Розен Станислав Николаевич был художественным руководителем театральной Студии на “Счастливой”. Замечательный педагог, иногда суровый он воспитывал в детях доброту и стремление к прекрасному. Он всегда был до конца честен перед всеми. Жизнь таких людей навсегда остается в сердцах нескольких поколений. Для меня он был первый педагог, друг и просто брат.

Мне очень жаль,
что мы не встретились с тобой
мне очень жаль
что мы не говорили
о небе
заслонившем все собой
о хлебе и о зернах
что остыли.

Когда-нибудь
наступит мой черед
и в алой схватке
с временем и пылью
я упаду
на твой последний след
и вспомню все
о чем сказать забыли.

Я.Б.

I

Губы срослись
стравились, свалились
в ночь...
некому им помочь

День-ночь
стук рук
а в руки голубь.
В пол пляс… плач…
вы видимо желали…

Стук губ в дверь
идем обратно
Наугад. Вспять.
В кровь
целоваться не будем.
На людях ветром дышать,
людям на ветру писать стихи
вы были только что грустны -
в земле?…
Последние часы!
Ноги ломаются
и падают на твердь
- Вы где-то жили на Звезде?
-Не будем же об этом?
- Нет!
Стон, скрип,на дно
упал в глаза.
Вскрик,навзничь,вниз
за образа…
Под сердце – в щель
поглубже,вкривь,
срастись бы с ней!
Деревья. Ствол – без глаз,но ввысь !
Ты!… Бог!…Во Мне!…
Ты Бог Вдвойне!

II

На сердце спьяну просится
Повеситься!
Да кончилась!
Твоя, что прошлогодняя!
Любовница! Животное!
Да кончилась,
и старое, но верное крыло,
ломаясь, не сгибается
и потчует бессоницу…
Да кончились и кончики
и листьев и колосиков
поспевших, прошлой осенью
просивших, прошлой осенью
Люби! Люби!Люби!
Все отдаю вам все!

Да, верно не останетесь!
И верно не оставите!
В глазах больших за окнами
решетчатыми окнами
осталась я!
Вы рубите, вы строите свой дом!
Когда–нибудь, пожалуйста
вы возродитесь снова
бессильным, новым звоном
и заново и заново
в колокола прощальные
ударите, за лютую, последнюю любовь!

Стук – губ
а в руки Голубь
Ему б лететь…


III


Пожалуйста. Последнее.
Слова одни. И кровь одна…
Глаза одни. Глазами свято…
Руками, лбом, и к солнцу…
падать...

Слюбили тело…
последний скрежет,
что двуязычен, неизбежен,
в грудь стоптанную…
в полный рост,
в черты дождя,
и в песни крыш
и в губы!
Все… Простила… Слышишь?
Иди…


Все было пыль – не дом.
Мне не построить стен и не разрушить их.
Коленями, впитав всю землю до костей
Я остаюсь живой губами и крылом!
У рта стеной сложились листья
и отдавая всей толпе себя
глазами выколачивала точки
и многоточия настенные в раю!
Все верилось, что полюблю…
Сожму в ладонях рожь
И шаг: «Ну режь, ну режь!
Чего ревешь, чего заплакала…
ну режь,
которую с тех пор
ничто не свято и не связывало!»
В узлы вязала эта ночь
сплетала розгами: «Да я хотел тебе помочь!»
в тот ранний-поздний час
не просто учатся летать
до самого конца…
до молодости!


IIII


Грусть – грудь в молоке,
молоком взбешусь, седым облаком
понесусь
в стаи рук твоих.
В сердце слово–крик!
В звездах–мой расстрел,
в небе старом – постриг
груди между стрел!
В локоть размах,
страх в плечи,
был любимый в губах
в земле встретил.
Сердце злостно навстречу–Ответишь!
Встречу в солнце–не отпущу из губ.


IIIII


В спину -
навсегда первый выстрел!
В сердце –
навсегда деревянный крест!
Навсегда – птица!
Навсегда – лететь!
Навсегда – в стекло
твое…


IIIIII


Губы – срубили!
Били, били в губы - вбили поцелуи!
Срубленная волчица!

Ты подхватишь меня-
мое платье белое до коленей!
Превратишь меня в губы!
впитай их в свои
До боли, до синяков
расширить это пространство-
непостоянства,
до уровня тишины…
Звуки,звуки–они уже не нужны
у нас есть руки и губы,
которые очень слабы–до странности
и до страсти,
до рубленности любви!


