Настроение сейчас - в пень

есть мышки, которые путешествуют только осенью — завернувшись в большой жёлтый или рыжий лист. они бегут со всех лапок вместе с настоящими листьями, кружатся под носом у котов, шуршат... никто их не видит. коты иногда замечают что-то странное: некоторые листья стайками бегут против ветра. «всякое бывает — думают коты — вдруг там дует невидимый ветер, который гораздо сильнее видимого, а мы бегай, лови...» мышата в берёзовых листьях повторяют урок: «у листьев хвостики — у мышек тоже. особенно мы осенью похожи». некоторые старые усталые мыши превращаются в листья и спят под снегом, некоторые любопытные листья — в мышек (они зовут это словом из толстой книги: культурным обменом). «пфффф — фыркают коты — не обмен, а обман! натуральный».

В колонках играет - Лора, Ещё не пал Монсегюр
где-то на полпути к сентябрю есть постоялый двор — раньше это был действительно двор, очень приятный, с одуванчиками, где кони путников останавливались пощипать травку, а сами путники перебрасывались парой слов. это потом появились стулья, столы, кровати и даже шкафы. от прежнего двора осталось только название — «постоялый»... и вывеска над дверью: «Постой! Постой!..»
в «Середине августа» встречаются птицы, летящие на север, с птицами, летящими на юг. они шумят, обмениваются новостями, передают письма — одним словом, птичий вокзал.
всюду бродит Чемоданное Настроение — это местный призрак, он является тем, кто забыл, куда держал путь. Настроение похоже на чемодан, пахнет чемоданом, и вообще его часто прихватывают вместо багажа всякие рассеянные путешественники. но призрак всегда возвращается — счастливый, весь в наклейках аэропортов и гостиниц.
много чего ещё происходит: то старушка-ведьма везёт в шляпной коробке двенадцать голодных ветров и случайно их выпускает, то яблочный пирог отращивает лапки и начинает гоняться за кошкой, то сундуки из кладовки уползают в тёмные норы — в спячку, как зимние черепахи.
из «Середины августа» отправляют письма с обратным адресом «ещё не, уже не». их приносят летние соловьи, которые ждут ответа и склёвывают всё вкусное в доме, а ещё выразительно цыкают-как-будто-зубом. ыц-ыц-ыц-ыц.

один человек выдумал себе счастье, хорошее такое, удобное, желанное — но жить там не смог. построил второе счастье — и опять не смог. и третье, и четвёртое... как представлю, сколько в мире брошенных счастий, заброшенных, как сады или дома. приходят чужие люди, прячутся в них от дождя, рвут паутинную малину за домом, уходят. счастье остаётся. как подумаю, сколько в мире ничейного заколоченного крест-накрест счастья... поневоле начинаю ценить своё — непостоянное, с дурацким характером, с уходом в молчанку и возвращением в три часа ночи.

общее счастье, которое строят сразу много людей, похоже на Вавилонскую башню, рано или поздно оно обрушивается. нда... засыпало, завалило счастьем... оно тяжёлое. если всё же построят, то счастье выглядит панельным домом, с парикмахерской, банком, нотариусом и продуктовым магазином, ещё где-то на задах — ателье.

в старые времена жил полководец Мин, у которого была железная кровь — она текла медленно, как расплавленный металл, застывала лужицами железа... Мин просил кузнеца запаять раны и выковать из вытекавшей крови кинжалы, всё шло в дело... кинжалы повиновались даже не движениям рук, а мысленным приказам. ничего удивительного, они ведь были с полководцем одной крови. и звали их Мин Старший, Мин Младший, Мин Шустрый, Мин Ловкий, Мин Соня и Мин Головорез.

20 июля. Фома серпы ладит.

Фома появляется к концу июля откуда-то из полей. там он беседует с перепёлками, с васильками во ржи, измеряет колосья красной ниткой с двумя узелками на концах... и когда наступает нужное время, приходит в деревню ладить людям серпы. люди его ждут, достают серпы, несут в кузницу, откуда на время уходит кузнец. Фома берёт каждый и говорит с ним — чтобы работал складно да ладно, не ссорился со жнецами, был в мире со своей острой железной сутью. так Фома целый день ладит, а потом уходит дальше по тропке — к другим людям и серпам. у самого Фомы, говорят старухи, за поясом еле заметный днём серпик луны, самый ладный в мире.

то и дело встречаются. это настоящие жители Мёнинской библиотеки. некоторые очень хочется прочитать, но далеко не все... в «Тринадцатой сказке» книга в книге так и осталась только вымыслом. я мечтаю о двух: о «Судьбокрёстке» Михаэля Штрауха и романе Джея Макинтоша «Три лета с Пьяблочным Джо» (из «Ежевичного вина»). и, пожалуй, о Книге Песчинок Борхеса... и о «Комедии» Аристотеля (не ради содержания, а ради тайны). и, конечно, Павсаний! надо бы выписывать все встреченные книги в книгах... вести каталог Мёнинской библиотеки.

