Книга Бенедикта Сарнова «Маяковский. Самоубийство» - многостраничный труд, рассказывающий читателю о личности Маяковского, значении его творчества в советское и настоящее время. Бенедикт Сарнов анализирует стихотворения Маяковского, воспоминания современников, критику, пытаясь дать ответ, что же привело его к самоубийству. Попутно осмысляются все мифы, связанные с именем поэта, особенно касающиеся Маяковского как революционного глашатая, который писал по заданию партии.
Главы «Были две знаменитые фразы…» и «С парохода современности» рассказывают о канонизации Маяковского после его смерти.
«Были две знаменитые фразы о времени. Что жить стало лучше, жить стало веселее и что Маяковский был и остался лучшим и талантливейшим поэтом эпохи».
(Борис Пастернак. «Люди и положения»)
По мнению автора, эти строки и впрямь очень точно характеризуют эпоху. Сталин усмотрел в творчестве Маяковского строки, могущие укрепить его авторитет. Вот эти строки:
- Вас
вызывает
товарищ Сталин.
Направо
третья,
он – там.
- Товарищи,
не останавливаться!
Чего стали?!
В броневики
и на почтамт! –


И другие, возможно, еще более важные:
Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов,
от Политбюро,
чтобы делал
доклады Сталин.
Бенедикт Сарнов логично и убедительно доказывает, что Маяковский использовал фамилию Сталина по причине их художественной необходимости, он зарифмовывал в своих произведениях и другие фамилии, порой весьма незначительных политических деятелей. А строки «Я хочу, чтоб к штыку…» рассматривает так: «В таком прочтении <вырванные из контекста> эти четыре строки могли стать краеугольным камнем того пьедестала, на котором возвышалась бы грандиозная фигура вождя». Сталин относился к самоубийству Маяковского весьма серьезно, как к громогласному признанию поэта в том, что он не верит в сталинский социализм. «Объявляя Маяковского «лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи», Сталин присваивал его себе, делал своим. Неприятный для них факт самоубийства этой канонизацией Маяковского как бы перечеркивался, сводился на нет.»
Во время свержения ценностей советской эпохи Маяковский подвергся огромной критике, ему ставили в вину и то, что Сталин его канонизировал, и «Стихи о советском паспорте», и пропаганду насилия, и богохульство… Сарнов приводит подборку цитат, сопровождая их собственными комментариями.
Маяковского постоянно пытаются рассматривать только как поэта-революционера, не обращая внимания на его любовную лирику, да и значение революции для поэта на самом деле совершенно иное, чем то, навязывается постсоветскими критиками. Глава «Пресволочнейшая штуковина» становится своеобразным мостиком, Сарнов от рассмотрения вопроса Маяковский как поэт советской эпохи переходит к вопросу Маяковский-лирик.
Рассматриваются ранние произведения Маяковского – его ожидания от революции, его мечты о построении нового общества, нового искусства. «Конечный смысл всякого искусства есть борьба со смертью.» . Далее: «И вот Маяковский, - тот самый Маяковский, который говорил, что ему наплевать на бессмертие («мне напревать на бронзы многопудье, мне наплевать на мраморную слизь!..№, «Умри, мой стих!..»), - оказывается, и он «твердит про то ж»:
Слово поэта –
ваше воскресение,
ваше бессмертие,
гражданин канцелярист.»
Бенедикт Сарнов предлагает обращать внимание на поэтику – она «не только не лжет, но и не даст солгать»:
Но как
испепеляющее
слов этих жжение
рядом
с тлением
слова-сырца.
Эти слова
приводят в движение
тысячи лет
миллионов сердца.
Глава «Вы заняты вашим балансом…» рассказывает о непростых отношениях Маяковского с Пастернаком. Правильнее будет сказать – о непростом отношении Пастернака к Маяковскому. Сарнов оппонирует Пастернаку. «Но ошибка Пастернака не в том, что он недооценил – может быть просто не прочел? – лучшие стихи позднего Маяковского.
Ошибка его состояла в том, что не было двух разных Маяковских – «раннего» и «позднего», дореволюционного и советского.
Был один Маяковский. И до революции, и после нее – один и тот же.»
На мой взгляд, этот вывод прекрасно продолжает мысль предыдущей главы о том, что поэтика Маяковского не подверглась резкому слому, он не перешел из классицистов в футуристы, следовательно, нельзя говорить о том, что наступил момент, когда Маяковский из талантливого поэта превратился в заурядного и посредственного. Правда, есть мнение о том, что Маяковский-человек убивал в себе Маяковского-поэта, но об этом позже.