IIIIIII


Под белым снегом крест расцвел.
Под нежным небом слишком юный.
Не продан и не куплен.

Тебе все звуки сберегла
в кольце старинном.
Нет! Не могу!
Верней - вперед!
И ряд за рядом
каналов, улиц, лиц, мостов
за колоннадой.
До рук, до век, до губ, до зарева
До лестницы, да не упасть
До полного сгорания!
Ввалиться в дверь всей грудью ласканой…
вплоть до колен…
Устать. Уставится.
В окно ОдноЕдиное…
Под белым снегом крест расцвел.
Под нежным небом слишком юный.
Не продан и не куплен.


IIIIIIII


Отпродано. Отласкано.
От неба и от гор.
Затаскано. Залапано.
Смертельный приговор.
Удушено. Удавлено.
Так прямо на глазах!
Подвешено. Подравнено.
Все точки, каждый знак…
Сквозь губы зарешечено
Не выдернуть, ни взять!
На сердце приколочено
Отдать, Отдать, Отдать!
И в довершенье слюблено
И из глазниц навек
Отрублено.
Отрублена–в любимого, в последнего…
Поломолана, проломлена – вечерней свечой темною.
Вечерей прошлогоднею…

Богданова Яна, 2003-2008 год

Стоять на краю уступа горы
И колыхаться как тонкая ветвь кипариса
Я вижу проступающее сквозь пальцы солнце,
Которое наполнено соком твоих поцелуев…

Когда тебя нет – все молчит,
Словно боится взорвать кроны листьев и влагу
Когда тебя нет – все от меня убегает
Словно отдельно живущее пламя жжет руки



Склонив нежные руки к воде
Ты рисуешь узоры из капель и слез
Тихая ярость ушла в воду
Кончился день.

Белый квадраты ступеней
Изгибаются в ногах и томятся
Также и ветер, готов прислониться у ног
В поисках дома.

Посвящается Д.М.

Тишина мягкой пеной укутала наша губы
Мы стоим и смотрим на небо, оно обрушилось в наши глаза
Мир стал так узок, растворяясь в капле дождевой воды
Журавли летят.

Прикоснись ко мне,
Обещаю, что боль не тронет наши веки
Не сжимай кулаки, в них осенние листья упали
В них зародилась новая жизнь
Не останавливай ее.

После тридцати, начинаешь дышать полной грудью,
видишь камни, и даже ветер, который пытается проникнуть в ухо –
xитрый обманщик…
Мне так хочется в этот вечер
выключить все лампы пустых восторгов и сплетен
Сесть на берегу моря, скинуть ноги в воду и покормить свое время
Рыбами и прибоем.


Человек предает и убивает.
Убивает себя в себе и тебя на конце горизонта.
Словно палкой посередине встали твои слезы – поперек поля
Мне бы ладоней разрезать море,
Чтобы увидеть твою пуповину.

Не оттого ли печалятся люди, что солнце рождается каждый день,
А человек только один раз!


Волны лижут берег
Два юных тела лежат на песке
А дождь все идет и идет
Любовь – не боится сырости!

Смотри, как звезды бегут по небу стаей перелетной
Словно паломники обреченные двигаются вдоль рук
Словно дикие облака ищут дом

Так и человек не может найти себя и двигается за звездами


Скрещенные руки могут кричать о боли, отчаянье и скуке
И только раскрытые ладони
Просят и даруют.


Дерево свои руки протягивает к другому,
Переплетает корни, и ветви желая стать единым и последним.
Вырубят дерево, и останется пустое место – груда сухих, тихих веток
Сожгут ветви – останется пепел в твоих глазах.
Пепел впитает земля – ничто не проходит бесследно!

Богданова Яна

Я стою в ванне
ты атакуешь меня своими губами
мыльная трещина в сжавшемся пузыре
пустой флакон снов на котором сидит Пушкин

Протягивая руки к тебе
хочется найти двести грамм кокаина и библейский словарь
Стук сердца становится громче
музыка крови прервется
на той части,
где ты меня убиваешь!

Технической прогноз моей ткани
и нервных клеток
показывает что все существо ранено
начиная от яйцеклеток

Борхес стоит опоясанный херувимской тканью
Гитлер забылся в музыке Вагнера
мастурбируя на иконе
хлебные зерна летят!

Титлы нежности, тампакс во рту
безнадежное эхо в забытом театре
ты стоишь пластилиновый и мягкий
и стекаешь мороженным с моих рук.

