*Пролог

Однажды где-то в начале 90-х в стране моей студенческой юности настало Первое мая. Но не то Первое мая, к которому привыкли вы – день труда и мира с красными гвоздиками и дешёвым портвейном. У прогрессивной московской молодёжи моей юности Первое мая ассоциировалось в первую струю с днём рождения замечательного и весёлого парня, патологически неординарного человека, моего лучшего друга –
Шурика, на тот момент студента второго курса МГИМО.
Тут, пожалуй, необходимо лирично отступить от непосредственного сухого изложения событий. Цветастую неординарность Шурика надо бы не менее пёстро проиллюстрировать.
Иллюстрация №1:
После внезапного исчезновения из дома на двое суток Саша, в ту пору десятиклассник, наконец звонит маме. Происходит следующий диалог:
– Мама, это я, ваш сын Александр.
– Саша! Я тебя убью! Где ты был??
– Мам, извини. Я просто пошёл проводить девушку с дискотеки и задержался. – Саша! Половая жизнь в твоём возрасте, безусловно, необходима, но ты ведь не станешь отрицать тот факт, что ровно за сто лет до твоего рождения твой тёзка Александер Грейам Белл изобрёл телефон и это изобретение до сих пор активно используется для передачи информации на расстоянии? Позвонить ты мог, так тебя растак?
– Ну, дело в том, что я не сразу разобрался, как отсюда позвонить. Мам, я собственно что тебя хотел попросить – ты не могла бы сделать небольшой денежный перевод в Ростов-на-Дону? Я как раз там. В смысле тут. И хотелось бы назад, домой, в Москву попасть всё-таки. Ну, так получилось – не мог же я не проводить девушку.
– Саша, у меня устойчивое подозрение, что мы с твоим отцом вырастили идиота.

Иллюстрация №2:
На военной кафедре Шурику сделали замечание касательно длины его волос и неаккуратно повязанного галстука. На следующий день на кафедру вошёл маршем абсолютно лысый Шурик. Военрук хотел было похвалить его за радение, но что-то его остановило. Возможно, тот факт, что наш герой был одет в арендованную у приятеля-энтузиаста гусарскую форму образца 1812 года.
Впрочем, иллюстрировать эту «»многогранёную»» личность можно бесконечно.
Так вот. Мало того, что Шурик сам по себе был человеком уникальным во всех проявлениях своей бьющей через край (и всё больше по головам окружающих) энергетики, так и друзья у него все были типа меня – алкоголики (студенты то бишь). И Шурик прекрасно осознавал, что раз поздравлять его придут семь в разной степени буйных студентов (алкашей то бишь), то вариант отмечания в квартире отпадал сразу. И вот тут-то и пришла ему непосредственно в голову щастливая мысль отметить ДР за пределами МКАДа, дабы сократить количество потенциальных жертв и разрушений (боже, как он ошибался!). Пару месяцев назад он слышал краем уха о том, как несколько ребят с курса постарше ездили в некий дом отдыха со звучным названием «Клязьма» и остались весьма довольны кудряво проведённым временем. То, что под этим разумелось, ему было неизвестно, но он догадывался, что пьют на всех курсах примерно одинаково. Идея состояла в том, чтобы рвануть в субботу в ДО, зажечь на берегу одноимённой с ДО реки, а ближе к утру потерять сознание в предварительно снятых номерах. У приглашённой алкашни идея нареканий не вызвала. Более того, она вызвала нездоровый ажиотаж и слюноотделение (на свежем воздухе-то водочка проскальзывает изящнее). Итак, всё предвещало праздник.

Глава 1 (ознакомительная): Явление Грибоффа
Пожалуй, стоит на пару рюмок остановится на процессе сборов перед поездкой. Приглашены были семеро: Оом, Паша, Толик, Йурра (студенты первого курса ИнЯза), а также Пятибратор, Женич и Грибофф (студенты второго курса МГИМО). Все друг друга прекрасно знали за исключением персонажа под ником Грибофф, которого хорошо знал только Шурик.
Надо сказать, что не все заинтересованные стороны подошли к ДР в достойном праздника состоянии. Шестеро из участников мероприНятия были поначалу совершенно свинским образом трезвы и выспамшись. Однако праздничность обстановки была чудесным образом спасена фееричным появлением этого самого Грибоффа. Дело было так.
Шестёрка основы томилась посередь платформы метро в ожидании, когда уже нальют, и разминалась 9-ой Балтикой. Вскоре из метровагона выскочил и без выпивки вечно весёлый и заводной именинник. На нём были вычищенные до блеска дорогущие ботинки, не менее дорогие бархатистые джинсы Труссарди, отутюженная белая рубашка и новенькая кожаная куртка поверх – Саша собрался на природу. В одной руке у него было огромное ведро, полное кровавых куриных окорочков, в другой –спортивная сумка с двадцатью бутылками водки – Саша к природе подготовился.
Подошедши к ожидающим, он задорно молвил:
– Асиёко сиё*, друзья мои! Я смотрю все в сборе. Великолепно, ёх-хо-хо! – иногда Саша напоминал Доктора Ливси из мультика.
– Не, не все. Грибоффа нету.
– Что это вы такое говорите? Аааа, разыгрываете? Вот же он, свет очей моих, мин херц!
Ребята обернулись и обнаружили на соседней скамейке распластанное тело, верхняя часть которого была заботливо прикрыта относительно свежей газетой «Frankfurter Allgemeiner». Из-под газеты раздавалось мирное, безотносительно несвежее похрапывание.
Грибофф пил четвёртый день. Эту ночь он провёл в близлежащем кафе «Звёздочка» за (под) одним столом с сотрудниками нигерийского спецназа, прибывшими в Москву для совершения тренировочных прыжков с парашютом и без. На третьей бутылке Грибофф всё-таки убедил чёрных, как Мукунка, пацанов в малиновых беретах в необходимости участия его друга Шурика в прыжках. Это был его подарок Саше на ДР. (Спустя две недели с аэродрома в Тушино поднимется вертолёт с пятью иссиня-чёрными нигерийцами и иссиня-щастливым Шуриком на борту. Но это уже совсем другая история.)
Шурик подошёл к скамейке и, нагнувшись над газетой, изучил заголовки первой полосы. Удовлетворившись и проникшись прочитанным, – хотя вторым его языком был в отличие от Грибоффа не немецкий, а испанский, – заорал он, тем не менее, над телом, аки Геббельс на трибуне:
– Дойчланд юбер аллес, мон коросон! Дарф ищ мит иннен танцен**? – Яволь, майн фюрер! – мгновенно отреагировало тело из-под газеты, – Музыку! Ун пассито байланте, Мария!*** Белый танец!
Грибофф плавным движением отбросил газету, Шурик оторвал его бренные чресла и остальную требуху от скамьи (Грибофф Павел Александрович, метр восемьдесят девять, сто четыре килограмма) и они закружились по платформе в танце – это был гибрид танго, вальса и нижнего хип-хопа. Во время танца никто не пострадал.
Таким образом, все были в сборе, и дружная компания, разлепив танцующих, направилась к маршрутке, что должна была доставить их в номера.
* – вьетнамское приветствие
** – (нем.) Можно вас пригласить на танец?
*** – (исп.) А ну-ка, шажок в сторону, Мария!©Рикки Мартин


