Место жительства из ряда вон выходящих. Больше похоже на свалку червей и гадости со сгустками шаловливых опасностей, чем на обиталище существа с членораздельной речью. С переходом из века в век приобретаем искренне дебильные новшества, столетия кибернетики, отупевшие телодвижения, а они там изрыгают дикий смех с наших вечнодвижущих приборов, больше похожих на унитазьи шейки.
Итак, вся голая правда о папуасах.
Политика каждого живущего, мирно существующего отродья папуасского общества в истреблении иншеродно приносящих себя в мир наш. В общем, именно в том, чего не хватает нам – киберлюдям.
Рассматривая себя в тупонаклееное зеркало, мы ищем, что еще отрезать и куда это пришить, пытаемся достать из-под безвкусно подобраных шмотий как можно больше оголений. Папуасы достигли высшей точки мечтаний = они ходят без прикрытия, не замечая своих голых обвисших сисек и ни чуть не стыдясь их формы. Все просто. Ищем, что легче вводиться и лучше впитывает в ожидании ежемесячного ада, когда они, вечносношающиеся без резины, вечнобеременны своими папуасскими животами.
Мир намного проще, чем мы думаем. Меньше проблем, больше дела. Смешно сейчас смотреть, как они пугаются машин, как они далеки от кибернетики. Как нам смешно, что мы комплексуем, как мы зажали себя в атомную войну, в дебри своего существования на уровне цифр, букв, слогов.
А они имеют цели! Встать утром, поесть, помолиться и снова поесть и снова помолиться и снова поесть…Как это дико: поедание себеподобных, таких тупонасилующих себя. Истребление людей, младенцев, одурманивающе пахнущих молоком. Себестоимость твоего тела зависит от назначенной цены тобой. Конечно, она безгранична, и поэтому каннибализм – признак сумасшествия.
Ты рождаешь себеподобных маленьких беспомощных укутанных в цветастые пеленки малышей. Они так мило открывают глазенки, смеются, плачут, делают то, что тебе чуждо, то, что предрассудок для тебя.
Папуасы берут твою малютку (от слова «молиться» над телом), кладут на грязный вонючий пол, производят непонятные манипуляции, орут, поднимают конечности вверх и вырубленными из дерева необтесанными топорами замахиваются над испуганными невидившими света глазками на маленьком тельце…Тихонько раскрывают истекающий кровью живот и пытаются на опыте вступить в нашу эру кибернетики, узнать, что там внутри. Разложив на тщательно обдертые листья куски разодранного ребенка, они дают сначала обсесть мухам тушу, а затем вместе с насекомыми поедают с урчаньем пахнущие свежей кровью ошметки, измазывая себя и свою любимую женщину кусками кишек, органов половой надобности. Сердце. Оно остается вождю. Он производит маневры, показывая бьющийся о его ладони кусок. Все папуасское племя начинает кричать, выбивая ногами о землю ритмы танцевальных битов дискотек 70-ых и с восторгом наблюдая, как злорадный рот вожака хватает языком сердце и с упоением причмокивая сжирает комок.
Остатки костей скидываются в кусты, а череп, когда он подсохнет и станет нужного цвета, одевают на младенцев племени, оставшихся в живых (как правило, это самые красивые) и с такими же битами они несут их на кладбищенскую площадь, где уже сотни, миллионы таких же малюпасеньких черепков, одиноко смотрящих пустыми обглоданными глазницами.
Матери убитых с железными лицами тащут по земле сиськи в конце шествующего парада, доедая недоеденные куски своих малышей.
Да будет так: злорадно улыбающиеся съедят себя, тебя и облизывающую губы семилетку, так сонно задирающую платьишко на качелях…