© Copyright: Богданова Яна, 2007

Будда восседающий на стиральной машине Bosh
Молекулы страха падающие как стуки воды
Ты - далеко и безнадежно преступен!
Как тысяча застиранных в Тайде эмбрионов,
как продырявленные трусы,
как последнее солнце стекающее с моих пальцев!

На пристегнутых ремнях болтается порно файл
Мораторий губ подавил на лице скулы
я раздвигаю внутри Эрмитажа Неву
и веду твою музыку сквозь протяжные гулы
сирен...

Не бойся!
Завтрашний день наступит также внезапно
как смерть
Завтрашний день
не оставит следа или тени
которые покрывали дома и лики
которые собирались в ладонь и стучались
в них словно горная музыка.

Страх - как попытка уничтожения
страх - лоснится словно промасленная икона
под светам рамп -
раб своих иллюзий
я поварачиваю минуту назад
и робко иду по ней
Первыми своими радостными шагами!

Вступительные рекламные титры
розовый шкаф на четвереньках
пот во рту и немного кофе
и стук глаз выскакивающих из сердца.

я иду по немому асфальту
между нами церкви и хаты
разорванные гранаты пальцев
и поцелуй такой длинный и ошпаренный.

Странный тонкий вечер
три таблетки валерьянки и сотен грамм боли
меня приштопали к распятью
я ваятель нежности
в твоей преисподней!
Да будет тебе смеятся над моей малостью
Горсть строки повисла
прямо перед губами


быть в беспамятсвте
как это нежно
приросший к ногтям
островок смеха
мои сосуды протушились
злилась моя икота

а мне так хотелось раздвоенных лиц
Числа подстрегают в нирване
лица душат - она партизаны
падать так чтобы не разбиться
Ница весной атласна и кровожадна
под моими стопами прошлогоднее солнце,
ты веришь в невымирающий снег?

Утро!
Немного воды и ткани!
Знаете, хочется не проснутся
между сном и покаянием.

Живые руки-живая кожа,
значит идут часы....

Верю, верю, верю, верю,
Это утро как атомная бомба,
беспринципное и глухое,
Это утро как моя сухая раздраженная кожа...

Давай вместе гулять по крышам,
как кислота по венам взрывом

Я искала тебя маленького и заторможенного
в своих страхахах
Луначарский прогибался под дрелью ионовых рифм
Я топталась в тебе утренним прахом!

Знаешь, Слоны тоже плачут!
В их глазах гравий, а внутри растаможенные блоги

хочешь я буду Таней Таней из Абрамовской истории
о потерянном рае
Банально
выносят на поверхность
запахи, ощущуние тела, ткань между тобой
и твоими стихами
я с детсва мечтала стать невидимой,
но не дали.

Днем все так же глухо,
между надтреснутыми колоколами и пастеризованными дамами
шатаюсь как Каин
темнеет в ушах и грозится небо
Небо это влагалище
небо это питательный сфинкс
желаешь продлиться?
для этого надо панцирь!

Звук глухой как острая спица
Маяковский повесился
знаешь как это больно вонзать в свои переносицы
патологические звуки протеста.
Нюхаю стены спидов
как потерянная птица
плачусь в жилеты русских баб-
это проще
патроны прожавели на ветру
А Каменный Гость все шагает к своему маленькому принцу.

Яна Богданова

Журнал "Новый мир" 10 номер, 1988 год.

Велимир Хлебников "Председатель Чеки"

Пришел, смеется, берет дыму.
Приходит вновь, опять смеется.
Опять взял горку белых ружей для белооблачной пальбы.
Дает чертеж, как предкис внуками
Несут законы умных правил, многоугольники судьбы:
"Мне кажется, я склеен
Из Иисуса и Нерона,
Я оба сердца в себе знаю,
И две души я сознаю.
Приговорен я был к расстрелу
За то, что смертных приговоров
В моей работе не нашли.
Помошник смерти я плохой,
И подпись, понимаете, моя
Суровым росчерком чужие смерти не скрепляла,
Гвоздем для гроба не была.
Но я любил пугать своих питомцев на допросе,
Чтобы дрожали их глаза,
Я поданных до ужаса, бывало, доводил
Сухим отчетливым допросом.
Когда он мысленно с семьей прощался
И уж видал себя в гробу,
Я говорил отменно сухо:
"Гражданин, свободны вы и можете идти!.
И он, как заяц, отскочив, шепча невнятно, и мял губами,
Ко дверям пятится и с лестницы стремглав, себя не веря,
А там бегом и на извозчика в семью.

