Да, Happy Hardcore - это именно та музыка, которая, как мы думали сможет "изменить этот мир". И пусть мы были наивны, безумны и совершенно открыты.. В середине 90-х. Больше 10! лет назад. Тогда, после десятилетий убогой серости люди понемногу стали улыбаться, расцветать и тянуться к солнцу. Мы абсолютно искренне считали, что вот ещё чуть-чуть и мир перевернётся, вынырнет из вонючего болота и ослепит нас своими настоящими, сияющими флюрокрасками..
Кто не видел всё это своими глазами, кто ни разу не был в Аэро, Эрмитаже, врятли меня поймёт. И конечно никакие мегаклубы не сравнятся с теми самодельными лесными опен-эйрами, только для своих, на которых происходили совершенно необъяснимые вещи. И какое по сравнению с ними отвращение и позывы к неконтролируемому насилию вызывают во мне сегодняшние пафосные "вечеринки", эти лица, пришедшие "колбаситься"..
Куда всё делось? Где все те люди со светящимися глазами?
Вокруг пластмассовые, опять убогие, люди-роботы.
Рейволюция X.P.Voodoo не состоялась. Мы продолжаем гнить и барахтаться в субстанции, по ошибке принимаемой всеми за шоколад.

В колонках играет - Mylene Farmer-Innamoramento

– Я поэтому и ненавижу японскую еду, – кричит она. – Сашими. Калифорнийские роллы. Буэ‑э‑э, – она поднесла руку к горлу и сделала вид, будто её тошнит.

– Калифорнийские роллы не японская… – я умолкаю, глядя на неё в упор, не в силах вспомнить, что я хотел сказать.

– Что? – спрашивает Л, наклоняясь ко мне.

– Нам нужно с тобой поговорить, – я пробираюсь к ней поближе.

Но в этот момент на сцене происходит что‑то странное, что привлекает моё внимание. Мaри Элен Готье, в простонародье именуемая Милен Фармер,  движется по сцене, как будто следуя за мной, она смотрит мне прямо в глаза и опускается на колени у края сцены. На ней практически ничего нет, туфли на длинном каблуке и нечто струящееся, совершенно прозрачное, на голое тело. На голове абсолютно фантастическая причёска, она поёт что‑то волшебное, я расслышал слова: “ У меня в сердце строчная нить,
Ниточка луны”, – а на её губах играет слабая, едва заметная и все же явная ухмылка, она становится заметнее, её глаза загораются, а задник сцены становится красным, и на меня вдруг накатывает волна пронзительных ощущений, прилив интуитивного знания, и я словно вижу, что творится в сердце Милен, и мое собственное сердце бьется быстрее, и я понимаю, что в это мгновение я получаю от неё некое невидимое послание. Я вдруг понимаю, что у нас есть что‑то общее, что мы словно скованы одной цепью, и я могу поверить даже в то, что все, кроме нас, исчезли, музыка затихает, замедляется, и её послание , невнятное вначале, теперь становится более властным, и Милен кивает мне, а я в ответ киваю ей, все вокруг проясняется, мое тело горит, и неизвестно откуда возникает мерцание огней, оно охватывает меня. я его слышу, чувствую, вокруг меня парят оранжевые буквы, складывающиеся в слова: “Я… ДЬЯВОЛ… КАК… И… ТЫ…”

…А потом все – и зрители, и музыканты – появляются снова, и ритм медленно нарастает, и Милен чувствует, что я получил её послание – и я чувствую , что она знает , что я отвечу, – она довольна, она отворачивается, а меня бьет дрожь: в ушах звонит, щеки горят, член встал и пульсирует так, что мне больно, руки трясутся. Но внезапно это прекращается, как будто кто‑то выключил свет, и задник сцены начинает мигать. Ведьма уже на другой стороне сцены, и все чувства, бурлящие в сердце и голове, вдруг утихают. Теперь мне еще больше хочется разузнать о своём будущем, эта информация кажется жизненно необходимой, она гораздо важнее той связи, что возникла на миг между мной и Элен Готье, которая кажется призрачной и далёкой. Я поворачиваюсь к своей будущей супруге, с которой мы будем вместе 6 лет.

– Эй, – кричу я. – Ну как?

