала нестерпимой.
- Нет, прости, прости. Я люблю, - стонал я, пытаясь как-то совладать с собой.
Но стоило её прикоснуться ко мне, как боль тут же исчезла, сменившись приятной истомой.
Из дома я теперь выходил редко, стараясь все свободное время, которого у меня было более чем достаточно, тратить на сон, в надежде, что хоть это поможет восстановить силы после очередной бурной бессонной ночи. Но необходимость что-то есть вынуждала меня время от времени покидать свое скромное жилище, чтобы дойти до ближайшего магазина.
Во время очередной такой прогулки я и почувствовал себя нехорошо. Наверное от обилия свежего воздуха голова моя закружилась и, не совладав со своим вдруг отяжелевшим телом, рухнул на тротуар, беспомощно глядя в внезапно потемневшее небо. Очнулся уже в больнице. Мать долго охала и причитала надо мной, приговаривая, что эта самостоятельная жизнь меня ни к чему хорошему не привела.
Я молчал, думая лишь об одном. Слезы накатывались на глаза при мысли о том, что возможно никогда больше не увижу своей Глашеньки. Мать растолковывала для себя мои слезы по-своему. Она гладила меня по голове и говорила, что никогда больше не позволит мне так над самим собой издеваться.
Мои худшие опасения оправдались. Пока я лежал в больнице с сильнейшим истощением всего моего организма, бабкину квартиру со всем её антиквариатом продали, не оставив на память ни одной безделушки. Узнав об этом, я долго переживал, чем еще больше затянул свое выздоровление. Потом, наконец, успокоился и после выхода из больницы постарался начать новую жизнь.
Но по сей день, хотя с тех пор прошло уже много лет, я все никак не могу забыть свою желанную. И каждый раз проходя мимо чужих домов, заглядываю в окна, не висит ли там на стене старинный портрет улыбающейся молодой женщины в красивой овальной раме.


Дэмьен.