Глава 2 (дорожная): Грибофф и девушки
В маршрутке солировал Грибофф. Обособленно сидя рядом с водителем, он постоянно обращался к остальным через головы двух случайных попутчиц – вполне благочестивых на вид (то есть вид их благ был в чести у наших героев) девиц половосозрелого возраста – с умилительными высказываниями следующего недержания:

– Сань, а скока водки? Двадцать? Куда смотрела твоя мама?? Ей что наплевать на твоё здоровье? Нам же не хватит на опохмел!
– А блевательные пакетики взяли? Нет? Саш, ну ты же знаешь, как я не люблю прочищать сантехнические узлы на утро! Вот помнишь, как мы Блэк Лэйбл просроченными пельменями закусывали? А вот я тебе щас напомню наши полёты на радужных струях!. (И напомнил. В подробностях.)
– Ну я и грю этому нигерийцу, мол, вот ты хоть андерстэнд чёрной своей башкой, в чём первопричина расовой неприязни? А в том, что у вас, негров, член больше, а у нас, белых – мозг! Вот и завидуем друг другу. А ведь последние статистические данные по чёрный членам… (Далее он развил тему.)
Сии лиричные сентенции приводили дам в нервенный трепет и заставляли их ещё недавно румяные лица сменять светофороподобным образом цвета самых эксклюзивных оттенков. Что касается добро-молодцев, то они, сперва было собравшись проявить здоровый интерес к юным кокоткам, с лёгким разочарованием осознали, что теперь им ничего не светит и направили весь свой интерес на остатки Балтики. Особенно расстроился Оом – одна из девушек ему весьма приглянулась. Тогда он ещё не подозревал, что это не последняя их встреча в ближайшие сутки (а лучше бы последняя!).
Кульминацией выступления Грибоффа, явилась следующая экстремальная фраза, надолго ставшая эталоном тематики разговора при дамочках:
– Блин, я уже четыре дня душ не принимал. У меня уже даже волосы в жопе слиплись. И если бы я щас принялся серить, то всё гавно разрезалось бы напополам.
Тут уж нещастные девушки не выдержали и выразили вполне легитимное возмущение.
На что тут же получили в ответ от сабжа:
– Милые мои, женщины, подобная слабо мотивированная агрессия с вашей стороны вполне объяснима. Отсутствие регулярной половой жизни и плохая экология способны заставить нервничать кого угодно. В этой связи предлагаю сперва поправить экологию – у нас тут есть с собой чем продезинфицировать, после чего погрязнем в радостях орального секса. Как вы на это смотрите, расписные? Нет, позвольте, никакой я не козёл, просто я непосредственен, а вы зашорены. Не спешите распинать человека моралью, ибо что такое мораль, как ни лицемерная условность большинства, враждебная всему истинно искреннему в полный голос лишь при свете дня, но без зазрений попираемая чуть только стемнеет и речь поведётся шёпотом...

Сей дивный эксцентрично-философический монолог продолжался и развивался Грибоффом вплоть до момента ретирования измученных демагогией дамочек из маршрутки. Во след им разочарованным бархатным баритоном прозвучало сакраментальное:
– Куда ж вы, бляди, я не кончил! – Грибофф не чурался резких смен стиля…


