Уважаемый критик!
Накануне получил-таки ответ на своё письмо с просьбой прочесть и дать оценку моим произведениям. Почта у нас в Селе одна, да и расположена во многих верстах от моего скромного жилища. Бабка Настасья, моя соседка, часто ездит в те края: шлёт письма своему капитану дальнего плавания. Однако, позволю заметить, Настасья Николаевна из ума вышла ещё в прошлую весну, как услышала голос Левитана по радио. Но не стану отвлекать Вас от главной сути моего письма, уважаемый критик! Если помните, а я всегда рассчитывал на Вашу молодую память, в своём письме я просил Вас дать оценку текстов моего внука Валерия Митрича, который пишет под псевдонимом Трувор Зубочисточкин. Вы, как я заметил в Вашем письме, не смогли не оценить чувство юмора молодого человека. Однако, я не о нём, тем более Трувор, в быту просто Лерик, уехал в далёкий город искать Нечто. Нет, я не мистифицирую, как Вы могли бы подумать, а пишу так, потому как внук мой не сказал перед отъездом ни слова разумного о том, куда и с какой целью отправляется в Огромный Город. Прошу простить старого маразматика-писаку за долгие вводные слова. Итак, перейдём к Сути. Скажем так, к Основной Мысли моего витиеватого повествования. Однако, если я смог Вас заинтересовать историями Настасьи Николаевны и внука моего, то о них я поведаю отдельно.
Если я не ошибаюсь, что, каюсь, порой со мной случается в виду того, что более не молод я телом, ни крепок памятью, то отсылал я вам пять текстов, написанных мною собственноручно под Светом дневным и Лучом Луны ночной. Таковы условия жизни моей, что предаваться слабости выводить на берёсте красивые слова, я смею лишь в минуты, когда ничем не занят. А ведь я единственный мужичок на Селе, который по мере сил своих и энтузиазма, привитого ещё во младенчестве, помогаю местным бабкам и сено собрать, и дом паклей утеплить, и многое другое, пока весь пот из кожи моей не выйдет и ладони мозолями не покроются. Однако ж, перо пальцы мои держат уверено и крепко. И тогда даю я волю своему воображению и опыту многолетнему. Вы говорите, что в моих больших рассказах, коими назвали те, на которые я не пожалел берёсты, что именно в них я более всего молодец. Приятно старику слова такие слышать. Пусть и звучат они из уст всех воспитанных женщин на Селе. Кстати, к одной из них, принадлежит и моя верная супруга, Фатина Васильевна. Муза моя, как говорят историки литературные и такие уважаемые люди как Вы. Не без её поддержки и немалой помощи я писал свои истории. Фатина приносила мне горячего чаю, дабы я подсластил свою фантазию сахарком и взбодрил воображение крепким напитком. А бессонными ночами вязала мне варежки и свитера, дабы, если случится мне изливать свои слова и опыт морозными днями и вечерами, я не замёрз. Но я снова отвлекаюсь.
Вот вы говорите, что в одном рассказике я теряю нить, так сказать, повествования и «как начал одним, так и закончил другим». Да как же мне её не терять, если память моя слаба, да и перечитывать лень всё то, что написано было? А иногда так и мысли вдруг поменяются, а берёсту по-новому изводить накладно. Недёшево она стоит. Благо, баба Настасья из города её пачками привозит, да продаёт тому, кому берёста эта полезна. Беру я у соседки своей сумасшедшей, листов десять, несу их домой да аккуратно на столе складываю. А как только минута свободная появится, так и берусь за перо и пишу. И в письме своём я выслал на критику Вашу лишь малую часть того, что сумел сочинить. На продаже берёсты бабка Настасья рублей на новый колодец накопила, и будет он выкопан и на мои денежки, которые я заработал руками своими, коими и дрова рубил, и листы писал. Вернёмся, однако ж, к оценке, которую Вы дали моим произведениям. Вы написали, что слишком много длинных предложений, метафор и просто странных слов использую я в своём письме, а также не легко читать их в виду вышеперечисленных ошибок, которые я позволяю себе допускать. Уважаемый критик, ваше мнение я ждал очень давно, а ответ получил лишь вчера, когда Настасья Николаевна постучала в наше жилище. Жена моя открыла, проводила сумасшедшую бабку в кухню, где налила ей ромашкового чаю, а также попросила подождать, покамест я не допишу очередной рассказ.