Мой отпуск запоздал на месяц,
Приходится лишь поздно вечером ходить!.
Молчит и синими глазами опять смеется и берет
С беспечным хозотом в глазах
Советских дымов горсть изрядную:
"До точки казни я не довожу,
Но всех духовно выкупаю в смерти
Духовной пыткою допроса.
Душ смерти, знаете, полезно принять для тела и души.
Да, быть распятым именем чеки
И на кресте повиснуть перед общественным судом
Я мог.
Смотрите, я когда-то тайны чисел изучал.
Я молод, мне лишь двадцать два, я обучался строить железные мосты.
Как правилен закон сынов и предков, стройней железного моста,
И как горит роскошная Москва:
Здесь сходятся углы, а здесь расходятся.
Смотрите",- говорил, глаза холодные на небо подымая.
Он жил вдвоем. Его жена была женой другого.
Казалося, со стен Помпей богиней весны красивокудрой.
Из гроба вышедши золы, сошла она.
И черные остриженные кудри
(Недавно она болела сыпняком)
И греческой весны глаза, и хрупкое утонченное тело,
Прозрачное, как воск, и пылкое лицо
Пленяли всех, лишь самые суровые
Ее сурово звали "шкура" или "потаскушка".
Она была женой сановника советского.
В покое общем жили мы, в пять окон.
По утрам я видел часто ласки нежные.
Они лежали на полу под черным овечьим тулупом, готовясь в путь.
Вдруг подымалось одеяло на полу,
И из него смотрела то черная, то голубая голова, чуть сонная.
Порой у милой девы на коленях он головой безумное лежал,
И на больного походила у юноши седая голова.
Она же кудри золотые юноши рукою нежно гладила, на воздухе сквозили,
Играя ими, перебирала бесконечно, смотря любовными и черными глазами.
И, слезы, сияя, стояли в ее гордых от страсти черных глазах.
Порой целовалися при всех крепко и нежно, громко,
Сливаясь головами,
И тогда он- голубой и черная - она, на день и ночь
И на две суток половины оба походили - единое кольцо.
"Сволочь ты моя, сволочь, сволочь ненаглядная",-
Целуя в белый лоб и легкую давая оплеуху, уходя,
Словами нежными она его ласкала,
Ероша нежно руками золотые перья на голове и лбу.
Он нежно, грустно улыбался и, голову понуривши, сидел.
Видал растущий ряд пощечин по обеим щекам,
И звонкий поцелуй, как точка пред уходом,
И его насмешливый и грустный бесконечный взгляд -
Два месяца назад он из-за нее стрелялся,
Чтоб доказать, что "не слабо", и пуля чуть задела сердце.
Он на волос от смерти был, золотокудрый.
Он кротко все терпел.
И потом на нас бросал взгляд умного презренья, загадочно-сухой и мертвый,
Но вечно и прекрасно голубой,

"Секонд-ангел",
построил геометрию внутри
своего лона,
оборона советский войск,
становится тише и глуше
лежа в луже
можно разглядеть
среди стремительных облаков,
скатавшихся херувимов седые плечи.

Он живет "Не в сети",
он живет среди сплетен
"секонд-ангел"
из дорогого пушистого мяса
насадим его на вертел,
среди прокисших теней, смеха,
и бытовых исплетен,
среди пустивших течь караванов
моей крови,
среди уни-завоеванных городов,
и перепроданного детства,
иди вперед,
пока не кончатся патроны,
доллары, фабрики, сериалы, метки,
пока не кончится дождь
и не размоются слезы - стрелки!



Секонд - Sex,
фабрика звезд,
паровоз разминающий мои члены,
Актимель за доллар,
всасывается в орбиты моих
изношенных желез,
немного любви и ласки,
за тушенку и квартиру,
у завоеванного народа,
в детстве сказки были страшными,
а теперь потустронними и милыми...

Потерянный рубль,
ярлыки на новогодних елках,
скидки на отлитые колокола,
перевязанные новобрачной лентой,
имен - новорожденных,
Бредбери летит на метле на Марс,
совершенно один,
надсмехаясь над американскими системами
ртов,

Барби мышей изолировали от Мэнов,
стук капель во рту
невыносимо сладок,
с каждым шагом обнажаю
свои белые зубы
с каждым страхом теряю
свои куски пота,
потерянная рота -
Секонд - Sex

Богданова Яна