Глава 3 (процедурная): Заселение
Долго ли, коротко ли – добрались-таки до номеров и в бодром расположении духа (благо пивом накачались уже изрядно) приступили к процедуре заселения.
Ознакомившись с вариантами предлагаемых апартаментов, ребятушки решили взять два роскошных двухместных номера с удобствами в коридоре (то бишь по четвертинке номера на брата и одним гальюном на всех), расположенных в дальнем конце самого незаселённого корпуса:
– Песни петь будем. Красивые, громкие, – с добродушной улыбкой пояснил Шурик столь отшельнический выбор на ресепшине.
– Только хороводы не водите, – отреагировала работница ресепшина, – за порчу имущества взимаем штрафы.
– А почём стоит окно разбить? – тут же осведомился Грибофф, – Видите ли, я страдаю метеоризмом и мне по ночам бывает душно, а встать с кровати я не всегда бываю в силах...
– Коллега шутит, – продолжая жизнерадостно улыбаться, прервал друга Шурик и уверенным жестом протянул свой и Оом»ов паспорта в залог. Оом печально проводил свой паспорт взглядом, ещё печальнее посмотрел на Грибоффа, открывающего очередную Балтику глазной впадиной, и стал прикидывать, скока у него денег на выкуп паспорта.
Заселение в номера прошло стремительно и равнодушно. Все побросали лишние вещи и тут же рванули на природу, манящую весенними ароматами вино-водочной продукции.
Быстренько добежали до речки, расположились у кострища, запалили огонёк и
разлили по стаканам. И понеслась родимая…

Глава 4 (самая короткая): Шахматная зарисовка
Прошло четыре часа беспрерывных возлияний. Бревно. Батл водки. Шахматная доска.
Напряжённейший матч Грибофф - Оом. Эндшпиль. Грибоффу шах. Он долго думает. Очень долго. На лице видна чудовищной мощности работа мысли. Взгляд сосредоточен на правом дальнем углу доски, где чёрный ферзь грозит повыебать белого монарха. По внезапно сдвинувшимся бровям видно, что Грибоффа вдруг посетила некая идея. Идея немедленным образом имплементируется. Cо словами »Извините, я беру тайм-аут», Грибофф резким движением перегибается через бревно и истошно йогуртизирует. Долго и тщательно. По окончании сего медитативного процесса он степенно разгибается с вопросом: «Чей ход, коллега?..»
Впрочем, пора переходить к основным событиям.
Глава 5 (ещё более спортивная): Тачдаун
Шурик, Пятибратор, Толик и Паша устроили игрища в американский футбол – МГИМО против ИнЯза. В качестве мяча была полная двухлитровая бутыль пива. Рубились не на шутку. Особенно азартно играл Шурик. Будучи человеком, ненавидящим проигрывать, он крушил противника с маниакальной устремлённостью – догонял соперника даже если тот уже был без мяча-бутыли и припечатывал о землю.
Соперником этим, как правило, оказывался Паша. Вот и сейчас он в очередной раз
отлипал от почвы после столкновения с Саней. Но и Паша тоже был парнем упрямым…
Оом, мирно хрустя огурцом, наблюдал за пьяно-спортивной баталией. Вдруг его
внимание привлекла парочка, приближающаяся по тропинке вдоль берега. Очень
фигуристая и симпатишная девчонка шла вместе со своей бабушкой. Напрягши мутный
взгляд, Оом узнал девушку – она! Та, что была в маршрутке! На этот раз девушка
показалась Оом»у настолько ослепительной (внутри уже плескались 400 грамм), что
он в шоке приостановил процесс пережёвывания огурца и вперился в неё бесстыдным
взглядом. Девушка поймала на себе взгляд, посмотрела на Оома с огурцом в руке и
мило улыбнулась. Реагируя на её улыбку, тот мощным глотательным движением
освободил ротовую полость от останков зелёного овоща и уверенной походкой в
предвкушении знакомства, которому валявшийся у костра Грибофф помешать уже не
мог, направился к внучке. На ходу он решал в уме, какой вариант первой фразы
скорее сработает в его пользу – «»А хотите огурец?»» или «»А хотите водки?»»…
Обгоняя Оома, к реке на всех перегарных парах пронёсся Паша. В руках он
судорожно сжимал бутыль и, будучи преисполненный жгучего желания всё-таки
заработать наконец несколько очков для своей команды, улепётывал от Шурика что
есть сил. И кажется, ему это удавалась – Шурику уже порядком дало по шарам, и он
преследовал соперника весьма затейливым зигзагом. Чувствуя близкую удачу, Паша
ещё ускорился и выбежал на берег…
Бабушка с внучкой поравнялись с поляной. Внучка шла чуть впереди. И как шла!
Плыла! – по крайней мере, так казалось Оом»у. Она просто-таки парила в лучах
весеннего солнца, являя собой жизнеутверждающую, красочную картину. Но тут в
живописном кадре появился не менее красочный и жизнеутверждающий Паша. Добежав
до песка, он резко затормозил в паре метрах от бабули и внучки и, не замечая
никого и ничего в своём пьяном триумфе, с победоносным воплем «»Тачдаун,
бля!!!»» со всей дури ёбнул бутыль оземь…
Внучка отскочила вовремя – подобно снаряду, бутыль разорвало от удара о камень,
и пивные струи мощнейшего напора неумолимо обрушились на не отскочившую
старушку. Вид пивной пены, пузырящейся на носу у бабушки, так поразил Пашу, что
он в испуге сделал шаг назад, отступая под её ласковым взглядом. При этом,
оступившись о корягу, он совестливо плюхнулся на пятую точку. Внучка было
открыла рот для произнесения обличительной и полной праведного гнева тирады, но
так и замерла с открытым органом речи – через голову Паши на неё летел Шурик,
наконец настигший противника…
На этот раз отскочила бабуля. Внучка была так впечатана неуправляемым телом
Шурика в одиноко стоящее позади неё дерево, что когда, она сползла по стволу
вниз, на коре остался рельефный отпечаток её силуэта. Тут уже для обвинительной
речи открыла рот старушка. Но и ей было не суждено заговорить первой. От удара о
ствол дерева из его ветвей вывалился явно провисевший там уже не один год
рыбацкий сапог. Раздалось глухое «»шмяк!»» – обувка попала бабуле аккурат
каблуком в темень, – и старушка, крякнув, осела рядом с внучкой…