«Нелетающий аэроплан».
Пастернак писал о позднем Маяковском, что он «никакой, несуществующий».
Ходасевич, бывший всегда политическим и эстетическим противником Маяковского. В своей статье «О Маяковском» он объясняет причины своей нелюбви – Ходасевич считал, что ранее поэзия была аполитична «в поэзии боролись различные правды, одна правда побеждала другую, добро сменялось иным добром». Сейчас же, когда Маяковского возвеличивает Сталин, это означает, что «за спиной наших врагов стоит не иное добро, но сама сила зла». Но и этого Ходасевичу мало, он продолжает: «всего за пятнадцать лет литературной работы он успел превратиться в развалину. неукротимый новатор исписался вдребезги и с натугой перепевал сам себя». И там же: «Лошадиною поступью прошел он по русской литературе – и ныне, сдается мне, стоит уже при конце своего пути. пятнадцать лет – лошадиный век».
И даже Анна Ахматова позволила себе фразу:
- Можно ли себе представить, чтобы Тютчев, например, написал «Моя полиция меня бережет»?
А Маяковский умудрялся ГПУ воспевать. Пастернак говорил, что не любил бывать у Бриков, потому что их квартира напоминала ему отделение милиции.
Илья Эренбург в «Портретах современных поэтов» отмечает, что в творчестве Маяковского наступил момент, когда он остепенился, сменил свою знаменитую рубашку на солидный костюм, провокационные стихотворения на агитплакаты и тд. Появляется метафора «аэроплан, который не летает – это уже не аэроплан».
И сам Бенедикт Сарнов признает, что да, у Маяковского много абсолютно бездарных стихотворений, неуклюжих рифм. Но это вызвано не тем, что муза вдохновения покинула поэта, а совершенно иными причинами, и Маяковский на позднем этапе своего творчества продолжал оставаться гениальным. Сарнов приводит слова вышеупомянутого Эренбурга о том, что революционная республика превратилась в «государство как государство».

«Пророк или мастер?»
Ходасевич обвинял Маяковского в том, что он «перевел капитал футуристов на свое имя» и в измене футуристам, чьим лидером он являлся. Сарнов же утверждает, что Маяковский был во стократ талантливее их всех, исключая Хлебникова. Маяковский изменил исконному предназначению русского поэта, ощущению, что поэт – это пророк.
Первоначально в творчестве Маяковского присутствовало такое самоощущение, он именовал себя «тринадцатым апостолом», новым Заратустрой, новым Христом.
Спустя несколько лет Маяковский начинает провозглашать нечто противоположное:
Мастера,
а не длинноволосые проповедники
нужны сейчас нам.
Но эти слова – слова о труде – не противоречат пророческому предназначению поэта. Есть не только вдохновение, но и работа над стихотворением, которая может происходить и без вдохновения – в этом мастерство любого поэта и писателя. Маяковский много писал на чистом владении техникой, что было связано с социальным заказом. Маяковский на вопросы об этом отвечал: «Дело не в том, что мне велят, а в том, что я хочу, чтобы мне велели».
«Главная беда, случившаяся с Маяковским из-за того, что высокое назначение пророка он сменил на роль мастера, была в том, что положившись на «механическую способность писать, совершенно независимую от содержания», он стал писать стихи, вовсе лишенные какого бы то ни было содержания».

«Я знаю силу слов…»
Бенедикт Сарнов анализирует статью Маяковского «Как делать стихи», где Маяковский пытается показать себя мастером, а по описаниям все равно выходит, что он творец, пророк, что писать без вдохновения невозможно. Маяковский сам же оговаривается: «Разумеется, я чересчур опрощаю, схематизирую и подчиняю мозговому отбору поэтическую работу. Конечно, процесс писания окольней, интуитивней».

«Дикое мясо» и соединительная ткань»
«Дикое мясо» - это то, что вылилось из сердца художника. Но невозможно создать стихотворения только из «дикого мяса», для этого нужна соединительная ткань, состоящая из наблюденного, выдуманного, подсмотренного, рассказанного писателю очевидцами, изученного. Поэзия Маяковского с этой точки зрения не выдерживает никакой критики.
«К сожалению, это относится не только к километрам газетной поденщины, которую он считал своим долгом выдавать «на-гора» и в будни. и в праздники.
Концепция поэта-мастера, потеснившая, а потом и вовсе заменившая прежнюю его концепцию поэта-пророка, затронула не только эту его газетную поденщину».
Еще опаснее оказала другая концепция Маяковского - о полезности поэзии.