Люди только по той причине считают себя свободными, – писал Бенедикт Спиноза, – что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают..

Смотрим в центр и думаем..
.
В колонках играет: Gayle San - Lost In The Eastend

LI 5.09.15

В колонках играет - Art Of Trance - Love Washesover

В пятницу вечером мы с ребятами уходим с работы пораньше и идем в “Устрицу” таким составом: Андрей Смирнов, Сергей Кошелев, я и Макс Фадеев, который сейчас встречается с весьма симпатичной девкой, которую, кажется, зовут Сливка: это не и не фамилия, а вроде как имя – просто Сливка, актриса и фотомодель, и, по общему мнению, клевая девка. Мы спорим, куда пойти ужинать: в “Устрицу”, в “30/7”, в “Help”, в “Counterlife”, в “Павильон”, в “Галерею” или во “Fresh”. С нами еще Борис Крылов. На столе перед ним – портативный коммуникатор, позволяющий узнавать котировки акций. Он нажимает на кнопки, и на экране высвечиваются результаты последних торгов. Кто как одет? Кошелев: кашемировый спортивный пиджак, шерстяные брюки, шелковый галстук, все от Hermes. Крылов: кашемировый пиджак, кожаные туфли, брюки из шерстяной саржи, все от Garrick Anderson. На мне – рубашка от Lanvin, кеды Fabi Teck. Еще на ком-то – шерстяной костюм от Anderson and Sheppard. Кто-то, очень похожий на Михаила Кузнецова, – вполне может быть, что это он и есть, – показывает нам большой палец из дальнего конца зала. И т.д., и т.п.

По обыкновению, мы задаем друг другу вопросы, но сегодня почти все вопросы адресованы мне, как-то: Не вредно ли чихать внутрь? Не опасно ли, когда по твоей спине топчутся во время массажа? Как оценить качество компакт-диска при покупке? Как зашивают футбольный мяч так, что все узлы и нитки оказываются внутри?

Я, разумеется, думаю о другом и размышляю над собственными вопросами: Подсел ли я на энергетики? Можно ли назвать меня противником общепринятых правил и норм? Могу я устроить себе свидание с Анфисой Чеховой? Если у тебя знак зодиака – Весы, это о чем-нибудь говорит, и если да, то как это доказать? Сегодня я был одержим идеей отправить по факсу кровь Марины, нацеженную мною из ее вагины, в ее офис на Басманной, и не пошел в тренажерный зал, потому что буквально на днях доделал ожерелье из позвонков какой-то из девиц, так что мне хотелось побыть дома и помастурбировать в белой мраморной ванне, надев ожерелье на шею – что я и сделал, рыча и отфыркиваясь, как какой-нибудь дикий зверь. Потом я посмотрел кино про пять лесбиянок и десять вибраторов. Моя любимая рок-группа: “Oasis”. Любимый алкогольный напиток: Sakura Plum или Sol холодной фильтрации. Любимое телешоу: “Антинародное шоу Владимира Соловьёва”. Любимый безалкогольный напиток: Red Bull. Минеральная вода: Evian.

Разговор идет как бы сам по себе – никакой темы, никаких четких конструкций, никакой объединяющей логики или чувства; за исключением, разумеется, его собственной скрытой, законспирированной логики. Просто слова, и, как в иностранном фильме с некачественным дубляжем, они накладываются друг на друга, так что почти ничего не слышно. Мне трудно сосредоточиться, потому что в последнее время со мной разговаривают банкоматы, и иногда высвечивают на экране странные обращения зелеными буквами, типа “Разнеси все к чертям в “Стокманне”, или “Убей президента”, или “Скорми мне бродячую кошку”, и еще меня до смерти напугала парковая скамейка, которая гналась за мной шесть кварталов – вечером в прошлый понедельник – и тоже пыталась со мной заговорить. К разрушениям я отношусь очень спокойно. Для меня это естественно. Так что мой вклад в общую беседу ограничивается встревоженным высказыванием:

– Я никуда не пойду, если у нас не заказан столик; у нас заказано где-нибудь или нет?

Я замечаю, что мы все пьем сухое пиво. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь это заметил? Я – в темных очках Tachini.

