Городок утопал в розовой вате рассвета, окутавшей долину, словно заботливый родитель, подталкивающий пуховое одеяльце под бочок своему дитю. Сегодня особое утро, маленький Томи, сынок Уидлеров, владельцев ранчо, впервые за свою коротенькую мальчишескую жизнь стал братиком. Настоящим братом для розового, надрывающегося комочка плоти, что держала на руках повитуха, испуганного яркими красками нового мира, обнаружевшего внезапно, что можно смотреть и видеть. Бедный, у него так жестоко отняли его мир, такой теплый, счастливый и беззаботный, отняли так быстро, не дав насладится сполна, не дав даже времени на прощание. Теперь он был обречен расти и жить в чужом пока мире, в ярком, солнечном и насыщенном, другим до боли в сердце.

 Отец стоял рядом, сжимая маленькую ладошку Томи. Мальчик чувствовал, как рука его отца покрылась холодной испариной, да так, что ручонка мальчишки чуть не выскользнула из мокрой клетки-кисти его отца. Они стояли рядом, мужчина и мальчик, стояли такие разные, но в то же время такие одинаковые, готовые ко всему, вытянутые в раскаленную струну, напряженные. Отец смотрел на кричащее полотенце в руках у повитухи с торчащими из него маленькими, сжатыми до белых пальцев кулачками. А взгляд его спрашивал что-то свое. Спрашивал у повитухи, у младенца, у розовых бликов на чуть дрожащей воде в чашке, у пары коровьих глаз, мигающих за изгородью, у Томи. Он так и стоял молча, наболюдая за всем, что происходило с этой стороны двери, та сторона была для него как табу, запретная и недосягаемая, столь желанная, но не его. Рука задрожала. Томи поднял глаза на отца, рассматривая спутавшиеся пряди его волос, на которых сверкала маленькая капелька пота, готовая сорватся вниз и, долетев до цели, разбится на миллионы осколков, как часто бьются наши сердца. Повитуха кивнула медленно, расплываясь в широкой, долгожданной улыбке, а младенец на ее руках стал кричать чуть тише, словно почувствовав безопасность, маленькие пальчики разжались и теперь он просто дергал руками, зажмурив глаза и покраснев уже от крика. Отец пошатнулся, моргнул и слабо улыбнулся своему отражению в глазах Томи, который стоял рядом и, подняв голову, рассматривал его лицо. Мужчина и мальчик, такие разные, но все же столь похожие, кружились вместе, топоча по деревянным половицам и держались за руки. Мужчина-потому, что стал счаслив снова, а мальчик-просто так.

 Повитуха направилась в комнату наверху, где стояла новая, пахнущая сосновым лесом люлька для малыша. Дитя на ее руках все кричало, раскрывая ротик и кусками хватая воздух, который снова иссякал в его на удивление сильных легких. Старуха шла по лестнице, с трудом переставляя свои уставшие за жизнь ноги, шла и крепко сжимала кричащий сверток, улыбаясь ему, себе и женщине внизу, которая не видела этой улыбки, но по покрытой испариной коже ее разлилась волна приятного тепла. Столько ступеней в доме, все по отдельности-деревянные доски, а вместе-уже лестница, ведущая наверх или опускающая вниз. Старуха преодолела, наконец последнюю ступень и тяжело отдышалась, осмотрев свой долгий путь. Малыш на ее руках все кричал и кричал, распахнув глаза-миндалинки. Он уже забыл про то, что кричит и делал это лишь затем, чтобы не прекращать начатое уже им действие. Ведь если вдруг он успокоится, то не будет знать тогда, чем занять себя дальше. Ему просто хотелось вернутся, хотелось вновь ощутить вокруг себя тепло и уют, свернувшись в калачик в своем отнятом чужими мирке, приоткрывать чуть-чуть губы засыпая и устраиваться поудобнее. А время от времени просто лежать, слушая мерное, монотонное звучание его колыбельной, гулко поющей "тук-тук, тук-тук". Повитуха позволила младенцу еще немного постоять с ней в коридоре перед дверью и попялится в деревянный потолок, затем быстро распахнула дверь и шагнула в нее, протянув на выпрямленных руках сверток с ребенком. Там, у самого окна стояла маленькая колыбель, устланная изнутри мягкими, чистыми простынями.

-Твоя мать вплела в эти простыни звезды, чтобы путь твой освещен был не только луной или солнцем, но и тысячами звездных глаз.

 Младенец икнул и затих на сморщенных старушечьих руках, рассматривая свой новый мир с мягкими одеялами и звездными простынями. Маленькая ручонка протянулась вперед, указывая на люльку и повитуха, шагая по маленькой комнатке, все ближе и ближе подносила ребенка к кровати, раскачивая его и обдувая сморщенное личико, слабо выдыхая ему на нос. Она подошла, наконец, к колыбели и осторожно уложила дитя на красивые, звездные простыни и накрыла его красивым звездным одеялом, причмокивая почти беззубым ртом. А тот, почувствовав, наконец долгожданное тепло, все медленнее хлопал заплаканными глазами и, в конце-концов, закрыл их и утих. А старуха, постояв немного над ним, вернулась ненадолго в прошлое, когда сама она была еще молодой девченкой и бегала по васильковым лугам, которых нет сейчас, смеялась и играла с друзьями, которых тоже уже почти не осталось, и, наконец, спала в своей маленькой кроватке, которая двано уже ушла в топку. Тогда, уронив скупую, но горячую слезу на одну из звезд, повитуха вышла из комнатки, не заметив, что звезда та, моргнула ей с простыни.

 В комнате за закрытой дверью, лежа на большой пуховой подушке тяжело дышала женщина, глубоко и с чувством втягивая в себя утренний влажный воздух. Руки ее покоились вдоль тела, расслабленно теребя белыми пальцами складки на одеяле. Сердце ее стучало часто и гулко, радуясь новой жизни. Она лежала и улыбалась, думая о том, что часть ее и часть человека, которого она любит всем своим нутром поселились внутри малыша, покинувшего комнату. Даже частичка маленького Томи резвилась и бегала где-то в глубине младенческих глаз. Мать лежала и думала о том, что она подарила столь большому миру нового, маленького человечка, которому еще предстояло вырасти и заполнить своим сердцем мир, улыбаясь каждой букашке, каждому листочку на размашистых ветвях деревьев, каждому новому лицу на берегу прекрасной, тоненькой речушки, отражающей в себе ту же улыбку, склонившегося над ним лица. Волосы ее, раметались по белоснежной наволочке, струями из легкого шелка щекоча шею. Глаза спокойно и счастливо смотрели вперед, на деревянную стену, но взгляд этих глаз проходил сквозь нее и улетал далеко за пределы ранчо, далеко за пределы городка, в высь. Он плавал в облаках, рассматривая каждую кочку на них, каждую пещерку из облачного пуха, залитую розовым светом солнца. А душа ее прыгала по нежным бликам, скатывалась с солнечных лучей, словно с горок и летела дальше, окрыленная счастьем новой жизни.