«О разных Маяковских»
В 1915 году Маяковский написал статью о себе самом - «О разных Маяковских», где он пишет, что он нахал, циник, извозчик и так далее. При этом мы читаем такие его строки:
Вы мне – люди,
И то, что обидели,
Вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
Как собака бьющую руку лижет?

Когда, приход его мятежом оглашая,
Выйдете радостные,
Вам я
Душу вытащу,
Растопчу,
Чтоб большая,
И окровавленную дам, как знамя.
В стихотворениях Маяковского мы видим оба этих проявления, порой даже в одном стихотворении. Один может быть нежным и сентиментальный, другой же прикрывается показной грубостью. Но нельзя говорить о раздвоении личности у поэта, нет, это не два отдельных человека, это разные проявления одного Маяковского.

«Главная его любовь»
Главной любовью Маяковского была Лиля Брик.
Татьяна Яковлева – единственная, кроме Лили, кому он посвятил свои стихи.
Бенединкт Сарнов утверждает, что «главной его любовью была Революция». В этих словах есть доля истины – Маяковский верил в ее силу, в изменение жизни к лучшему, его творчество, его призывы свидетельствуют об этом. Во время обсуждения одной поэмы Маяковский сказал: «Значит, так. Через десять лет в этой стране будет социализм. И тогда это будет хорошая поэма… Ну, а если нет… Если нет, чего стоит тогда весь этот наш спор, и эта поэма, и я, и вы, и вся наша жизнь…»
Так совпало, что у Маяковского все его драмы – любовные, творческие – стали одной. Лиля, которая его отвергает, Татьяна Яковлева, Нора… Стране он тоже не нужен… Лиля Брик писала: «В Маяковском была исступленная любовь к жизни, ко всем ее проявлениям – к революции, к искусству, к работе, ко мне, к женщинам, к азарту, к воздуху, которым он дышал».
В своей поэзии Маяковский всегда говорил о любви трагической и неразделенной.

«Гиблое дело»
Насчет самоубийства Маяковского ходило множество объяснений, версий, слухов, сплетен. Некоторые из них поистине омерзительны!
Марина Цветаева писала: «Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил».
В словах Цветаевой мне видится величайший смысл. Маяковский действительно убивал в себе поэта. Он отрекался от роли пророка, чтобы стать мастеровым. Он хотел быть полезным. Он писал километры бессмысленных рифм потому что считал, что так правильно – но тут говорил именно Маяковский-человек.
Получается, что Маяковский казнил себя. Цветаева прямо говорит, а что: за измену поэзии.

«Когда погребают эпоху»
Анна Ахматова ощутила смену эпох в августе 1940. Маяковский же – на десятилетие раньше. Его смерть стала его «последним творческим актом». 1929 год стал переломным моментом. И Маяковский это понял, почувствовал. В книге приводится забавный и грустный одновременно случай в магазине с бычьими семенниками, описанный Адливанкиным, поданный таким образом, что Маяковский покончил с собой именно по обывательским причинам.
На самом деле произошел крах мировоззрения.
И можно было себя убедить, что продовольственный кризис – это временные трудности, но уж слишком очевидно было, что это результаты НЭПа. И что система социализма нежизнеспособная.

«Единый список»
В настоящее время есть попытки выстроить в единый список всех выдающихся поэтов и писателей советской эпохи. Сарнов настаивает на том, что список должен быть иным, неясно, по какому принципу его выстраивать.
«В списке Цветаевой он рядом с Есениным, Гумилевым и даже Сологубом, который почему-то (вероятно, до Цветаевой докатился какой-то ложный слух) оказался на канале. Это - список жертв. Мораторий, наподобие герценовского.
Ахматова, как мы помним, внесла его в список тех, кто «вышли из Анненского», и там он оказывался рядом с ней, Мандельштамом и Пастернаком.
В пастернаковском списке он – рядом с Есениным и даже Северяниным. И – хоть у меня невольно вырвалось это «даже» - такое соседство в его глазах ничуть не снижает его образ.
А у Багрицкого Маяковский открывает еще никем, кроме него, не заполненный список какой-то список новой плеяды могучих варваров, «грядущих гуннов»…
На самом деле Маяковский не вмещается ни в один из этих списков».