В “Устрице” есть телевизор; на РБК идет Шоу: равнозначен ли успех в бизнесе счастью? Все дружно отвечают: “Определенно!”, – сопровождая это криками и гиканьем. Все весело и дружелюбно смеются. Теперь на экране – кадры из старого репортажа с инаугурации президента Путина, потом – его речь с еле слышными комментариями. Ребята заводят вялый и неинтересный спор о том, врет он или говорит правду, хотя слов никто не разбирает. Единственный, кто горячится по-настоящему, это Кошелев, и хотя мне кажется, что его голова занята чем-то другим, он использует этот повод для того, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свою неудовлетворенность. Он говорит, напустив на себя неуместно возмущенный вид:

– Как он может так лгать?! Как он может нести эту херню после всего дерьма ?!

– О господи, – я готов застонать. – Какого еще дерьма? Ну чего, мы решили, где будем заказывать столик? Вообще-то я не очень голоден, но хотелось бы сделать заказ заранее. Как насчет “30/7”? – Немного подумав, я добавляю: – Смирнов, какой у него там рейтинг?

– Только не “30/7”, – говорит Крылов, опережая Кошелева. – В последний раз, когда я разжился там кокаином, он был так сильно разбавлен слабительным, что я едва успел снять штаны.

– Ну да. Жизнь – сплошной облом, а потом ты умираешь.

– В общем, вечер был безнадежно испорчен, – вздыхает Борис.

– В последний раз ты там был с Кирой, – говорит Андрей. – Поэтому вечер был безнадежно испорчен?

– Она поймала меня на второй линии, когда я говорил по телефону. Что я мог сделать?! – Крылов пожимает плечами. – Прошу прощения.

– Поймала на второй линии, – Кошелев с сомнением подталкивает меня локтем.

– Заткнись, Серёжа, – говорит Крылов, дергая Кошелева за рукав. – Чтоб тебе с нищенкой переспать.

– Ты, Борис, упустил из виду одно обстоятельство, – говорит Андрей. – Кошелев сам нищий.

– Кстати, а как там Кира? – интересуется Крылов, хитро поглядывая на Сергея.

– Просто скажи “нет”, – смеется кто-то.

Смирнов отрывается от телевизора, смотрит на Кошелева, потом – на меня, показывает на экран и говорит, пытаясь скрыть свое недовольство:

– Глазам не верю. Вид у него совершенно… нормальный . Как будто он… вообще ни при чем. Такой… безобидный .

– Дурак дураком, – говорит кто-то. – Проходи, проходи.

– Идиот, Он и есть безобидный. Был безобидным. Таким же безобидным, как ты . Но он сотворил все это дерьмо, а ты даже не смог провести нас в “150”, и что тут скажешь? – Кошелев пожимает плечами.

– Просто у меня в голове не укладывается, как так можно : казаться таким… элегантным и при этом быть по уши в дерьме, – говорит Андрей, пропустив мимо ушей замечание Кошелева и не глядя на Крылова. Он вынимает сигару и изучает ее с горестным видом. Мне по-прежнему кажется, что у Смирнова на лбу – грязное пятно.

– Может быть, это все из-за Люды? – высказывается Крылов, оторвавшись от своего Ben'Q. – Может быть, это ее рук дело?

– Не знаю, блядь, как можно к этому относиться с таким пофигизмом ?! – Судя по голосу, Смирнов, с которым явно творится что-то не то, действительно ошеломлен Ходят слухи, что он проходит курс реабилитации.

– Некоторые рождаются пофигистами, – улыбается Крылов, пожимая плечами.

Я смеюсь, потому что Борис уж точно никакой не пофигист, и Андрей укоризненно на меня смотрит и говорит:

– Кстати, ХХХХХ… а ты чего, блядь, такой радостный?

Теперь уже я пожимаю плечами и говорю:

– Я по жизни просто счастливый турист, – и добавляю, вспомнив, цитируя Трубу: – Я при деньгах и нос в кокаине, вот такой вот рок-н-ролл.

– Будь таким, каким хочешь и можешь быть, – добавляет кто-то.

– Нет, ребята, – Смирнов никак не уймется. – Вы посмотрите, – он пытается оценить ситуацию рационально. – Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… – Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. – Внутри… – Андрей не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно . Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад.

– Внутри? Что внутри? – говорит Кошелев со скучающим видом. – Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай.