- Дык, ему, твоему муженьку, ответ из Города прилетел, а он, ишь, графоман, всю мою берёсту изводит! – сказала бабка, усевшись за кухонный стол.
Как только я услышал из уст бабки слово «графоман», я бросил перо, вскочил со стула, который тут же упал на деревянный пол, и влетел, как был в ночной сорочке в кухню. Настасья Николаевна только и смогла один глоток сделать ароматного чая, как я вскричал:
- Вы своему капитану больше писем шлёте, чем я своих, между прочим, литературных произведений пишу! Да и откуда вы слово такое обидное знаете? «Графоман»?
Жена усадила меня за стол и налила мятного чаю. Покорнейше прошу Вас, уважаемый критик, отнестись к этому лирическому отступлению спокойно и внимательно. Итак, когда бабка вручила мне Ваше письмо, я тут же, на кухне, вскрыл конверт ногтём и стал вслух его зачитывать. Женщины, которые окружали меня в ту минуту, внимали мне как Левитану на радио, а я увлеченно произносил каждую написанную Вами строчку.
- Умнейший человек! – произнесла моя жена. – Из Города, - вздохнула она, прочитав обратный адрес.
- Конечно, - ответил я. – Образованный, кончил Ломоносовский!
Бабка Настасья, попивая чай, проговорила:
- Эх! А мой только до капитана дослужился, и сразу в океан отправился! Оставил меня одну!
- Вам, Настасья Николаевна, мужик давно не нужен! – ответила на причитания свихнувшейся бабки моя супруга. – Уж сколько лет всё делаете своими руками!
- Ага. Даже берёсту сподобились бедному писателю продавать, - вставил я.
Фатина взглядом попросила меня не обижать старую женщину. Однако, та даже не слушала меня, а смотрела в окно, где солнце медленно пряталось за макушками сосен.
- И как он там, в открытом море? – на глазах бабки появились слёзы, но в мгновенье ока заблестели уже другим огнём:
- Васильевна! – обратилась она к Фатине. – Как ты думаешь, дочка, а доходят до него мои письма аль тонут на дне морском?
- Доходят, конечно! – ответила супруга. – Наша почта сейчас и в Америку, и в Африку бандероли шлёт, не то, что бумаги!
Бабка улыбнулась, но на меня так и не смотрела более:
- А что этот городской интеллигент? Сколько ему годков?
Тут я просто не смог сдержаться: захохотал в голос:
- Настасья Николаевна! На кой вам этот критик?
Тут, уважаемый критик, я прошу понять меня правильно. Не то, чтобы сумасшедшая бабка не достойна вашего внимания, но скорее, напротив. Вам умному, образованному человеку, о чём говорить с древней старухой за чашкой чай с лимоном?
Фатина, жена моя, всегда отличалась тактичностью и сдержанностью в своих эмоциях, поэтому, уже глядя на меня, сказала:
- А ты напиши ему ответ!
И вот, в тот же вечер, я сел писать Вам это письмо. Покритиковали Вы старого автора отменно, и все Ваши советы я непременно учту, как только начну своё новое произведение.
Однако ж, вот в чём прошу Вас, уважаемый критик! Вместе со своим письмом шлю я Вам письмо к капитану дальнего плавания Владимиру Алексеевичу Бортову, которое написала наша любимая соседка Анастасия Николаевна. Жена шлёт Вам тёплый и сердечный Привет, а также, дабы испробовать новшества почтовой службы нашей, желает прислать Вам носки из мягкой шерсти. Да только не знает размер Вашей ноги. Посему, прошу Вас, вместе с оценкой письма сумасшедшей старухи, выслать нам номер Вашей ступни.
Что касается моего внука Валерия, то Вы, уважаемый, более всего знаете о нём, нежели я, так как пишет он давно свои книги в Городе под именем Митьки Павлова.
За сим не прощаюсь с Вами, но желаю Вам здоровья, творческих успехов в вашей нелёгкой должности, а также надеюсь на Ваш ответ.
С уважением,
Дмитрий Николаевич Прохоров.