Глава 6 (разговорная, промежуточная): Куриный расизм
(Паша):
– Хорошо старушка с крепким кумполом попалась. А то я думал всё, кранты!
(Оом):
– Убийцы. Вы убили мою мечту. Это была девушка моей жизни.
(Толик):
– Ты щас о которой из двух?
(Оом):
– О той, от которой мне остался лишь силуэт на стволе сего замечательного древа, плодоносящего сапогами. Посмотрите, какие формы. Какие линии... (Шурик):
– Да, сапог и вправду скроен ладно.
(Оом):
– Юмористы, бля. Сапог! Щастья… Щастья меня лишили, изверги. Ненавижу вас.
(Толик):
– Да лана те. Давай лучше в горлишко запустим. Смажем печаль твою.
(Оом):
– Предложение считаю пошлым и несвоевременным.
(Толик):
– Не понял?!
(Оом):
– Я грю, наливайте. Но знайте - я вас презираю.
(Паша):
– Ну, за душевные порывы!
(Женич):
– Кстати о позывах. Душевность душевностью, а без закуски уже не проваливается.
Где курицы?
(Шурик):
– Йурра жарит.
(Паша):
– Кто жарит?? Йурра??? Пиздец курицам...
(Шурик):
– Паша, не хотелось бы тебя понапрасну расстраивать, но некоторое время назад эти курицы были обезглавлены, циничным образом ощипаны, выпотрошены и расчленены. Ты всерьёз думаешь, что с ними может случиться что-то ещё более неприятное?
(Паша):
– Поверь, может. Йурра ОЧЕНЬ любит готовить. Всё, мы остались без закуски...
Когда ребята подошли к костру, Йурра безмятежно пребывал вне сознания в классической позе компаса – каждая конечность указывала в свою сторону света, при этом в одной руке у него был шампур, а в другой сапёрная лопатка (к ней мы ещё вернёмся).
(Шурик):
– Йурра, проснись! Йуррик, родной ты наш человек! Йурра, мать твою, где кура?
(Йурра):
– Там...
(Шурик):
– Йурра, не исчезай, Йурра, фокусируемся – где там?
(Йурра):
– Там...
(Оом):
– По-моему, мы его теряем.
(Паша):
– Меня больше беспокоит, что мы теряем курицу.
(Шурик):
– Йурра, «там» – нам не подходит, это неправильный ответ, и при этом бесчеловечный.
(Женич):
– Да-да, Йуррик, именно бесчеловечный, ибо твои друзья хотят закусить, и лишать их этой простой радости антигуманно. Согласен?
(Йурра):
– Там!!
(Пятибратор):
– Йурра, ты сильно огорчаешь своих друзей. А твои друзья не любят огорчаться, правда, Паша?
(Паша):
– Правда. Давайте бросим его в речку.
(Оом):
– Не, это не наш метод.
(Паша):
– А закуску проебать – это наш метод?? Какое твоё предложение?
(Оом):
– Щас… Дайте бутылку... С ним это всегда срабатывает. Йурра!
(Йурра):
– Там?..
(Оом):
– Водки выпьешь?..
(Йурра):
– Да!
(Оом):
– Айн момент, наливаю. Ой, а где же закусь?
(Йурра):
– Там! В ве..дре! Под де..ре..вом!
(Шурик):
– Ты гляди, сработало. Ага, а вот и ведро. Так... Ёп!.. Йуррик... Йурра, бля!
Почему она чёрная, как уголь? Пааачемууу она чёёёрная???
(Оом):
– Саш, не надо его так трясти. Случится страшное.
(Шурик):
– Чёёёрнаааая почемуууу бляяяяя???
(Йурра):
– Тссссссс... Эта курица – негр. Ты что.. расист?..
(Паша):
– Я же говорил пиздец курице. Сжёг накуй...