– ХХХХХ, – говорит Смирнов, немного смягчившись. – А ты что думаешь?

Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то – может быть, в телевизоре? – играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в Шоу Соловьёва – очередная порция еврейской блевотины. Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно.

– Хороший ответ, – хмыкает Смирнов и добавляет: – Ты просто псих ненормальный.

– Это – самая ценная информация, которую я слышу с… – я смотрю на свои новые IWC. – Это Кошелев, что ли, заказал всем сухого пива? Господи, я хочу воды.

Сергей ухмыляется и рявкает:

– Милая крошка, стройные ножки. Длинная шейка и все дела.

– Очень культурно, – кивает Макс.

Роман Шейн, весь из себя утонченный, стильный еврей, подходит к нашему столику; в петлице его пиджака от Paul Smith – цветок. Но он не может задержаться надолго, потому что ему надо встретиться в “Delmonico” с друзьями, Иосифом и Лизой, которые тоже евреи. Он практически сразу уходит, и я слышу, как кто-то фыркает:

– Шейн. Паштет из животного.

Кто-то еще говорит:

– Послушайте, кто-нибудь в курсе, что пещерные люди были покрепче нас в смысле характера?

– А кто занимается счетами Фёдорова?

– Фёдоров – это фигня. Вот Коган – это да.

– Это не Михаил Кузнецов? Тот еще прожигатель жизни.

– О господи.

– Да ради бога.

– …худой и желчный…

– А что я с этого буду иметь?

– Какой Коган, который актер? Или счета Когана?

– Богатые люди с дешевыми стереосистемами.

– Нет, девушки, которые пьют наравне с мужиками.

– …мудозвон как он есть…

– Прикурить? Симпатичные спички.

– А что я с этого буду иметь?

– …бла-бла-бла… По-моему, это я сказал:

– Мне надо вернуть диски в видеопрокат.

Кто-то уже достал сотовый телефон и вызвал такси. Я не прислушиваюсь к разговору у нас за столиком, я наблюдаю за парнем – точь в точь Михаил Кузнецов, – который расплачивается и собирается уходить, а потом кто-то спрашивает, ни с того, ни с сего: “Но почему?” , – и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: “Почему?” – и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов:

– Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это , и зря я этого не сделал, но мне уже тридцать, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах Москвы, а может быть, и не только Москвы, а вообще, везде , в начале нашего века… и так , как мне кажется, ведут себя люди… это и значит – быть собой, быть ХХХХХ , так что… в общем…

Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.

П.С. Пожалуй... вот и всё. Мне действительно больше нечего сказать. Ближе всего мои чувства сейчас может выразить лишь вот этот трек: "Art Of Trance - Love Washesover". И конечно, всем спасибо и... прощайте..

В колонках играет - Pascal F.E.O.S. - I Can Feel That (Wighnomy's + Robag Wruhme's Kisslekk Rekks)

Я всё ещё ваш друг? Тогда читайте дальше...

В колонках играет - The Space Cowboy - I Would Die 4 U

Она даёт нам силу и отправную точку для принятия решений.

.

В колонках играет - Christian Cambas - It Scares Me (micali and ajami mix)

– Слушай, ты без проблем заказала столик? – интересуюсь я.

Меня, блядь, трясет . Я кладу руки на стол, как дурак – я надеюсь, что под ее пристальным взглядом они перестанут дрожать.

дальше

В колонках играет - Hellsing_OST_RAID_-_Track_19.mp3

Ужинаю со Смирновым, Авериным, кем-то ещё. В общем-то, я не вслушиваюсь в разговоры, даже в то, что я сам говорю, поскольку я размышляю о том, как избавиться от тела Наташи, по крайней мере, оставить ли его еще на день в квартире или нет. Если я решу избавиться от него сегодня, то легко могу запихать останки в пакет для мусора и оставить его на лестнице; или вытащить его на улицу (что потребует дополнительных усилий) и бросить у обочины вместе с остальным мусором. Я даже могу перевезти его на квартиру в Адскую Кухню, залить известью, воскурить благовония, слушать плейер и глядеть на то, как оно растворяется. Но мне хотелось бы хранить женские тела отдельно от мужских, и кроме того, я хочу посмотреть Кровожадного – диск, взятый напрокат сегодня вечером. Реклама этого фильма гласит: “Некоторые клоуны вынуждают вас смеяться, но Бобо заставит вас умереть, а потом съест ваш труп”. После полуночной поездки в Адскую Кухню, даже если я не буду по дороге останавливаться в “Устрице”, чтобы перекусить, у меня уже не останется времени. Кости Наташи, большинство внутренностей и мясо я свалю в кремационную печь, которая стоит у меня в холле.

