Ни дня, ни минуты, ни часа;
Ни записи в дневнике, ни открытки,
Не смей посвящать тому,
Как ты себя жалеешь,
Как себя любишь.
Это слишком пряное кушанье для непьющих,
Слишком пресное для пришедших
К стопам твоим, не говори ни с кем
Кроме меня, не говори, не предавай нас, слышишь?
Время пройдет осокою между губ,
Последним ударом ремня, плети, отцовской руки по лицу,
Последней выспышкой мигалки, криком животного, выдохом в наволочку.
И все что останется у меня - это ты, а я у тебя не останусь.
Как ты никогда
Ни у кого
Не остаешься.
Любое мое признание-
Не удивляет.
Чудовища рыщут во тьме, не испытывая сожаления
Или раскаяния,
Чувствуют только голод.
Но у чудовищ никак не хватает разума
Принять это. Только кровь, только буйство эритроцитов,
Адреналина краденного, выпитого через раны.
Но я понимаю, и потому болтаюсь меж них бесполезной тушей.
Осока в зубах, выстрел лягушке в голову,
Города, перекрестки, слепые проспекты, говорящие головы.
Кошмары перестают сниться, когда перестаешь надеяться.
Но мне еще снятся, снятся!
Невский проспект, китайцы, нихао,
Девяткино, станции и поезда забивают легкие как пылинки, песчинки, попадающие в смолу силикоза рабочего.
И снова утро серой епитрахилью
Завешивает помаргивающий неон.
В позе привязанного к столбу
Я стою и смотрю как в зубцах замка
Фермерской ярмарки встает солнце.
И он повторяет "я тебя не люблю",
Как будто бы это важно.
Но солнце за века конечно научилось
Самостоятельно справляться со своим отсутствием,
Как и чудовища.
И значит - жить.
Но вот беда, жизнь и бесчувствие
Едва ли совместимы.
Что может солнце, лицет йови,
Нон лицет бови, братец.
Завяжите глаза пожалуйста,
Мне слишком страшно.