Глава 7 (морская, немножко смешная): Абордаж
Впоследствии Оом не раз задавался вопросом – Почему? А точнее – Какого куя? Какого куя, этой лодке понадобилось проплыть мимо нашей поляны именно в тот момент, когда Грибофф, лёжа на животе, аккуратно и экологично йогуртизировал в глубокую одноразовую тарелку, наблюдая за фарватером реки. Лодка весело скользила по быстрому течению прозрачной воды, подгоняемая лихими взмахами весёл. Нет, не так. Эта грёбанная лодка, дебильно подёргиваясь, киздовала вниз по течению речки-вонючки. Грибофф, не прерывая кисломолочного процесса, внимательно следил за её скольжением. Закончив, он заботливо накрыл тарелку сверху ещё одной, неуверенно встал и уверенно молвил: «Желаю кататься на лодке. Мне врачи рекомендовали.» На беду остальные алкоголики в данном случае не имели ничего против врачебных рекомендаций. К этому времени практически все были уже в торф...
– А вот пачпорт извольте в залог, – буркнул мужик, ответственный за лодочную станцию, опасливо глядя на восьмёрку потенциальных мореходов, еле стоящих на ногах, словно заранее приноравливающихся к качке. – А он у меня … эта…, – Грибофф тщательно ощупывал карманы. В кармане джинсов он что-то неожиданно для себя нащупал, удивился, ещё раз пощупал, победоносно рыгнул и вытащил… маринованный огурец.
– Опа. А не тут у меня паспорт, – прокомментировал он и откусил от овоща.
– А ихде? – у лодочника зародилась надежда на избавление от опасной алкашни.
– В этой самой... в куртке, – развёл руками Грибофф.
– А ихде куртка? – наседал мужик, благо надежда становилась ощутимей. – Ну… Наверное осталась там, где я блевал, – парировал Грибофф, честно глядя в глаза.
– Ага! А вот не положено без пачпорта! – надежда лодочника окончательно окрепла и расправила крылья.
– Послушай-ка, любезный! – выступил вперёд Шурик и достал из кармана складной нож.
– Эей, ребятушки, не губите! – вид ножа со следами куриной крови не только пообломал крылья надеждам мужика, но и вообще как-то слегка его удручил.
Последовавший компромисс устроил обе высокие договаривающиеся стороны:
– Восемь лодок всё равно дать не могу – тока три в наличии. Если потоните, то и чёрт с вами!
– Прекрасно! Нас устроят три этих прекрасных шхуны. Гранд мерси, мон шери! Держи пиастры. Флот её Величества у тебя в долгу.
– Господа корсары, вперёд!
И друзья-алкоголики, с улюлюканьем и матюгами попадав в лодки, вышли в открытое
море под флагом семейных трусов Грибоффа. Да-да, именно семейных трусов
неоднозначной расцветки, надетых на палку…
Через сорок минут плаванья Грибофф перестал петь народную баварскую песню, раскачивая в такт одну из наших лодок, так что она черпала воду обоими бортами, и объявил: «Чертовски хочется отлить. Друзья мои, пора подставить пипиську солёным ветрам...». С этими словами он встал на колени на самом носу лодки, достал из ширинки свой увесистый якорь и, прогнувшись с треском в позвонках, принялся золотить воды Клязьмы. И вот тут его угораздило разглядеть вдали чужую лодку. Она безмятежно кружилась посередь речки, в то время как наша эскадра потихоньку к ней приближалась. Лодка с Грибоффом на носу шла в авангарде, и, указывая свободной рукой вдаль, наш адмирал возопил:
– О майн либер гот! Флибустьеры! Знаете, что я вижу? Я вижу добычу! Крюйс-брам-стаксель мне в жопу, если на этой посудине нечем поживиться! Будем брать! Вперёёёёёёёёёёд!!!
И эскадра послушно устремилась к добыче. Флагманский корабль, прямо скажем, выглядел устрашающе: не переставая отливать, благо было чем, Грибофф возвышался на носу шхуны подобно фигуре, вырезанной на форштевне, и орал дурным голосом:
«На абордаж, ёп вашу мать!». На корме сидел Женич с длинной палкой в руках, на которой реяли семейники Грибоффа, наводящие ужас своим веселёньким колором. Роль гребцов исполняли Пятибратор и Толик, оглашающие тишину водной поверхности ритмичными воплями в такт взмахам вёсел: «Иииееераз, бля! Иииеееераз, бля!». Остальные две шхуны с Оом»ом, Пашей, Шуриком и местами ожившим Йуррой гораздо более скромно шли рядком вслед за флагманом.
Когда цель абордажа приблизилась, Оом»а бросило в жар: в лодке сидела та самая девушка. А с ней та самая бабушка. Несчастные дамы, открыв рты и вытаращив глаза, в ступоре взирали на летящее к ним бортовое орудие Грибоффа, которое он не только не убрал обратно в штаны, но и начал им угрожающе размахивать. В ужасе Оом посмотрел на Шурика. Тот молча кивнул в том смысле, что «Надо перехватывать его к ебени матери!». Диспозиция лодок мгновенно поменялась. В то время как корабль под предводительством Грибоффа нёсся к лодке дамочек, шхуны под командованием Оом»а и Шурика пытались его нагнать по флангам и перехватить. На самом подходе к оцепеневшим от ужаса женщинам, когда лодка Грибоффа уже грозила вот-вот протаранить их, шхунам Шурика и Оом’а удалось обойти её на полкорпуса и одним рывком синхронно сблизиться справа и слева, столкнувшись носами прямо перед ней и образовав букву «эл», в основание которой через секунду и врезался форштевень флагмана эскадры...
От сильного удара Грибофф, словно ядро из пушки, вылетел с носа лодки и, продолжая размахивать своим торчащим из штанов абордажным крюком с воплем «Ёпанаааааааааа!» спикировал над лодкой дамочек. Думаю читатель не сильно удивится тому, что в полёте Грибофф врезался во внучку и увлёк её за собой в воду с оглушительным всплеском...