В колонках играет - deep_dish-floating

Воскресенье. Около семи часов дня. Я в “Стокманне”, покупаю ремень.

 читать херь дальше..

В субботу вечером я наталкиваюсь на Сергея Кошелева на вечере в новом клубе под названием “Конец Света”, открывшемся на месте “Питча”. Я сижу за столиком с Ниной Голышевой и Машей, а Кошелев пьет шампанское, стоя у бара. Я достаточно пьян, чтобы наконец спросить про сообщение, оставленное мною на его автоответчике. Извинившись, я проталкиваюсь в другой конец бара, поскольку понимаю, что мне необходим мартини, чтобы укрепить дух перед беседой с Кошелевым (эта неделя была для меня очень сложной – в понедельник я обнаружил, что рыдаю во время одной из серий “Альфа”). Нервничая, я подхожу к нему. На Сергее шерстяной костюм от Gieves & Hawkes, шелковый саржевый галстук, хлопчатобумажная рубашка, ботинки от Paul Stuart; он кажется более грузным, чем я помню.
– Заметь, – говорит он Тимуру Газаеву, – к концу десятилетия китайцы будут владеть большей частью этой страны.
Успокоенный тем, что Сергей, как всегда, делится ценной и, главное, новой информацией, да к тому же в его речи проскальзывает слабый, но, прости господи, несомненно вологодский акцент, я набираюсь наглости и выкрикиваю:
– Заткнись, Кошелев, ничем они не будут владеть.
Я опрокидываю в себя мартини, пока потрясенный Кошелев с абсолютно ошарашенным видом поворачивается ко мне и его одутловатое лицо расплывается в неуверенной улыбке. Позади нас произносят:
– Да, но смотри, что произошло с Gekko… – Тимур Газаев похлопывает Сергея по спине и спрашивает меня: ?
А какая ширина подтяжек предпочтительнее?
Раздраженный, я пихаю его в толпу, и он исчезает.
– Ну, дружок, – говорю я. – Ты получил мое послание?
Кошелев, похоже, поначалу в замешательстве, но, в конце концов, закуривая сигарету, смеется:
– Бог мой, амиго. Это была умора . Это был ты, так?
– Да, естественно.
Я моргаю, бормочу что-то про себя, правда, отгоняю рукой сигаретный дым от своего лица.
– ХХХХХ убивает Мартынова и эскорт-девушек? – он не перестает гоготать. – О, это просто изумительно. Я просто тащусь, как говорят в “Городе”. Просто тащусь. – Потом с выражением испуга он добавляет. – Это было довольно длинное сообщение, верно?
Я идиотски улыбаюсь, потом спрашиваю:
– Но что конкретно ты имеешь в виду, Серёжа?
Про себя я думаю, что этот жирный мудак вряд ли мог попасть в ебаный “Город”, а если и попал, то признание в таком стиле перечеркивает тот факт, что его впустили.
– Послание, да, разумеется, – Кошелев уже оглядывает клуб, маша разным парням и девкам. – Кстати, амиго, как Лена? – Он берет стакан с шампанским у проходящего мимо официанта. – Ты ведь по-прежнему встречаешься с ней?
– Подожди, Серёжа. Что ты думаешь об этом? – настойчиво повторяю я.
Ему уже скучно и неинтересно, – не слушая меня, он уходит от разговора:
– Ничего. Рад тебя видеть. Господи, это не Михаил Кузнецов?
Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, потом вновь обращаюсь к Сергею.
– Нет, – говорю я, – Кошелев, подожди .
– Амиго, – вздыхает он, словно терпеливо пытается объяснить что-то ребенку. – Я не хочу никого обижать, – твоя шутка была забавной. Но послушай, старик, у тебя был один фатальный просчет. ХХХХХ – такой славный, такой пай-мальчик, что шутка твоя не вполне удалась. А так замечательно. Ладно, давай как-нибудь пообедаем вместе, или мы с Фадеевым или Усовым поужинаем в “Японской Устрице”. Будет полный оттяг.
Он пытается уйти.
– От-тях? От-тях? Ты сказал от-тях , Кошелев? – мои зрачки расширены, меня уносит, хотя я и ничем не закидывался. – Что ты несешь ? ХХХХХ – это кто ?
– О боже, старик. А как ты думаешь, почему Таня Т. с ним разосралась? Ну, ты понимаешь. Он едва ли мог снять эскорт-девушку, уже не говоря об… что ты сказал, он сделал с ней? – Сергей по-прежнему рассеяно обводит взглядом клуб, машет еще одной паре, поднимая стакан с шампанским. – Ах, да, порубил ее на куски. – Он вновь начинает смеяться, хотя на этот раз из вежливости. – А теперь, если позволишь, мне надо идти.
– Погоди. Стой, – ору я, глядя прямо в лицо Кошелеву, дабы убедиться, что он слушает. – Ты, похоже, не понимаешь. До тебя не доходит. Я убил его. Я, Кошелев. Я отрубил, блядь, у Мартынова голову. Я пытал десятки девушек. Все, что я наговорил тебе на автоответчике – правда . – Я иссяк, но не успокоился, и удивляюсь, почему же все это не радует меня.
– Прости меня, – произносит он, стараясь не обращать внимания на мою выходку. – Но мне действительно надо идти.
– Нет! – ору я. – Здесь и сейчас, Кошелев. Слушай меня. Слушай очень, очень внимательно. Я-убил-Алексея-блять-Мартынова-и-мне-это-понравилось. Я не могу выразиться яснее. – От напряжения я глотаю слова.
– Но это просто невозможно, – произносит он, убегая от меня. – И мне это больше не кажется смешным.
– А это и не должно казаться смешным, – рявкаю я, а потом добавляю: – Но почему невозможно?
– Просто невозможно, – отвечает он, с опаской глядя на меня.
– Но почему? – ору я, перекрикивая музыку, хотя в общем-то в этом нет нужды, и добавляю. – Тупой мудак!
Он смотрит на меня так, словно мы оба под водой и кричит в ответ, очень ясно сквозь шум клуба.
– Потому что… я… ужинал… с Алексеем Мартыновым… в Питере… всего десять дней назад .
После этого мы смотрим друг на друга, похоже, с минуту, наконец я набирюсь мужества ответить, но мой голос теряет всякую властность, и мне кажется, что я не уверен в себе, когда просто произношу:
– Нет… не ужинал…
Но это скорее вопрос, чем утверждение.
В колонках играет: Гости из будущего - Через сотни лет (remix)