у городской думы растут розы — под присмотром дядьки в камуфляже. наверное, они уже стали друзьями, и розы втягивают шипы, как кошачьи когти, когда дядька показывает их своему маленькому внуку — обводя цветы большой ладонью. дядька бегает курить за угол, куда нельзя, потому что далеко от поста, но он всё равно бегает, потому что далеко от роз. на ночь на пост приходит другой дядька в камуфляже и сразу утыкается носом в кроссворды: ищет слово, цветок, четыре буквы, бывают белые, алые, чайные... «липа?» — гадает дядька, вспоминая вечерний домашний чай...

***
история о старичке и его кошке, которая прибегала на «кш-кш-кш», удивляя воробьёв — «как она может?! всё делает наоборот». потом воробьи решили, что раз мир сходит с ума, то и они тоже будут, и перестали улетать после «кш-кш-кш», озадачивая старичка и кошку: что такое с воробьями... воробьи же клевали кошкин корм и вовсю чирикали «мячирк-мячирк-мячирик». а у кошки на лопатках стали пробиваться полосатые мягкие крылышки.

***
жил-был глубокий старик — если посмотреть ему в глаза, то утонешь, попадёшь на дно старика, где лежат тонкие косточки воспоминаний. там растут седые водоросли, плавают сардинки, живут забытые мгновения жизни — те, что не были найдены и обдуманы до косточек. старик ходил с палочкой, смотрел на небо... и не знал, что он — море.

1 июля – Ипатий. говорят, он колодезный начальник, высокий – до самого неба достаёт. как идёт вечером по улице с ведёрком – звон стоит, а идёт Ипатий, чтобы повесить ведёрко на рожок месяца. удержится, упадёт? если удержится, Ипатий достанет вышитый плат, утрёт лицо и уйдёт к себе в дождевую колодезь отдыхать, оттого по округе две недели дождя не будет. почему не будет? так просто всё – Ипатий сам спит, а ведёрко высоко повесил, не достать никому, даже с колокольни оглоблей. когда месяц округлится, ведёрко само упадёт, проснётся Ипатий и выйдет наружу. будет зевать, выдыхая тучи, поить их из ведёрка да в поле гнать – людям дождь делать.

наступает Малый Отсып. сейчас распрощался с высокой наукой, дальше — журнал. жду звонка в любой момент, а пока не дёрнут, буду рисовать, дышать, искать в парке ящерок (они есть, только очень хорошо прячутся и быстро бегают). лето усталое и какое-то безнадёжное... без моря.

далеко от любых берегов живёт слепая рыбка-ремора — она никогда не видела моря, но точно знает: у моря руки то холодные, то тёплые, когда гладят её плавники.

один моряк говорил, что море держит корабли в горстях, покачивает, глядит в небо. путешественники проскальзывают сквозь морские пальцы, попадая в иные, непохожие миры, где море белое, как молоко, и в шторм кипящее; или говорящее и любопытное — не отпустит, пока не расскажешь ему о других морях — Красном, Жёлтом, Померанцевом, Чёрном, Белом, Пятнистом... ещё моряк говорил, что летучие рыбы после смерти становятся чайками, плавучие рыбы — моряками, моряки — летучими рыбами или просто одной из тысяч волн, солёных, летящих к берегу наперегонки с вечными рыбами и чайками.

в одной стране существует обычай судить со своей колокольни (которая имеется у каждого судьи — чем судья солиднее, тем его колокольня выше). желающие правосудия жители приходят к подножию колокольни (приводя свидетелей и принося сообразные дары) и взывают к правосудию. если судья услышит, то бьёт молоточком по колоколу и заседание начинается — снизу вопят, срывая голос, истцы и обвиняемые, а высоко-высоко, почти что в небе, судья разглядывает облака и время от времени обдумывает долетающие слова: «убивец!», «сто монет с денежкой!», «Лизавету, Лизавету за что?!», «поможите!», «а Васька, плут...»
после того, как судье надоедают облака и Васька, суд удаляется попить чаю и выносит какое-нибудь решение — со своей колокольни, разумеется. например, обязует случайного свидетеля Ваську-плута вернуть ложку, некогда украденную у труппы заезжих комедиантов. и звонит во все колокола, что означает: дело закрыто, дары приняты, апелляция совсем сорвавшего голос Васьки отклонена. для оглашения решений у каждого судьи имеется рупор «Глас Закона», называемый едкими на язык и смешливыми гражданами «глухим телефоном».