Глава 8 (фольклорная): На деревне
Пока Грибофф сушил свою одежду на шампурах над тлеющими углями, остальные решили
организовать прод-отряд для отправки в ближайшую деревню за закуской. Не прошло и часа, как отряд из пяти человек уже маршировал сквозь ночь в направлении деревни. Если морскими войсками командовал Грибофф, то за сухопутные отвечал Йурра.
Йурра, эстонец по национальности, но проживший большую часть жизни в Москве, являл собою носителя великоимперских настроений. Помешанный на военщине и тоскующий по мощи СССР, он имел дома карабин «Сайга», пару наручников, три полных комплекта камуфляжа и сапёрную лопатку. Вот и сейчас он шёл впереди отряда в камуфляжном тельнике и штанах, с армейскими бирками на шее и сапёрной лопаткой в руках. Следующая за ним четвёрка в дугу упитых призывников пыталась маршировать в ногу и чеканить шаг, отчего наводила ещё больший ужас на редких встречных путников. «Песню запе-вай!», - скомандовал Йурра и отряд вошёл в деревню...
Деревенские старушки сидели на завалинке и, луцкая семАчки, спорили о политике.
– А хоть бы и пьёть! Зато он о простых людЯх думает! Верю в Борис Николаича! – Ишь ты! О каких-таких простых? Прямо проснулся Ельцин твой и давай о Никодимовне думать – здорова ли, сыта ли.
– Ой, а то твоему Зюганову не спится, коли ты не поужинала…
«А молодоооооваааа командиииираааа несли с пробитой головооой..» – полит-дебаты прервались нестройным хоровым пением. Из вечерней темноты к завалинке вышла сапёрная лопатка. За ней появился Йурра, а за ним и все остальные. Йурра скомандовал: «Стой, раз-два! На-лееее-во! Тпруууу, бля! Равнение на бабулек!». Бабульки тут же засобирались по домам. Однако Йурра перехватил инициативу вопросом:
– Мать, – обратился он к ближайшей старушке доверительным шёпотом, почёсывая лопаткой ухо, – а много ли в деревне наших?
– Хватает, милок, хватает, – насторожилась «мать», мудро решив не уточнять, о каких «наших» идёт речь.
– Нда?.. А как вы вообще относитесь к очагу мирового терроризма – Чечне? –продолжил допрос Йурра.
– Отрицательно, милок, отрицательно: не любим мы этих чеченов проклятых, –отрапортовала бабулька и, уже обращаясь к подругам, запричитала, – Ой, чавой-то надуло мене всю, пойду-ка я до дому.
– Да и нам уже пора, и мы пойдём, – поддержали подруги. – Мать, нам бы хлеба чуток, – напомнил о себе Йурра, постукивая лопаткой по камуфлированной лодыжке.
– Да что ты, милок, голодаем мы туточки, пенсия маленькая, а в огороде старыя мы ужо копаться-то, – запричитали старушки, мелкими шажками продвигаясь вдоль забора от греха подальше.
– А может всё-таки пару крошек найдётся, – вышел вперёд Пятибратор, доставая внушающий уважение кошелёк (папа у него был дюже боХатый), – Не обидим. – Ой, да уж чаво-нить наверняка найду, ежели поискать-то, – мгновенно оживилась первая старушка, – Пойдёмте до хаты, к сестрице моей внучка приехала, так она уж и состряпала кой-чаво наверняка.
Надо ли говорить, что, ввалившись в хату и обнаружив там ту самую бабушку, и ту
самую внучку из лодки (Гоголь со своей немой сценой из «»Ревизора»» глотает
окурки), отряд был вынужден поспешно ретироваться под напором ссаных тряпок и
печного ухвата…

Глава 9 (электрическая): Об умение правильно сунуть
Уже глубокой ночью в номерах разгром комнаты №27 начался с того, что в магнитофоне сели батарейки. Паша осмотрел магнитофон, поглядел на розетки в стене и с видом профессионала молвил:
– Бля буду, нужен провод.
– Щас! Момент! Достанем! – Йурра схватил складной нож Шурика и устремился к двери. Рванул на себя дверную ручку и вырвал её с корнем. – Йурра, ОТ себя!
– Понял вас! – согласился Йурра, справился с дверью и маршем двинулся в неизвестном направлении.
– Да, блин… Этот достанет, – поверил в друга Паша.
Через двадцать минут Йурра вернулся:
– Вот! – в руке он держал кусок какого-то толстого провода. – Йуррик, это не подходит – нужна пара, к тому же у нас всё равно нет штепселя, – разочаровал добытчика Паша.
– Пара? Штепсель? – оживился Женич, – Йуррик, дай-ка ножик!
– На, – Йурра редко утомлял длинными фразами.
– Етитькина титька! Йурра, а что с ножом? – на лезвии ножа красовались две здоровенные, дочерна закоптившиеся полукруглые выбоины. – А куй его знает! – честно ответил Йурра, резко встал и целенаправленно продефилировал на балкон с неудержимыми позывами к йогуртизированию.
В этот момент из сортира вернулся давно отсутствовавший Толик:
– Ёптыть! На нашем этаже уже сортир засорился. Неужели трудно блевать с балкона? Ааа, я смотрю уже. Ну слава богу, дошло. Прикиньте, щаз отливал на третьем этаже, так там света нет, и монтёр с проводкой ебётся – грит, какой-то дятел умудрился вырезать кусок высоковольтного провода из щита. Там до сих пор всё дымится. Чума! Крутой видать дятел, коли не убило нахер. – Толя, хочешь познакомиться с этим дятлом? – глубоко вздохнул Шурик.
– Йурра??? – угадал Толик.
– Без комментариев, Толя, без комментариев.
– Ндааааа... Электрик эстонский, мля! Женич, ты что-то вроде про штепсель говорил, – напомнил Паша.
– А, ну да, – Женич допил стакан, подошёл к настенному бра и одним махом срезал ножом нижнюю часть провода вместе со штепселем. – Ну вот: и пара, и штепсель! – Голова! – похвалил Паша, после чего приладил провод к магнитофону, залепив его жвачкой.
– Ну-ка, – сказал он, собираясь сунуть штепсель в одну из розеток на стене.
– Паш, там одна из розеток для бритвы, не перепутай, – предупредил Женич.
– Спокуха, не глядя тока член суют! – резонно заметил Паша и сунул…
Когда через полчаса в комнату, освещая себе путь фонариком, вошёл монтёр, дым
уже рассеялся, перегоревший магнитофон успели выкинуть с балкона, а провод на
ощупь отодрали с треском от стены и спрятали. Но бутылку ему всё равно пришлось
жертвовать, ибо только она могла помочь монтёру забыть о необходимости сообщить
администратору о стёкшем на пол сгустке оплывшей пластмассы, который в прошлой
жизни был розеткой для бритвы, и выжженном квадратном метре обоев вокруг неё…