LI 5.09.15

Дождливым утром в пятницу, после тренировки в Когте, я заезжаю в квартиру Алексея Мартынова на верхней М. С тех пор, как я провел там ночь с двумя эскорт-девушками, прошел сто шестьдесят один день. Ни одного слова об обнаруженных телах не было ни в пятиста городских газетах, ни в местных новостях; нет даже намека на слухи. Я дошел до того, что стал спрашивать людей – девушек на свиданиях, деловых знакомых за ужином, коллег в коридорах Конторы, – не слышал ли кто-нибудь о двух изуродованных проститутках, найденных в квартире Алексея Мартынова. Но как в некоторых кинофильмах, никто ничего не слышал и не имеет понятия, о чем я веду речь. Их волнует другое: возмутительное количество слабительного и “спида”, которыми теперь разбодяживают кокаин в “Пекарне”, Азия в 90-х, полная невозможность заказать столик на восемь часов в “PR”, "баночный кислород", таблетки от некотиновой зависимости. Так что я предполагаю, что тела, на самом деле, не были найдены. К тому же Максим тоже отправился в Питер.
В колонках играет: DJ Hansz-Go Bah

LI 5.09.15

В колонках играет - Dj Michael Sense - Track 10

– Ты что? Здесь просто нельзя не заказать жареный картофель, – нудит он.
Избегая его взгляда, я дотрагиваюсь до ножниц, лежащих в моём кармане.
– Господи, амиго, ты просто спятил. Слишком долго работаешь в Конторе, – бормочет он. – Ну как это – без жареного, блядь, картофеля.