пух научился ездить в автобусах: открываются двери — пух чинно вплывает, летит к окошку, покачивается в солнечных пятнах, а когда его остановка — вылетает (в дверь или в окно). мелкие пушины хулиганят, щекочут всех подряд и разлетаются от поднятой руки, как белые пушистые комарики (сибирские, мамонтообразные).

*
один маленький городок засыпало пухом по крыши... потом и крыши засыпало тоже, сто лет прошло, дороги заросли тополями, на пух упали листья, листья стали землёй, выросла трава, земляника... жители городка привыкли, что у них всегда белое пушистое низкое небо, что птиц — по пальцам пересчитать, даже голуби на площади с памятником — все знакомые.
однажды учёные построил лестницу до неба и определили, что оно твёрдое, хоть и пушистое, светящееся мягким светом. жители радовались: у нас небо — это сразу и солнце, и луна. и зимы, конечно, нет (другие говорили: лета тоже нет. это чтобы лету не было обидно).
потом (лет через тысячу) археологи раскопали подозрительный курган... и нашли целый город. а уж как перепугались бледные горожане с пушистыми белыми волосами, когда сквозь их небо пробилась маленькая сапёрная лопатка!
историки писали: «открыта новая пуховая цивилизация». биологи: «удивительный симбиоз пуха и человека». газеты: «к сожалению, пух из атмосферы был тут же унесён ветром и развеян над полями и лесами».

*
сказка без счастливого конца: про спящую царевну, страна которой заросла тополями, — и весь дворец был усыпан многолетним пухом. как назло, окрестные принцы все были аллергиками. царевна спала-спала и сама не заметила, как стала тополем, тоненьким, серебристым (потом она вышла замуж за ручеёк у корней, но это уже другая сказка, далёкая от человеческого мира, неуловимая словами). дорога ей в Мёнинскую районную.

в одной стране воздух настолько горяч и текуч, что его можно не только вдыхать, но и пить, как молоко, добавляя донниковый мёд или какао... «иди, выпей горячего воздуха», — говорит мать ребёнку.— и спи». нужно пройти до окна на кухне, под которым цветёт жёлтая акация, забраться на подоконник и чашкой зачерпнуть медовый, горячий воздух... сразу и вдохнуть, и выпить. после — тихонько не спать, сидеть на подоконнике, глядеть, как остывают на ночь молочные реки («не пей холодного!»). когда горячего воздуха много, так много, что можно захлебнуться, он собирается в тучки и улетает... молочная тучка, чайная, зелёная; грозовая, в которой воздух колючий, как минералка... молочная туча по пути поила всех молоком… и там, где она пролетала, вырастали ромашки, пахнущие почему-то растворимым кофе, а перед дождём — мятой.

2 июня был Фалалей, зелёный огуречный день. Фалалей в зелёной шляпе из лопуха тихонько обходил все болота и озёра, слушая, как лягушки квакают, потому что они не просто так в этот день квакают, а наквакивают немалый урожай огурцов. Фалалей ходит, дирижирует камышинкой: «вы — громче, а вы тише, довольно уже, умолкните, огорода не хватит». вечером Фалалей сидит на берегу, болтает ногами в воде и ждёт Бабушку-метелицу: переписать несколько рецептов солений и послушать про ведьму, которая может заколдовать принцессу так, чтобы при каждом слове изо рта у неё вылетала лягушка. «с огурцом» — мысленно добавляет Фалалей.

31 мая — день Федота, про него говорят: «придёт Федот — последний дубовый листок развернёт». представляю: рано-рано утром Федот в венке из дубовых листьев входит в лес... ему нужно до заката найти и развернуть последний дубовый листок, иначе... про «иначе» Федот знает мало, потому нервничает. он обходит каждый дуб, разговаривает с белками, с дикими кабанами, слушает землю, ветер, траву... прикладывает ухо к стволам дубов, зовёт: «эге-ге-гееее! листо-о-о-к». и к концу дня листок находится (вепрь сказал, что лиса видела птицу, которая удивилась завёрнутому в трубочку листку... на осине... но потом вспомнила другую птицу, которая рассказала ей, что и на дубе так бывает, только она не помнит, на котором — на том, что у реки или на том, что в чаще на поляне.
Федот забирается на дерево и разворачивает листок... а оттуда на него глядит разгневанная гусеничка: она так долго заворачивалась, и тут пришёл этот Федот со своим 31 мая, всё разрушил! Федот краснеет, извиняется... неуклюже заворачивает листок обратно и, царапая ладони, съезжает с дуба на землю. «всё не как у людей» — думает он, уходя по тропинке куда-то за облака, в райские сады, где ни дубов, ни злых зелёных гусениц. скучно.

