Привет. Сегодня я нашёл свою книжку со стихами, которые я писал в шестнадцать лет и далее. Ну там больше песен, и большинство игралось самому себе на гитаре. Так смешно было всё это перечитывать, совсем забытое... Я в то время считал до смерти серьёзными словами то, что я писал. И даже помню, кому я давал её прочесть, и что кто говорил мне после. Я их не выкинул только потому, что жалко блокнот - он такой, под кожу чёрная обложка, линованный....Как обычно - думаешь, вот сейчас он весь-весь будет исписан важными офигительными штуками, а в итоге - несколько листов и больше ничего. И таких тетрадей было - я уж и не помню.

Я помню, как я выкурил свою первую сигарету. Нет, не ту, которую в пять лет, а ту, которая в девятнадцать. Вот в девятнадцать - первая сигарета. Вечером на работе вышел на закат - там такое солнце светило прямо на дверь - так я прислонился, и, глядя на солнце, закурил. И мне было полегче. Я влюбился во вкус табака именно в тот момент, и пачка сигарет была надолго, чуть не на две недели, и знаешь, что-то интимное в этом было - таскать хорошие сигареты в рюкзаке. Я курил Капитан Блэк, когда они были ещё в полосатых пачках, и был настоящий табак - сейчас они противные, и я курю Палл Малл. Табак, который разбудило солнце; но курю, конечно же, не поэтому.

Я помню, почему начал варить кофе в турке, и делаю это до сих пор. Мне хотелось, чтобы она с первых дней нашего знакомства пила настоящий вкусный кофе ("- Ты варишь самый вкусный кофе, который я когда-либо пила.") У меня есть две замечательные кофейные чашечки, которые я берёг несколько лет и не пил из них. Единственный раз я разлил по ним кофе, когда девушка пришла поговорить со мной. Кофе она не стала пить. Разговор оказался коротким и нашим последним перед многолетним перерывом. Сейчас я даже не знаю, где эти чашечки лежат..

Я помню, как я носил толстые дурацкие джинсы с толстой шерстяной рубашкой, в идиотской обуви за триста рублей с тупыми носами, и у меня были самые лучшие друзья в мире, и где-то в это время я впервые поцеловал девушку. Ностальгия, но другого оттенка; будто в парикмахерской удивлённо смотришь на свои состриженные волосы на полу и думаешь, неужели это только что было тобой?

Я помню, как впервые решил, что плакать - плохо, это было на Украине, мне двенадцать, и была кровь. С тех пор одновременные боязнь слёз и желание всё же выплакаться кому-то за всё это время меня преследует, но я избегаю людей. Боюсь не выдержать, если уж доходит до такого состояния.

Вот чёрт, почему я всё время пишу что-то грустное? Ведь кто меня знает, я же совершенно не такой,но если пишется мне - то обязательно заунывные повествования выходят. И так уж редко пишу - реже, чем хочется, но вишь ты как. Продолжаем.

Весь первый класс школы пропах яблоками и печеньем, печеньем и яблоками - можешь  растереть их кусочки в ладонях и понюхать - будет именно то; потому что я весь первый класс таскал с собой в школу пакет с яблоком и парой печенюшек. Портфель пах ими, уроки пахли ими, весь год учебных ими пах. Я ещё удивлялся, что же за люди такие в первых классах - оставил под партой рубль и пару марок, чтобы домой не нести, а на следующий день их там, конечно же, не оказалось. И как я получил первую двойку помню - там же, в яблочно-печеньином классе я стоял, а мне задали вопрос, на который я ответ знал, но сзади зачем-то начали шептать подсказки так громко, что их все услышали, включая учительницу. Понятное дело, что даже если бы я ответил, она бы не поверила мне (ну я так думал), и я стоял, знал правильный ответ, молчал и злился на подсказчиков. В тот день я стал двоечником, дома была тихая истерика.