Я молчу. Как я могу сказать Смирнову, что сейчас в моей жизни настал бессвязный период, и что я замечаю, что стены выкрашены ярким, почти болезненным белым, а в флуоресцентном свете они, кажется, пульсируют и отсвечивают. Откуда‑то Фрэнк Синатра поет “Witchcraft”. Я смотрю на стены, слушаю слова, неожиданно чувствуя жажду, но наш официант принимает заказ у громадного стола, за которым сидят исключительно японские бизнесмены, а за столиком позади них сидит то ли Сергей Левитин, то ли Макс Родин, он одет в что‑то от Polo, он подозрительно глядит на меня, Смирнов с идиотским выражением на лице по‑прежнему пялится на мой стейк, один из японских бизнесменов держит счеты, другой пытается произнести слово “терияки”, третий шевелит губами, потом подпевает песне, все за столиком смеются, он издает странные, но довольно знакомые звуки, строго покачивает головой, размахивает палочками, подражая Синатре. Его рот открыт, и из него вырываются искаженные слова песни: “that sry comehitle stale… that clazy witchclaft…”

В колонках играет - Faze Action - Broad Souls

Нет смысла отрицать: эта неделя была неудачной. Я начал пить миллер. Спонтанно смеялся над пустяками. Иногда я сплю под футоном. Я без конца чищу нитью зубы и мои десны болят, а во рту ощущается вкус крови. Вчера перед ужином с Вячеславом Смирновым и Алексеем Мартыновым в “Ю-Мэ” меня едва не поймали на почте на Покровке, где я пытался послать матери одной из убитых на прошлой неделе девушек нечто, похожее на засохшее, побуревшее сердце. А Лене я успешно отправил по почте из офиса маленькую коробочку с мухами и запиской, напечатанной Машей, в которой говорилось, что я больше никогда не желаю видеть ее лица и что ей следует сесть, блядь, на ебаную диету (хотя на самом деле ей этого и не надо). Но я также сделал кое‑что еще, чтобы отметить праздник, и обыватель нашел бы это приятным: вещи, которые я купил для Лены (и сегодня утром их доставили ей на квартиру): хлопчатобумажные салфетки Castellini из ТД, кресло‑качалка от туда же, тафтовая скатерть из IKEA, старинный плетеный кошелек и старинная серебрянная вешалка от Macy's, белая сосновая этажерка из Conran's, и сотня белых роз.
Офис. Строчки из песен Мадонны продолжают выскакивать у меня в голове, утомительно и знакомо напоминая о себе. Я смотрю в пустоту, мои глаза тусклы, пока я пытаюсь забыть о дне, маячащем передо мной, но потом в песни Мадонны вторгается фраза, наполняющая меня безымянным ужасом, – хутор на отшибе , она постоянно возвращается ко мне, снова и снова. Человек, которого я избегал весь год, пустозвон из НЛК , звонит вновь этим утром и все кончается тем, что я перезваниваю ему и договариваюсь о встрече. У Макса Крылова какая‑то факсомания и он не отвечает на мои звонки, предпочитая общаться через факс. Утренняя МН написала, что политический обозреватель одной из центральных газет найден сегодня мёртвым в электричке; по городу разгуливает маньяк, отравляющий литровые бутылки Боржоми, семнадцать человек погибли; слухи о зомби, детей отравили коктейлями, общественный настрой, участившиеся случайности, бездонная пропасть непонимания.
Для полноты картины снова появляется Михаил Кузнецов, или, по крайней мере, мне так кажется. Пока я сижу за своим столом, одновременно зачеркивая минувшие дни в календаре и читая новый бестселлер об офисном менеджменте под названием “Почему Имеет Смысл Быть Кретином” , звонит Маша, объявляет, что меня хочет видеть Кузнецов, и я с испугом отвечаю: “Превед”.

