Из Степного волка

…Надо бы гордиться болью, всякая боль есть память о нашем высоком назначении…

«Большинство людей не хочет плавать до того, как научится плавать». Разве это не остроумно? Конечно, они не хотят плавать! Ведь они созданы для суши, а не для воды. И конечно, они не хотят думать; ведь они рождены для того, чтобы жить, а не для того, чтобы думать! Ну а кто думает, кто видит в этом главное своё дело, тот может очень в нём преуспеть, но он всё-таки путает сушу с водой, и когда-нибудь он утонет.

У каждой эпохи, у каждой культуры, у каждой совокупности обычаев и традиций есть свой уклад, своя, подобающая ей суровость и мягкость, своя красота и своя жестокость, какие-то страдания кажутся ей естественными, какое-то зло она терпеливо сносит. Настоящим страданием, адом человеческая жизнь становится только там, где пересекаются две эпохи, две культуры и две религии.
Есть эпохи. Когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естественность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность.
Конечно. Не все это чувствуют с одинаковой силой…

Прекрасная вещь – довольство, безболезненность, эти сносные, смирные дни, когда ни боль, ни радость не осмеливаются вскрикнуть, когда они говорят шёпотом и ходят на цыпочках…

...Когда он, что случалось не всегда. Выходил в беседе из рамок условностей и, как бы вырвавшись из своей отчуждённости, говорил что-то от себя лично, нашему брату ничего не оставалось. Как подчиниться ему, он думал больше, чем другие, и в вопросах духовных обладал той почти холодной объективностью, тем продуманным знанием, что свойственны лишь людям действительно духовной жизни, лишённым какого бы то ни было честолюбия. Не стремящимся блистать, или убедить другого, или оказаться первыми…

…Взгляд Степного волка пронзал всё наше время, всё мельтешение, весь карьеризм, всю суетность, всю мелкую возню мнимой, поверхностной духовности – да что там, взгляд этот проникал, увы, ещё глубже, был направлен гораздо дальше, чем только на безнадёжные изъяны нашего времени, нашей духовности, нашей культуры. Он был направлен в сердце всего человечества, в одну-единственную секунду он ярко выразил все сомнения мыслителя, может быть мудреца, в достоинстве, в смысле человеческой жизни вообще…

…Почва его пессимизма – не презрение к миру, а презрение к себе самому, ибо, при всей уничтожающей беспощадности его суждений о заведённых порядках или о людях, он никогда не считал себя исключением, свои стрелы он направлял в первую очередь в себя самого, он ненавидел и отрицал себя самого в первую очередь…

…Без любви к себе самому невозможна и любовь к ближнему, а ненависть к себе – в точности то же самое и приводит к точно такой же изоляции и к такому же точно отчаянию, как и отъявленный эгоизм…

…Бесспорно, были совершенства, были богочеловеки, был Будда, был Иисус, был Сократ. Но и они были совершенны и всесведущи лишь в одно-единственное мгновение, мгновение своей смерти. Ибо их смерть была ничем иным, как последним проникновением в неведомое, последним наконец-то успешным актом самоотдачи. И может быть, любая смерть исполнена этого смысла, может быть всякий умирающий совершенен, ибо преодолел несовершенства стремящихся и отдал самого себя – и уже не желал быть кем-то…

(Г. Гессе)