Помню, как я впервые сел на край крыши двенадцатиэтажного дома, и мне было страшно. Я даже боялся, что не смогу встать и вернуться назад, но ползти, стуча зубами, было перед самим собой тоже стыдно, и я привык к высоте. Потом, если кто-то видел, с какой лёгкостью я запрыгиваю на перила 12го этажа ногами вниз, людей повергал ужас, но и они тоже привыкали. А мне было хорошо - никто не подойдёт, и удобно сидеть, и какая-то свобода, что ли - под ногами все двенадцать этажей, и ничего.

Я приносил домой замёрзших синичек, выносил бедным голодным кошкам свои личные обеденные сардельки, но шкурку всё-таки съедал сам, при них, чтобы не подумали чего плохого про меня. Честно делился с кошками, кошки почему-то уходили, не поблагодарив. Меня пёрло от вонючих грязных гремучих "Икарусов", от настольных электронных часов со светящимися зелёными цифрами, от автодрома в парке, от жвачек, разноцветных проволок, ножичков, фонариков и спичек - ну то есть от всего того, что должно было переть нормального шестилетнего мужика. Хотел стать ковбоем - но у меня не было лошади, хотел быть космическим путешественником - но у меня не было корабля, хотел гонять на мотоцикле - какие тут мотоциклы.. Велосипед всё изменил к чёртовой матери. Я приезжал истерзанный асфальтом, грязный, в кровищи, поздно, меня постоянно искали родители, но я с непреодолимой тягой к исследованиям уезжал на кулички к чертям и, надо сказать, возвращался последним.

Потом наступил пёс. Он наступил неожиданно для меня, но папа обещал бросить пить и заниматься собакой - я ему поверил и срочно захотел собаку. Позанимался он с ней два дня, остальные двенадцать лет пёс достался мне. Чёрная лохматая угрюмая зверюга, готовая зализать каждого на своём пути, сопровождала меня везде, и это были самые лучшие годы, наверное. ну, по прошествии лет всё кажется лучше, хотя тогда мне нельзя было где-то задержаться, не придти ночью, выспаться или остаться дома в самую непогоду. Собака хотела гулять, и я тоже полюбил гулять. По несколько часов, и лёжа в снегу вместе, смотря на звёзды, и сигая через кусты друг за другом, и драки всякие, и вот это самое - КОРОВА! - ё, какая она вообще непонятно что! - подумал мой пёс, нарезая вокруг бурёнки двадцатиметровые круги, когда я ему её показал. Он не умел разговаривать, да и слушать не очень умел, но, знаешь, ночью зайдёт, бывает, ткнётся носом в руку, вздохнёт - и ложишься тогда с ним на полу спать. Он был рядом. И мы лежали вот так вместе до самой последней секунды, обнимая друг друга, и никто не видел.
...После первого укола он не умер. Больной, внезапно состарившийся и поседевший пёс просто не смог стоять и только сел; он оставался сильным и живучим. Я не могу передать то, что во мне было тогда... Подошедший забирать труп ветеринар удивился, сделал второй укол, и после него я уложил свою собаку на пол, рядом с собой, обнял его и сказал, что всё будет хорошо. Пёс закрыл глаза, и я обняв его всем собой и прижавшись, слышал сердце родного животного.
...Я снял с него ошейник только когда оно перестало биться.
Те редкие моменты, когда идёшь по городу и плачешь, потому что мир никогда не будет прежним.

Перестань. 
Всё ведь хорошо, это просто рассказы про чужую жизнь. Всё хорошо.

А приятных моментов больше, я просто их берегу в себе. Людей, которые сейчас со мной - их единицы, но я их берегу очень. И приятные дни, и когда песни поёшь дома, и когда хорошо выглядишь и прямо светишься - тоже бывает, это приятно - так этого достаточно много. Я вот просто сейчас грустное напишу и забуду, вроде оно где-то есть, и в голове уже не нужно держать.