Настроение сейчас - сон не спится, работа не работается

история о путешествиях между двумя мирами: перемещения происходят «точечно», когда путешественник тычет шипом акации в любую точку на карте своего мира – а на обороте изображена карта мира соседнего – и там, где окажется кончик шипа, оказывается путешественник (тут уж как повезёт).
миры умеют исцелять проколы и разрывы, так что времени у странников не так уж много.
всего две карты на два мира (и важные мелочи: шип акации, сгустившийся из древесного шипения, и белая острая кость одной рыбы, которая ходит по дну на лапах и ест морскую капусту; пасут рыб страшные-ужасные рыбы-собачки – размером с рояль и с такой же широкой пастью).

в доме была холодина — а на улице стоял мороз с букетом собранных по окнам разлапистых веток. холодина выглядывала в форточку — мороз всё стоял, наверное, надеялся... но как она, холодина, может оставить дом? на кого? не на батареи же. поэтому холодина кричала в форточку, что не может, а мороз трещал: выходи, выходи!
так всю зиму и простоял, а когда наступила весна и букет растаял, мороз ушёл, потеряв варежку. холодина спряталась в белый холодильник и там уснула, обняв банку с абрикосовым вареньем. ей снилось, как мороз и солнце чудесным днём гуляют по берегу. холодина во сне вздыхала, ворочалась и была вполне несчастной барышней, совсем-совсем Джульеттой у своей форточки, затянутой зелёной сеткой «от комаров».

давным-давно небо и земля отражались друг в друге. звёзды жили в отразившихся домах, ходили в школы, где писали диктанты наоборотошным зеркальным почерком (иногда они спускали шпаргалки вниз, на землю, где перед экзаменами их переводили с помощью крохотного зеркальца).
люди держали дома длинношерстные туманности и окружали чёрную дыру у тропинки под лопухами проволочной оградкой с привязанными белыми лоскутками.
это было давным-давно. сейчас небо и земля почти не видят друг друга, так они далеко: а как отразить то, чего не видишь, крохотную изюминку города или точку окна, где горит свет?..
только чёрная дыра у дороги до сих пор никуда не делась, потому что забыла о том, что небо и земля пошли разными дорожками (ну их, эти дорожки, когда тут такая замечательная тропинка!)

1. у одного дракона чешуя была не из чешуек, а из разноцветных пуговиц. обычно он похищал принцесс, когда нужно было пришить оторвавшуюся пуговку, но принцессы шить не умели, поэтому дракон стал похищать сперва королев, потом придворных дам (все они тоже не умели шить). наконец дракону повезло, он похитил случайную старушку — которая шить умела, но не могла вдевать нитку в иголку — глаза уже не те. старушка попросила похитить её внучку, дракон так и сделал. на полу пещеры, на груде пуговиц (дракон их коллекционировал) расселась компания: дракон, зажмуривающийся и ойкающий от каждого стежка, старушка с иголкой и внучка с клубком тонких шёлковых ниток — она пихала дракона в бок и говорила: «послюни».

2. у одного дракона была чешуя из пуговиц. дракон оказался маленьким, и пуговицы тянули его во все петли. так, стоит какой-нибудь бургомистр в пышном кафтане, произносит речь... а вместо пуговицы у него дракон на жилете — пыхтит, колется коготками и пытается высвободить свою пуговицу, которая изо всех сил цепляется за петлю. извиняться замучишься. поэтому маленький пуговичный дракон старается держаться подальше от петель и вообще обитает в краях, где шнурки главнее.

3. у одного дракона вместо чешуи были перламутровые пуговицы. дракон говорил, что их пришивала сама Большая Медведица, а Малая подавала пуговицы из жёлтой картонной коробки, и коробка эта так нравится дракону, что он по сей день в ней живёт, и каждый вечер Медведицы выходят и зовут его в звёздную форточку домой — есть, умываться и спать.

4. а ещё у одного дракона крылья из старинных брюссельских кружев, он постоянно их стирает, крахмалит, сушит, красиво расправляет... и ходит пешком. жалко — ветер затреплет кружево пыльными руками.

жил-был человек с певучей фамилией. когда дома не было еды, он превращался в соловья и влетал в библиотечные форточки - сразу же находил знакомую полку и садился клевать басни. поклёвывал Крылова - крупные ясные буквы - и думал: "хорошо-то как, вкусно!" перед экзаменами вдруг понадобились басни, а нету, одни пустые страницы и портрет дедушки Крылова. списали на мышей. "будто мышей баснями кормят!" - тихо возмущался человек с певучей фамилией и мелодично постукивал ложечкой по блюдцу с конфетти из басен и побасенок по-гурьевски.
"у-у-у-у, разбойник! опять стучит!" - возмущалась соседская старуха и принималась давить орехи двумя томами словаря В.И. Даля. но старуха с орехами и Далем - это другая история.

а какой соловей сможет залететь в Мёнинскую Библиотеку? несуществующий или полупридуманный?