Глава 10 (познавательная): О межкультурной коммуникации

Коллективный градус продолжал нарастать, а водка всё не кончалась. Это были те молодые светлые годы, когда после йогурта люди возвращались за стол с целью добавить – и праздник продолжался. За столом снова балагурил Грибофф. Он повествовал о своей поездке в Баварию, которая произошла ещё в конце восьмидесятых:
– Ну, вы ведь понимаете, иностранцы и щас о нас мало чего знают, а тогда ваще никуя не ведали. Стандартный набор – водка, икра, зима, медведи на улицах. И заепли порядком меня местные подростки тупыми вопросами типа «»А правда, что у вас шапка-ушанка – женский летний головной убор? А у вас действительно в меню школьных обедов водка входит?»». Ну, я и принялся развлекаться. Выходим на улицу, я херак к автомобилю – по капоту обеими ладонями шарю, щупаю типа. Они ко мне – мол, чё такое? А я грю – «»А из чего это у вас они сделаны?»». Мне отвечают: «»Ну как, – метал, пластик, прочая куйня.. А у вас в Москве разве не так?»». Я грю – «»Нееее… У нас из дерева. В Сибири сосны рубят, там же и машины сколачивают, потом на собачьих упряжках тащат до Урала – а там уже и железная дорога есть – паровозы ходят.»» Они – «»Бляяя, как из дерева??? А лобовое стекло??»» А я им – «»А куйли, спереди между досочками щели оставляют специальные – сквозь них и зырим. А зырить надо внимательно – не дай бог медведя кого-нить заденешь, так он разозлится и колымагу эту деревянную накуй разнесёт в щепки, не сбежишь, не скроешься!»» Они – «»Бляяяяя!!! А чё медведей прямо так вот много?»» Я грю – «»А как же! Помню зимой пошли с батяней за дровами. Выходим – куяк, весь подъезд снегом завалило нахер – не выбраться. Ну мы за лопаты. Кое-как расчистили. Тока два шага сделали – из сугроба медведь! Белый! Огромный. Хорошо сосед со второго этажа из окна увидал вовремя – из двустволки положил гада с одного залпа! Мы его потом всю зиму ели!..»»

Глава 11 (добрососедская): Кавказский гость

Под общий пьяный гогот никто не замечал, что в углу комнаты у открытой двери вот уже как полчаса сидела невесть откуда материализовавшаяся блондинка. Но вот гогот на какой-то момент затих и в образовавшейся паузе таинственная незнакомка громка икнула.
– Что за накуй! Ты откель такая блондинистая? – галантно осведомился Пятибратор.
– Оттуда, – ответствовала блондинка, неопределённо махнув рукой, и снова икнула.
Блондинка была в дымину.
– Меня зовут Павел. Водки налить? – поддержал беседу Паша.
– Налить, – не стала скромничать блондинка и беседа потекла…
Ещё через полчасика застолья в дверях возник парень лет двадцати восьми, кавказской наружности, недетской окружности и по всему видать было – на бровях. На этот момент в номере кроме блондинки находились Грибофф, Толик, Пятибратор, и спящий на кровати Женич. С трудом отлипнув от дверного косяка, кавказец ввалился в комнату:
– Свэтка, зараза, я тэбя ищу вэздэ, а ты тут. Нэхорошо, сушай, да.
– Артур, иди на хуй! Мне и тут нравится. С ребятами. Правда, ребята?
– Нууууу…. – задумались ребята.
– Э, какой-такой нравица? Куда тэбе нравица? Ааааа, я понял, сушай! – Артур резко повернулся к Грибоффу, сидящему на краю кровати. – Ты её эбал, да? – Да, – зачем-то подтвердил Грибофф. – Мы нежно полюбили друг друга и решили пожениться.
Артур явно расстроился. Он схватил стул и обрушил его на голову сидящего Грибоффа. Стул распался на части, которые осыпались на пол вместе с осколками двух плафонов с задетой при замахе люстры. Грибофф поднял чистый, местами детский взгляд на Артура и осведомился:
– Ты что, дурак? – при этом он зевнул.
Артур замялся. Такая реакция его морально надломила. Тогда он не придумал ничего лучше, как перевернуть стол с останками шпрот и пустыми бутылками и долбануть им по спине спящего Женича. У стола отвалились три ножки. Матрасная часть кровати с грохотом провалилась внутрь деревянного каркаса. Женич не проснулся.
Подобным непротивлением насилию Артур был окончательно раздавлен. В нервном истощении он опустился на кровать рядом с Грибоффом:
– Она мэня доконает, – вздохнул он, проводя взглядом «»Свэтку»», удаляющуюся несимметричным слаломом.
– А чё так? – поинтересовался Грибофф.
– Падазрэваю, что блядь, – пожаловался Артур.
– Ну так у каждой женщины недостаток есть, – подбодрил незлопамятный Грибофф. –
Вот возьми Еву. Ну, всем хороша была баба. Но нахера яблоки немытые жрать было??
– Эва? Красывое у твоей жэншины имя, – продемонстрировал свои три класса образования Артур, – А водка эсть?
– Эсть!
В этот момент в комнату вошёл Шурик и объявил:
– Поздравляю вас, у нас горе: Толик – Бэтман…


