Сложность и диалектическая многоплановость любви породила значительное количество трактовок феномена в различных языках, культурах в течение всей истории человеческого общества.

Одна из первых классификаций форм любви восходит ещё к её пониманию в античной греческой философии различавшей виды (оттенки) любви:[2]
«Эрос» (др.-греч. έρως) — стихийная, восторженная влюблённость, в форме почитания, направленного на объект любви;
«Филиа» (др.-греч. φιλία) — любовь-дружба или любовь-приязнь по осознанному выбору;
«Сторгэ» (др.-греч. στοργή) — любовь-нежность, особенно семейная;
«Агапэ» (др.-греч. ἀγάπη) — жертвенная любовь.

В дальнейшем на этой основе был разработан ряд классификаций, в том числе предложенная канадским социологом Дж. А. Ли концепция шести любовных стилей: три основных стиля — эрос, сторгэ и людус, любовь-игра, в своих смешениях дают ещё три — агапэ, любовь-манию и рациональную любовь-прагму
 

 Однажды, проходя по берегу моря, один рыбак увидел прекрасных Небесных Дев (tennyos), купающихся в море. Неподалёку на сосне, он увидел необычайной красоты одеяние и взял его домой, хотя он знал, что оно принадлежит одной из Дев. 
Без Божественного Одеяния богини не могут вернуться на небо, и одна из Дев, чьё одеяние он украл, спросила рыбака об её одеждах, но молодой человек лишь сделал вид, что ничего не знает. В итоге, Дева осталась на Земле и вышла замуж за рыбака, родила детей. Через несколько лет, она узнала, что муж лгал ей, и вернув Божественное Одеяние Дева вернулась на небо. 

-Ой, смотри – ящерка! Только что вылупилась. Видишь скорлупу?
-Ага! Прикольная какая!
-Слушай, а давай ее поймаем? Говорят, на этих островах суп из ящерицы самый большой деликатес.
Они кинулись вдоль дикого пляжа за ящеркой, увязая по щиколотку в золотистом песке и хохоча во
все горло. Девушка отставала, а парень почти настигал ящерку. Та сделала немыслимый поворот и в
последнем рывке забралась на одиноко стоящий обломок скалы.
Парень обошел обломок вокруг.
-Не забраться – сказал он расстроенным голосом. – Тут метра два с половиной.
-Надо сбить ее палкой или камнем. А потом ты ее накроешь футболкой и все дела.
Парень стянул с себя футболку и стал завязывать рукава узлами. Девушка приволокла выброшенный
океаном на берег обломок дерева.
Ящерка внимательно наблюдала за их действиями сверху, а потом вдруг открыла рот и пронзительно
закричала. В голосе слышалось совсем человеческое отчаяние и страх.
-Надо же, как орет! – удивился парень…
Какой-то хлопающий звук послышался сзади, перекрывая шум прибоя. Взметнулся песок. Тень накрыла
всех троих и еще половину пляжа – будто облако набежало на июльское солнце.
Двое одновременно обернулись на звук. Огромный дракон нависал над ними. Перепончатые крылья еще
не полностью сложились за спиной и сквозь их серую кожу просвечивали кровеносные сосуды. Костяной
гребень на загривке топорщился, пасть была полуоткрыта - виднелись зубы и раздвоенный на конце
язык.
-Мама..- полушепотом сказал парень. Девушка молчала, не в силах не двинуться, не убежать, не
вымолвить хоть слово.
-Упс, да? – неожиданно сказал дракон хриплым, низким голосом.
-Аааааа – тихонечко завела девушка на одной ноте.
- Охотимся помаленьку, да? – сказал дракон и по-собачьи чуть повернул голову набок.
- Ммы гу-гугуля…- парень начал заикаться. – М-мы…
-Вижу. Гули вы, ага. Гульки. Голуби. Голубки. Тока хищные, да?
- М-мы – парень окончательно зациклился на первом слове.
Дракон потерял к ним интерес и повернул голову к обломку скалы.
- Иди к папе, доча.
Ящерка проворно соскочила на песок и подбежала к огромной ноге, покрытой зеленовато-серой
чешуей. На спине у нее неожиданно расправились маленькие кожистые крылышки. Задрожали и снова
сложились.
-Папа. – тоненьким голоском сказала ящерка, впервые в жизни пробуя голосовые связки. – Папочка.
Потом повернулась к замершей паре, поглядела на них блестящими глазенками и спросила дракона:
-Папа, а ты их убьешь?
-Нет, доча. Мы не обижаем маленьких. Мы ведь не люди….

С утра падал снег. Медвежонок сидел на опушке леса на пеньке, задрав голову, и считал, и слизывал упавшие на нос снежинки. Снежинки падали сладкие, пушистые и прежде, чем опуститься совсем, привставали на цыпочки.
Ах, как это было весело!

"Седьмая",- прошептал Медвежонок и, полюбовавшись всласть, облизал нос. Но снежинки были заколдованные: они не таяли и продолжали оставаться такими же пушистыми у Медвежонка в животе.

"Ах, здравствуйте, голубушка! - сказали шесть снежинок своей подруге, когда она очутилась рядом с ними.- В лесу так же безветренно? Медвежонок по-прежнему сидит на пеньке? Ах, какой смешной Медвежонок!"

Медвежонок слышал, что кто-то в животе у него разговаривает, но не обращал внимания.

А снег все падал и падал. Снежинки все чаще опускались Медвежонку на нос, приседали и, улыбаясь, говорили: "Здравствуй, Медвежонок!"

"Очень приятно,- говорил Медвежонок.- Вы - шестьдесят восьмая". И облизывался.

К вечеру он съел триста снежинок, и ему стало так холодно, что он едва добрался до берлоги и сразу уснул. И ему приснилось, что он - пушистая, мягкая снежинка... И что он опустился на нос какому-то Медвежонку и сказал: "Здравствуй, Медвежонок?" - а в ответ услышал: "Очень приятно, вы - триста двадцатая..."
"Лам-па-ра-пам?" - заиграла музыка. И Медвежонок закружился в сладком, волшебном танце, и триста снежинок закружились вместе с ним. Они мелькали впереди, сзади, сбоку и, когда он уставал, подхватывали его, и он кружился, кружился, кружился...

Всю зиму Медвежонок болел. Нос у него был сухой и горячий, а в животе плясали снежинки. И только весной, когда по всему лесу зазвенела капель и прилетели птицы, он открыл глаза и увидел на табуретке Ежика. Ежик улыбался и шевелил иголками.

- Что ты здесь делаешь? - спросил Медвежонок.
- Жду, когда ты выздоровеешь,- ответил Ежик.
- Долго?
- Всю зиму. Я, как узнал, что ты объелся снегом - сразу перетащил все свои припасы к тебе...
- И всю зиму ты сидел возле меня на табуретке?
- Да, я поил тебя еловым отваром и прикладывал к животу сушеную травку...
- Не помню,- сказал Медвежонок.
- Еще бы! - вздохнул Ежик.- Ты всю зиму говорил, что ты - снежинка. Я так боялся, что ты растаешь к весне...