Я шагаю по Пресне, где возле зоопарка я скормил мозг Наташи бродячим собакам. Сейчас около четырех дня, у всех на улице опечаленный вид, в воздухе запах тлена, на холодном тротуаре километрами лежат тела, некоторые шевелятся, большинство – нет. История гибнет, но только очень немногие смутно догадываются, что дела плохи. Над городом на фоне солнца низко летают вороны. По улице проносятся ветры и уходят на Новинский Бульвар. Медленно поднимается стайка голубей и рассыпается по небу. Вонь шаурмы мешается с выхлопными газами. Я смотрю с восторгом на Сталинскую Высотку, высокую, горделиво отсвечивающую в свете позднего дня. Перед ней двое ушлых чурок обдирают народ на парковке и я вынужден сдержать порыв их отпиздить.

Бомж, которого я ослепил весной, сидит, скрестив ноги, на вшивом одеяле на углу Баррикадной. Приблизившись, я вижу лицо попрошайки в шрамах, а потом и плакат под ним, на котором написано: “Ветеран войны, ослепший в Афганистане. Помогите мне. Мы голодные и бездомные”. Мы? Я замечаю собаку, наблюдающую за мной подозрительными глазами, которая, по мере моего приближения к хозяину, поднимается, рычит, а когда я уже стою над нищим, наконец лает, неистово виляя хвостом. Я опускаюсь на корточки, угрожающе поднимаю руку. Собака пятится на полусогнутых.
Я вытаскиваю бумажник, изображая, что опускаю десятку в его пустую банку из-под кофе, но потом осознаю: К чему эти притворства? Никто все равно не смотрит, и уж никак не он . Подавшись вперед, я забираю десятку. Он чувствует мое присутствие и перестает трясти банкой. Темным очкам на его лице так и не удается пока скрывать нанесенные мною раны. Его нос так раскромсан, что мне сложно представить, как через него дышать.
– Ты никогда не был в Афганистане, – шепчу я в его ухо.
После молчания, во время которого он писает себе в штаны, собака ноет, а он квакает: “Пожалуйста, не причиняйте мне зла”.
– К чему мне зря терять время? – с отвращением бормочу я.
Я ухожу от нищего и вижу маленькую курящую девочку, просящую мелочь.
– У-у-у, – пугаю я ее.
– У-у-у, – произносит она в ответ. Все еще глядя через улицу на незрячего нищего, я покупаю конфету, Баунти, кокосовую, в которой нахожу кусок кости.
В колонках играет: Yoshitoshi - PQM / You are Sleeping

LI 5.09.15

В колонках играет - K.D. Smith

Смутно сознавая, что если бы в ресторане не было людей, то я взял бы лежащие на столе нефритовые палочки, сунул бы их глубоко в глаза Лены, а потом переломил бы пополам, я киваю, делая вид, что слушаю, но я уже отошел и палочек не трогаю. Вместо этого я заказываю бутылку Sakura Plum.

далее..

В колонках играет - Stone Roses - Fools Gold

Еще одна девушка, с которой я познакомился в ЖЖ. Теперь планирую мучить ее и снимать на видеокамеру. Эта останется для меня безымянной.

дальше...

В колонках играет - Paul Oakenfold - OST Swordfish

ПОПЫТКА ПРИГОТОВИТЬ И СЪЕСТЬ ДЕВУШКУ

 

лучшеб вам не читать.. 

В колонках играет - Kula Shaker - Govinda

– Ой‑ой‑ой, – говорит Макс предостерегающе,

дальше

В колонках играет - Deep Dish - Flashdance

– Послушай. Нам надо поговорить, – произносит она. – Или по крайней мере мне с тобой надо поговорить.

дальше тут

 

 

 

В колонках играет - Primal Scream - Come Together

На корпоративную вечеринку по случаю Юбилея Фирмы, которая состоялась в субботу в ресторане Каприччо, я нарядился серийным убийцей, и для ясности на спине была надпись “СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА” (что было значительно мягче, чем надпись “УБИЙЦА ДРЕЛЬЮ”, которую я сделал на доске для резки хлеба ранее в тот же день), а под этими словами я намазал кровью: “Да, я такой” . Костюм был тоже заляпан кровью, частью искусственной, частью настоящей. В кулаке я сжимал прядь волос Виктории, а рядом с бутоньеркой (маленькая белая роза) была приколота косточка от пальца, с которого я выварил мясо. Хотя мой костюм был потрясающе продуманным, первое место все равно занял Михаил Кузнецов. Он переоделся Ксенобитом, что, по моему, было некрасиво, так как многие полагали, что в прошлом году я переодевался Фредди Крюгером.