Глава 12 (голливудская): Бэтман и голые жопы

Толик был совершенно адекватным парнем. И выпить мог много. Но иногда случалось, что по пьяни его клинило – и тогда он становился Бэтманом. Когда-то этому искусству перевоплощения его научил Йурра. Научил и забыл. Но Толик забывать отказывался, как ни упрашивали. Происходило это с ним вне зависимости от лунных фаз и места нахождения. Например, возвращаясь с пьянок на метро, он не раз прямо в вагоне к неописуемому восторгу пассажиров цеплялся ногами за верхний поручень, раскачивался вниз головой, хлопая полами своей куртки (при этом на пол со звоном падали ключи, пропуск, проездной, мелочь и прочая куйня), и с остервенением рычал: «»Я Бэтмааааааан!!!»». Затем он принимался носиться по вагону взад-вперёд, продолжая хлопать импровизированными крыльями и не переставая информировать общественность о том, что он Бэтман и «»всех отъебёт»». И это нормально. Это молодость, это алкоголь. Но дело в том, что это шоу порой продолжалось не меньше двух-трёх часов. И это утомляло.
Поэтому когда Шурик сообщил друзьям о сеем прискорбном перевоплощении, ребята слегка приуныли. Собственно они даже и приуныть не успели, потому как сразу за Шуриком в номер ворвался ужас, летящий на крыльях ночи, – Толик-он-же-Бэтман собственной персоной. На голове у него был разодранный пакет из-под молока, с плеч ниспадал постельный плед, на губах играла зловещая улыбка. Парень был в образе.
– Я Бэтмаааааан!!! – возвестил Толик и просочился в комнату.
Ситуация стала очевидной: если ничего не произойдёт из ряда вон, то театр одного актёра растянется на часы. Скажу сразу – произошло.
Сначала друзья попытались запереть Толика в шкафу. Но не это спасло их, ибо Толик вышел из шкафа через бортовую стенку (а шкаф сложился вовнутрь). После чего, пробежавшись по комнате – простите, – пролетев по комнате на пледо-крыльях и пообещав в очередной раз «»всех отъебать»», Толик выскочил на балкон. А вот там, несмотря на ночную темень, он разглядел (у Бэтманов отличное зрение) три голые задницы – внизу недалеко от балкона под сенью деревьев присели пописать три девчонки. В тишине раздавалось лишь журчание и треск цикад. Толик мгновенно прочувствовал момент – девушки в потенциале существенно расширяли аудиторию его выступления. Вот это-то и спасло его друзей.
Встав на какие-то железки, Толик простёр руки-крылья в стороны и, набрав полную грудь воздуха, навалился грудью на балконную перекладину. Трухлявая перекладина затрещала.
– Я БэтмаааааААААААААААААААА…, – орал Толик, проломив грудью перекладину и падая
со второго этажа носом в мягкую почву.
Не допИсав, с нижнего старта насмерть перепуганные девчонки стремглав ломанулись
сквозь кусты прочь, на ходу натягивая трусы и сверкая жопами, под добрый гогот
Йурры, по-прежнему йогуртившего с соседнего балкона…

Эпилог
Много чего ещё было этой ночью: и выведение Толика из комы, и разматывание всех пожарных шлангов в корпусе, и балконный йогурт на брудершафт, и попытка повеситься на туалетной бумаге, и пение матерных серенад под окнами администраторши – всего не расскажешь. Да и не к чему.
Короче говоря, настало утро. Паша проснулся под уцелевшим столом и, стукнувшись лбом, удивился низости потолков. Женич проснулся весь в шпротах и удивился, когда мы успели сходить на рыбалку. Йурра проснулся с дискомфортом в промежности и удивился торчащей у него из ширинки сапёрной лопатке. Пятибратор проснулся и удивился сапёрной лопатке, торчащей из ширинки Йурры. Оом проснулся и удивился, что сапёрная лопатка торчит всего лишь из ширинки. Толик проснулся с пакетом молока на голове и не удивился этому. Шурик проснулся и удивился тому, что он проснулся. А Грибофф не проснулся. Проснулся он только, когда ему налили холодной воды в штаны.
После жизнеутверждающей фразы Женича «»Шурик, пиздуй за кефиром, спасай людей!»» друзья потихонечку похмелились заныканной Толиком накануне бутылкой водки и принялись крепко думать. А подумать было над чем – ибо предстояло сдавать номера, а платить штраф за ущерб ой как не хотелось. Да и не хватило бы даже всех денег Пятибратора. Первая комната практически не пострадала – там тока спали. Но вот вторая: расплавленная розетка, сожжённые обои, отрезанный шнур, провалившаяся кровать, раскуроченный шкаф, стол без ножек, раздолбанный стул, проломанная балконная перекладина, два разбитых плафона, вырванная дверная ручка и всеразличная куйня по мелочи – таков был убедительный итог состоявшегося праздника. В результате решили сделать косметический ремонт-наёпку – по возможности устранить явные признаки погрома и надеяться, что проканает. Мебель сложили словно кубики и подпёрли, чем могли. Переставили шкаф, чтобы закрыть обои, отрезанный шнур и розетку. Оставшийся плафон сняли и выкинули, типа так и було – ваще без плафонов. Ручку дверную вставили, но трогать её было нельзя. Как и всё остальное. Иначе катастрофа.
Пришла горничная. Ей галантно открыли дверь (чтоб сама за ручку не схватилась) и затаили дыхание. Горничная постояла, посмотрела и потребовала с друзей-алкоголиков несколько рублей за утерю полотенец, которые им вообще не выдавали.
Так проходили студенческие годы…